Вадим вынул записную книжку и записал цифры, названные сестрой.
Екатерина Львовна вышла вместе с сыном на улицу и села в машину. Она была счастлива. Перебирая вслух, что куплено для будущего ребёнка и что ещё надо купить. Вадим молча слушал её и ничего не слышал. Он был занят своими мыслями. Отцовское счастье его было омрачено случаем с дворником. Он постоянно чувствовал в душе тяжесть, которая ни на минуту не давала покоя. Мысль работала в одном направлении: что сделать, чтобы обрести душевный покой? И он, перебирая всякие варианты, все больше и больше склонялся к тому, что лучше всего бежать из Иркутска, выехать на время в какой-нибудь провинциальный городишко под маркой молодого специалиста. Этот план разрабатывал по деталям с учётом своей специальности, предстоящих семейных обстоятельств и продажи машины. Но никак он не мог придумать повод, по которому логично было бы объяснить своё решение родителям и жене. Сказать им, что вдруг у него появились благородные побуждения, — посвятить себя и свой труд какому-нибудь захолустному уголку, — значило рассмешить их. Кроме того он знал, что Марина ни за что не согласилась бы на его предложение. Она могла согласиться на переезд в Красноярск, к своим родителям, но он не представлял себе жизни вместе с её родителями и боялся, что такой шаг его может навлечь подозрения. Поломать голову было над чем. И потому Вадим не столько думал о будущем ребёнке, сколько о своём собственном спасении.
Было уже без нескольких минут девять, когда он подъехал к дому. Вадим сказал матери, что поедет на работу на машине, дабы успеть в оставшиеся минуты прибыть в контору. Екатерина Львовна сказала, чтобы вечером не задерживался.
Он возвратился домой вскоре после шести. Когда въезжал в ограду, посланный майором милиционер, переодетый в штатское, поджидал его уже, находясь возле газетного киоска, стоявшего напротив дома. Опознав по номеру машины и по приметам хозяина её, внимательно следил за ним. Вадим поставил в гараж машину и скрылся в подъезде. Милиционер вошёл в ближайшую будку телефона-автомата и позвонил следователю. Сам остался наблюдать за подъездом. Вскоре подошла специальная крытая машина, именуемая в просторечии «воронком». Из кабины её вышел высокий человек в штатском с монгольским разрезом глаз при галстуке, в плаще и в шляпе. Он подошёл к человеку, который наблюдал за подъездом.
— Не выходил? — спросил штатский.
— Нет, не выходил, товарищ капитан, — ответил милиционер.
Капитан (начальник уголовного розыска) подошёл к задней дверке «воронка» и махнул рукой. Дверца открылась, и оттуда вышли два милиционера.
— Быков пойдёшь со мной. Криволапое, останься здесь, наблюдай за окнами дома. А ты, — сказал капитан, обращаясь к шофёру, который вышел из кабины, — ты въезжай в ограду и на всякий случай будь начеку.
Капитан подошёл к двери квартиры Пономарёвых и нажал кнопку звонка.
Вадим между тем, спросив у матери, нет ли каких известий из родильного дома, почувствовал усталость и прилёг отдохнуть на диван в своей комнате. Когда раздался звонок, он почему-то невольно вздрогнул, как в первые дни после уличной трагедии и, чувствуя, что ни отец и никто из близких знакомых из семьи не мог так продолжительно звонить, привстал и сел на диване в ожидательной позе. Екатерина Львовна поспешила в прихожую, но, открыв дверь, вдруг сама вздрогнула, и рука её невольно сделала движение, при котором дверь снова закрылась, но не совсем, — осталась небольшая щель. Екатерина Львовна спросила в эту щель.
— Кого вам нужно?
— Это квартира Пономарёвых? — в свою очередь спросил капитан.
— Да.
— Пропустите, пожалуйста, нас.
Екатерина Львовна окинула взглядом милиционера, который стоял за его спиной.
— Я спрашиваю, кого вам нужно? — повторила она.
— А я убедительно прошу пропустить нас, — внушительно повторил капитан.
Екатерина Львовна ещё несколько секунд держала дверь в прежнем положении и, наконец, открыла. Представители власти, топая сапогами, вошли в прихожую.
— Вы гражданка Пономарёва? — спросил капитан.
— Да.
— А мы, как видите, из милиции. Где ваш сын?
— Отдыхает у себя в комнате, — ответила Екатерина Львовна, с тревогой поглядывая на непрошеных гостей.
— Пригласите его сюда.
Екатерина Львовна поспешно прошла к Вадиму в комнату.
— Вадик, что ты наделал? — спросила она, с ужасом глядя на сына.
— Ничего, ничего, мама, — сказал Вадим. Он вздохнул глубоко и, стараясь держаться свободнее, вышел в прихожую.
