Час от часу не легче. Валиев снова пробился через гудевшую толпу, хлопнул дверцей, сел на водительское место. Он включил свет в салоне, вытащил из кармана фотографию Тимонина, повернулся к метрдотелю.
– Видел этого человека?
– Так вам этот человек нужен или Зудин?
– Мать твою, мне нужен этот человек, – Валиев начал терять терпение. – Этот самый человек, которого ты видишь на фотке. Его фамилия Тимонин. Ты его знаешь?
– Ну, так бы сразу и сказали, – вздохнул Муравьев. – Ваш Тимонин пришел вчера к Зудину и просидел у нас до самой ночи. Он уехал из ресторана в компании одним типом. Неким Лопатиным.
– Что за хрен такой? И где найти этого идиота?
Теперь Муравьев почувствовал себя лучше, даже повеселел. Боль в затылке отпустила, он позволил криво улыбнулся.
– Разве вспомнишь адреса всех местных идиотов?
Валиев повернулся к Муравьеву, сграбастал его за лацканы пиджака, притянул к себе. Хорошенько встряхнул метрдотеля и выдал мрачное обещание:
– Слушай ты, халдей поганый. Тварь сраная, слушай сюда. Те, кто со мной шутили, давно сдохли. Если ты вздумаешь пошутить, и я пошучу. Остановлю машину где-нибудь на пустыре. Достану из багажника топор и отрублю твои грабли. Все сделаю по высшему разряду. После этой операции ты не сможешь обнимать женщин и водить машину.
Муравьев побледнел, переменился в лице. За мгновение он сделался серьезным и сосредоточенным. Жарким летним вечером, когда погода шепчет приятные слова в оба уха, совсем не хочется попасть на разделочный стол безмозглого мясника.
– Поехали, я покажу, – сказал он и добавил. – Только боюсь, сейчас очень темно. Боюсь, не найду дороги. Это за городом, я там был всего-то пару раз.
– Значит, тебе очень придется остаться без обеих рук. Или без ног? Или без яиц? Ну, твой ход.
– Мой ход? – тупо переспросил Муравьев.
От волнения голос зазвучал напряженно и пронзительно, с металлической ноткой. Будто говорил вовсе не человек, а вокзальный репродуктор. Метрдотель поверил угрозам кавказца сразу и безоговорочно, мгновенно вспотел, провел рукавом пиджака по влажному лицу.
– Конечно, я найду дорогу, – сказал он.
Теперь пришлось тащиться обратной дорогой через весь город. Валиев вцепился пальцами в баранку, словно в горло заклятого врага. Он был зол на весь мир, на себя самого, на бестолкового Муравьева и даже на молчаливых братьев Джафаровых. Он старался успокоиться, взять себя в руки, но только больше злился.
Когда проезжали по городскому центру, мимо монументального здания, где в лучшие годы располагался обком партии, ожил мобильный телефон. Валиев вытащил трубку из внутреннего кармана, плечом прижал её к уху. Прекрасная слышимость, такое впечатление, будто Казакевич звонил из соседней телефонной будки, а не находился за тысячу верст отсюда.
– Ты уже все закончил? – осторожно спросил Казакевич.
Раздражение и злость, весь вечер копившиеся в душе униженного и оскорбленного Валиева, нашли выход и выплеснулись наружу.
– Еще не начинал, – скрипнув зубами, ответил он. – Черт побери, куда не сунься, куда не шагни, ты везде морда кавказской национальности. Менты, ублюдки поганые, мариновали нас в аэропорту. Мы потеряли время. Девяткин нас опередил. Сейчас пытаемся наверстать упущенное.
– Наверстать упущенное? – переспросил Казакевич. – Ясно.
Валиев услышал короткие гудки. Казакевич бросил трубку, не дав ему объясниться до конца, рассказать об обстоятельствах дела. И черт с ним, с этим снобом, нетерпеливым сукином сыном. Валиев свяжется с Казакевичем, когда все будет кончено. Тогда работодатель, надо думать, немного повеселеет. Валиев сунул трубку в карман, обернулся назад.
– Ну, куда дальше?
Муравьев ответил своим новым металлическим голосом:
– Все прямо и прямо.
* * * *Девяткин распластался на крыше сарая, одним глазом подсматривая за тем, что происходит во дворе и за его пределами. К воротам подъехал темный «газик» с брезентовым верхом, посигналил двумя короткими гудками. Хлопнула дверь в доме, заскрипели ступеньки крыльца, послышались чьи-то шаги, повернулся врезной замок калитки.
Человек вышел за ограду, снял внешний замок и настежь распахнул створки ворот. Водитель подогнал машину прямо к крыльцу. Девяткин слышал чьи-то неразборчивые голоса, короткие реплики, но фары дальнего света остались включенными, они слепили глаза, мешая разглядеть происходящее. Кажется, с заднего сидения выволокли какого-то человека, то ли раненого, то ли мертвецки пьяного.
