этой самой комнате. Его казнил мой пациент.
– Вы тогда сказали, что рано или поздно познакомитесь и с его братом.
Мистер Икс кивнул с самым серьезным видом:
– Готов поспорить на мое кресло, что мистер Игрек доводится братом мистеру Эндрю Марвелу, который почтил нас своим присутствием. – После недолгого раздумья мистер Икс добавил: – Ну нет, на кресло не готов.
– Это человек в цилиндре?
– Это лишь одна из деталей запутаннейшего дела. Но, повторяю, не доверяйте никому.
– А если преступника нет среди нас, в Кларендоне? – предположила я.
– Мисс Мак-Кари и ее стремление спасти всех праведников… – пробурчал мой пациент. – Что вы имеете в виду?
– Бараки! Зачем было Мэри ходить в такое место ночью, в одиночку? Даже если для нее устроили театр, чтобы убить так же, как убивали нищих… Марвелу или кому там еще все равно понадобилось бы место для представления. А что, если убийца скрывается в бараках?
К моему удивлению, мистер Икс всерьез задумался над моей гипотезой.
Его напряженная поза, его двухцветные глаза, блестящие в свете ламп, – я помню все это как сейчас.
– Загадка, для решения которой даже Мэри Брэддок может играть значительную роль… Знаете что, мисс Мак-Кари? Самое необычное в этом сложном деле – в том, что мы ничего не можем сбрасывать со счетов. Мы блуждаем по миру, похожему на «Приключения Алисы в Стране чудес», здесь правят другие законы. Здесь реальность приподняла свой занавес и являет нам себя такой, какова она есть: загадочной, пугающей, абсурдной…
– Не уверена, что такая реальность мне нравится, – заметила я.
– А мне она нравится. – И его улыбка сделалась шире. – К тому же, нравится она вам или нет, с нею приходится считаться: это все, что у нас есть. Но теперь необходимо, чтобы вы послушались меня в очень важном деле…
– В чем? В каком деле? – Я была готова на все. – Клянусь вам, я сделаю что угодно… Даже не важно, что именно… Только попросите…
– Ничего, – резко бросил мистер Икс и поерзал на кресле. – Абсолютно ничего.
– Ничего?
– Ничего, – повторил он. – Даже ухаживать за мной не нужно.
– Прошу прощения?
– Завтра здесь появится медсестра вам на замену. Она возьмет на себя весь уход.
Я не верила своим ушам.
– Что?.. Да как?.. – Я уже говорила об этом преимуществе работы с мистером Икс: можно гримасничать как угодно, и теперь на моем лице сменилось сразу несколько выражений.
– Не тревожьтесь, ваша сменщица вполне квалифицированна для выполнения всех ваших обязанностей. А в нынешних обстоятельствах она справится с ними даже лучше, чем вы.
– Другая… медсестра… Но… Вы обсуждали этот вопрос с доктором…
– Ну разумеется, доктор Понсонби полностью в курсе этой перемены. А вы не должны абсолютно ничего делать. Ограничьте себя уходом за другими пациентами: ваши подруги будут вам благодарны, ведь теперь одной медсестрой стало меньше. Всего наилучшего. А перед уходом, пожалуйста, передайте мне скрипку.
Клянусь вам, до этого самого момента я все еще надеялась, что он шутит.
Я взглянула на него сверху вниз: маленький, напряженный, ладошки тянутся ко мне.
Что ж, этого следовало ожидать, подумала я. Разве не я его предала три месяца назад? Но я с собой не согласилась.
– Мистер Икс, я ваша медсестра на всю жизнь!
– Я не собираюсь ничего обсуждать. Делайте, что я говорю. То есть ничего. А еще передайте мне скрипку и не плачьте над ковром.
Последние слова разом избавили меня от всей боли.
– Просите свою скрипку… у моей сменщицы! – выкрикнула я и повернулась к двери.
– Приношу искренние соболезнования, – услышала я.
Я обернулась: он был по-прежнему здесь, в той же позе, маленькие узкие ладошки вытянуты в бессловесной просьбе. Но тон его был совсем другой, как будто изнутри него заговорил некто гораздо более человечный.
И тогда я поняла.
Поняла, что происходит.
Я выражу это в стиле Понсонби: осознание меня не то чтобы совершенно потрясло, но все-таки потрясло.
Но не слишком.
– Вы хотели меня защитить, в этом дело? – спросила я. – Благодарю, но я вполне способна о себе позаботиться. И мне не нужно, чтобы вы рисковали чужими жизнями ради моей! Ловите.
И я, почти того не желая, размашистым жестом «швырнула» скрипку в его руки.
– Вы лучшая женщина на свете, – сообщил мой пациент, пристраивая инструмент к подбородку. – Никогда об этом не забывайте. Лучшая женщина и лучшая медсестра. Я не хочу вас потерять.
На этом слове я захлопнула дверь у себя за спиной.
«Потерять» немножко потерялось.
Я шла по коридору, и с каждым шагом боль внутри меня затихала.
Он вообразил, что я – его собственность! Вещь наподобие раскрашенного черепа Понсонби, за которой нужно приглядывать. Ну что ж… Я сама себя сброшу на пол, пускай я при этом и разобьюсь!
Когда я сделала первый шаг вниз по лестнице для пансионеров, решение уже было принято.
Сегодня ночью я это сделаю.
6
Заседание «Медсестер за чаем» выдалось очень бурное. И страшное.
Никогда не забуду.
Сьюзи, попросив разрешения у Понсонби, принесла маленькую фотографию, один из снимков старого Кларендона, что украшали его кабинет. Молоденькая Мэри Брэддок в униформе, вскоре после зачисления в пансион. Преисполненная ответственности Мэри чуть заметно улыбалась серединкой лица на желто-осеннем фоне. Мы поставили снимок на стол перед пустым стулом Мэри и зажгли свечу.
Мы много плакали.
Мы даже не притронулись к пирожкам миссис Гиллеспи.
У каждой из нас был свой плач: Нелли, сознающая важность нового назначения, обходилась без слез – только вздохи и мелкое подергивание лица; Сьюзи вся ушла в горький детский плач, который вызывал почти столько же сострадания, как и сама причина; Джейн начала горевать в одиночку, но вскоре уже плакала, нежно прижимаясь к Сьюзи. Что касается меня, со мной случилось то же, что и всегда: я плакала сразу обо всем, потому что, стоит мне перестать реветь об одном, я расстраиваюсь и реву еще горше. Я плакала по Мэри и по бедному мистеру Икс, который хотел защитить меня от этого ужаса; по Кэроллу, каким бы порочным он ни был, и по мистеру Салливану, у которого прохудилась подошва на ботинке, – я заметила, когда он сидел, закинув ноги на стол; и по Кларе Драме, актрисе ментального театра в свои одиннадцать лет. Но самое главное, я плакала, потому что не понимала этот страдающий мир, в котором мы все обречены плакать.
Разговоров почти не было. Зато был страх. Я до сих пор ощущаю его своей кожей. Страх был общий для всех, и все мы не знали его природы – мы как