— Пономарёв Вадим Георгиевич? — спросил капитан, уставив раскосые, казалось, неуловимо жестокие монгольские глаза прямо ему в лицо.
— Я, — ответил Вадим.
— Одевайтесь. Пройдёмте с нами.
— Я не понимаю: куда? Зачем? Какое-нибудь, наверное, недоразумение, — сказал Вадим, покрывшись красно-бурыми пятнами. На лбу у него появилась испарина.
— Разберёмся, — сказал капитан.
— Я не вор, ничего не украл. Не понимаю…
— Что ж вы, гражданин Пономарёв, говорите, не вор, а руки дрожат, как будто, простите, только что кур воровали.
— Я…
— Одевайтесь! — решительно сказал капитан, повысив голос.
Вадим молча надел пиджак, плащ и долго шарил руками между вещей, болтающихся на круглой вешалке, искал что-то.
— Что вы ищете? — спросил капитан.
— Шарф.
— Он у вас в рукаве.
Вадим распахнул плащ и, вытащив из рукава шарф, повязал им шею.
— Я готов, — сказал он.
В этот самый момент Екатерина Львовна вдруг крикнула не своим голосом:
— Вадик! Что ты наделал?!
Вадим молчал. Милиционер надел на него наручники и повёл. Капитан вышел сзади. Вслед за ними с перекошенным лицом, схватившись рукою за грудь, засеменила Екатерина Львовна.
— Мама! Не ходи за нами! — крикнул ей с лестницы Вадим, и ему показалось, что она, остановившись, покачнулась и вот-вот упадёт.
Навстречу им попалась соседка с сумками и кульками, которая остановилась, прижавшись спиною к стене, и молча, провожала их испуганным взглядом. Вадима посадили в «воронок». Подошёл тот милиционер, который стоял у окон.
— Все, товарищ капитан? — спросил он садившегося в кабину начальника.
— Все, поехали, — ответил тот.
Все сели, и «воронок» выехал из ограды.
… Екатерина Львовна стояла на лестничной площадке, держась одной рукой за перила, другую положив на сердце. Соседка с кульками, шедшая снизу, вывела её из шокового состояния. Екатерина Львовна отвернулась и прошла к себе, закрыв за собою дверь. Она засеменила в залу, где на тумбочке стоял телефон. Нервничая и кусая губы, кое-как набрала нужный номер и с волнением сказала в трубку, чтобы девушка соединила её с Георгием Антоновичем. «Он занят, — ответил голос. — У него совещание». «Скажите, что жена беспокоит, — сказала Екатерина Львовна. — Очень важно». Несколько секунд в трубке слышался шорох. Вдруг раздался мужской голос: «Что случилось?» — «Жорж» — сказала Екатерина Львовна. Голос ответил: «Что нужно? У меня совещание» — «Бросай все, иди скорей домой». «Да в чём дело?» — Екатерина Львовна силилась что-то сказать, но только шевелила губами. — «Скажи, наконец, в чём дело?» — «Вадика… арестовали, — ответила Екатерина Львовна, всхлипнув и прибавила: „Иди домой. Я не могу… Мне дурно…“ Она положила трубку и схватилась за сердце…
… Последние слова жены как гром поразили Георгия Антоновича. Он медленно положил трубку на телефонный аппарат и, потупив взор, сказал людям, сидевшим у него в кабинете:
— Дома что-то случилось. Извините, я должен уйти.
Люди первое мгновение сидели не шелохнувшись, молча глядя на управляющего, который закрыл лицо руками, потом по одному стали выходить. И никто из них не подозревал тогда, что это было началом событий, которые в дальнейшем очень близко коснутся не только самого управляющего, но и многих его сослуживцев.
Между тем пошла другая неделя, как Осинцев обосновался на новом месте.
Село Новопашино лежало в излучине реки, притиснувшись усадьбами единственной улицы к самому берегу. С высоты птичьего полёта узкая полоса построек ровно изогнута, как подкова. За околицей села и напротив через реку — по берегам — над серой мохнатой массой кустарников возвышались серебристо-бурые берёзы и роскошно зелёные ели. Вдоль реки на многие километры простиралась распаханная равнина, на которой там и сям встречались холмики и небольшие перелески. Сосновый бор виднелся далеко, там где начинались горы. С этих гор брала своё начало маленькая речушка, петлявшая между холмиков и перелесков и впадающая в реку возле самого лесозавода. На другом берегу речушки, почти напротив лесозавода, на небольшом возвышении и был дом Михаила Осинцева, где жил Олег.
Стояли тёплые дни. Вербы распустились. Почки на кустах черёмухи покрылись липкой смолой и набухли. Лёд на реке посинел и потрескался, готовый со дня на день тронуться. Синицы шмыгали друг за дружкой в густых зарослях и громко кричали «ци-ци-фи!» Над пустырём, высоко в синем небе, заливисто пели жаворонки.