Два мужика, подхватив третьего под плечи, втащили его на крыльцо, занесли в дом. Вспыхнули ярким светом три не зашторенных окна. Водитель вернулся к машине, потушил фары и хлопнул дверцами. Двор снова погрузился в темноту. Девяткин слышал, как водитель запирал ворота с внешней стороны и калитку изнутри, со двора. Затем он вернулся к крыльцу, порылся в карманах. Огонек зажигалки на секунду осветил незнакомую физиономию. И снова густой мрак ночи сошел на землю. Только у крыльца светился оранжевая точка горящей сигареты.
Между тем, в доме все шло своим чередом. Пьяного Тимонина, которого растрясло и укачало, волоком перетащили на кровать. Отвернувшись к стене, он захрапел так громко, с присвистом, что Лопатин не выдержал, пнул его в зад ногой. Храп прекратился, но всего лишь на минуту.
Лопатин, протрезвевший после все пережитых передряг, вздремнувший в дороге, вытащил из сумки фотоаппарат, заперся с чулане, приспособленным под фотолабораторию, включил красную лампу. В течение следующего часа он проявил пленку с фотографиями Тимонина и порезанной жены Зудина, высушил негативы, проявил и напечатал фотографии.
Высушив карточки, вернулся в большую комнату, желая похвастаться своей работой перед водителем Колей или сторожем Геной. Но Коля уже дрых, разложив раскладушку в сенях, Гена дежурил во дворе. Тимонин, развалившись на кровати, высвистывал такие рулады, что побаливали уши. Тогда Лопатин бросил на стол отпечатанные карточки, подсоединил к телевизору видеокамеру и, упав в кресло, взял пульт дистанционного управления.
* * * *Короткая летняя ночь вспорхнула испуганной бабочкой и улетела за горизонт. До восхода солнца времени оставалось ещё порядком времени, по небу разлился серый мертвенный свет приближающегося утра.
Девяткин, не шевелясь, лежал на крыше. Он ощущал себя большой рыбой в маленьком пруду. Лезть обратно за забор он опасался, а других путей к отступлению не просматривалось. Приходилось ждать неизвестно чего. Мучительно хотелось курить, в глотке пересохло, Девяткин наглотался песка и пыли, но не мог себе позволить даже плюнуть по-человечески.
Кажется, любое его движение мог заметить мужик, всю ночь смоливший сигареты на ступеньках крыльца и топтавшийся по двору. Мужик сторожил дом, заменяя собой цепного пса. Пять дней назад собаку, трехлетнюю восточно-европейскую овчарку, пристрелил по пьяному делу Лопатин, и теперь деревянная конура за углом дома пустовала, а сорока пятилетний Гена, измученный радикулитом, был вынужден не спать ночами, стеречь дом.
Страдания от болей в пояснице и бессонницы усугублялись тем, что Лопатин строжайше запретил пьянствовать на посту, чем окончательно добил ночного сторожа. Под утро Гена прикончил вторую пачку сигарет, поднялся с крыльца, собираясь справить малую нужду, повесил на плечо не заряженное ружье. Он поленился идти через весь двор до сортира, дошагал до ближнего сарая, встал на углу.
Сбросил с плеча ремень, прислонил ружье к стене сарая, начал медленно одну за другой расстегивать пуговицы на штанах армейского образца. Девяткин, украдкой наблюдая за передвижениями охранника, понял, что этот момент упускать нельзя. Бог знает, сколько времени придется проваляться здесь, ожидая другого случая. И представится ли этот случай в течение светлого времени суток?
* * * *Он по– пластунски дополз до угла крыши, глянул вниз. Гена запустил руку в бумажные кальсоны и оросил доски сарая струйкой мочи. И тут услышал прямо над своей головой странный шуршащий звук, будто по мягкой кровле сарая пробежали мыши. Он задрал голову кверху и тихо охнул.
Прямо на плечи охранника, тяжелый, как мешок цемента, свалился Девяткин. Нападение оказалось настолько неожиданным, что Гена в одно мгновение потерял голос. Он не вскрикнул, лишь выдавил из себя хриплый стон. Девятки в падении хотел навернуть кулаком по репе охранника, но промахнулся. Повалившись на землю, противники покатились по ней, глотая поднявшуюся пыль.
Через пару секунд Девяткин оседлал противника и готов был вырубить его парой прицельных ударов в голову. Драка в партере примитивная вещь. Тут не существует тактических тонкостей, бей прямо в пачку – и весь разговор. Гена за мгновение понял, что шансов подняться у него нет. Девяткин ухватил охранника за шиворот одной рукой, отвел для удара другую руку. Но жилистый и ловкий Гена сумел перевернуться на живот, выскочив из разодранной рубашки.
