на краю рощи и перевела дух.
Передо мной простирались бараки – черная бесформенная масса.
Куда именно ходила Мэри? Как это выяснить?
Я видела только, как она направлялась к этим сгоревшим строениям, я даже не была уверена, входила ли Мэри в одно из них.
Но других вариантов у меня все равно не было.
Я вздохнула поглубже, внутренне готовясь выйти из-под защиты деревьев, когда сквозь рокот волн и завывание ветра расслышала новый шум – у меня за спиной.
Это было похоже на треск веток.
Я оглянулась, но не увидела ничего страшнее, чем мой собственный страх.
А ведь известно, что худший из призраков не так опасен, как страх перед ним.
Единственное хорошее, что было в этом треске, – что он сыграл роль щипка для моего мягкого места (да простит меня читатель).
Если до этой секунды я раздумывала, откуда взять смелости, чтобы покинуть тенистое убежище и добежать до бараков, теперь этот путь представлялся мне единственным надежным планом.
Я кинулась к обгоревшему углу, за которым укрывалась в прошлую свою ночную вылазку; я высоко поднимала юбку и пребывала в уверенности, что кто-то или что-то преследует меня по пятам. Но на бегу я ни разу не обернулась. В подобных случаях всегда предпочтительнее поступать так, как велит Священное Писание, а не уподобляться жене Лота.
Только добравшись до стены, я посмотрела назад. И не увидела ничего, кроме песка, вздыбленного ветром, который заметал мои следы с такой яростью, как будто они причиняли ему боль.
Бараки представляли собой заброшенные рыбацкие хижины, в них давно никто не жил, они были настолько бесполезны, что не годились даже для сноса, и городские власти так и не придумали, что с ними делать. Уличная ребятня обожала играть там с привидениями – а может быть, и наоборот. Два ряда лачуг растянулись вдоль берега не меньше чем на сотню ярдов. В их существовании наступил момент, когда они почернели, выгнулись и утратили представление о форме: то были сгоревшие бараки, именуемые так с тех пор, как давнишний пожар наложил на них вечное проклятие.
В общем, не лучшее место для ночных визитов.
А ветер делал его только хуже. Все, что плохо держалось, стукало и хлопало. Все, что держалось хорошо, скрипело.
Я рассудила так: что бы ни искала Мэри в ту ночь – или оно само ее искало, – оно не могло помещаться в первой линии бараков, которые на виду, и в самых поврежденных тоже не могло. Если Мэри забралась так далеко, значит ей требовалось место понадежнее.
Поэтому я приняла решение осмотреть хорошо сохранившиеся бараки второй линии, которых было немало, но все же меньше половины.
И вот на одной из не тронутых огнем стен я увидела нечто похожее на проблеск огня в окошке.
Увидела и тотчас перестала видеть.
Страх сжимал мне горло.
Но теперь я понимала, что не ошиблась. Там внутри кто-то был.
Вообще-то, этот кто-то мог оказаться кем угодно: и нищим, и бродягой, и Бёрчем, и даже Шляпником. Но это моргание света, так похожее на моргание глаза, заставило меня поверить, что кто бы ни таился в бараке, мой путь лежит именно к нему.
Я подумала: а вдруг этот кто-то примет меня за Мэри – хотя бы в ночной темноте? А если примет – это будет хорошо или плохо?
Я подошла к черному проему входа.
Молчать не имело смысла.
– Доброй ночи, – сказала я.
Двери не было, я заглянула внутрь.
Внутренность барака населяли порождения моего ужаса: языки копоти на стенах, веревки с петлями для висельников, искореженный остов лодки. Все самое страшное – в одном месте.
Я сделала шаг вперед, чтобы выглянуть из того окошка, в котором я снаружи видела проблеск света.
Но света не было. И все-таки там, в этом месте, что-то находилось.
Я его чувствовала.
В конце концов я подошла к лодке – и тогда из нее выскочила белая фигура и нависла надо мной, открыв рот, как будто собираясь насытить мною свой голод.
Но было и кое-что пострашнее рта. И пострашнее всклокоченной гривы волос с налипшим песком, как у мифического чудовища. И пострашнее, чем взгляд охваченного лихорадкой мертвеца.
Страшнее всего была кривая палка, воздетая над ее головой.
9
– Вы не она, совсем и не она!!
Я забилась в угол и махала безоружной рукой.
– Совсем вы не она!!
– Нет… Но… я подруга.
Существо замерло, глаза остекленели, палка зависла в воздухе.
– Подруга кого?
В общем и целом существо не было злым. Оно рассуждало, анализировало варианты. Несомненно, оно не однажды попадалось в ловушку. Просто на его острове было слишком шумно.
– Подруга… Мэри… Мэри Брэддок.
Оно немного успокоилось.
Достаточно, чтобы я сумела разглядеть, что с его угловатым лицом что-то не так – какая-то кожная болезнь. А на шее у него болталась какая-то бляха, какие бывают у собак, – она висела на ошейнике; еще одно кольцо на шее было порвано. А из-под обрывков рубища, в которое существо было одето, проглядывала женская анатомия в самом постыдном, то есть бесстыдном, виде, отмеченном темными знаками проказы, – такая же тусклая, истонченная и белая, как убывающая луна.
Она была худая, как третий всадник Апокалипсиса.
– Что там мисс Мэри? – спросила женщина.
– Она умерла.
Вот что хорошо в плохих новостях: мы делимся ими, как едой, и они делают нас человечнее.
Палка опустилась, а потом упала на пол.
И вот уже я говорю то, что, как мне казалось, не буду говорить никому, поскольку до этой минуты другие говорили эти слова мне:
– Приношу соболезнования.
10
Она изъяснялась на жаргоне сокровищ: свои пристанища именовала «сундуками», а вместо «нашли» говорила «зацапали». Сколько же ей лет? Сначала мне показалось, что мы ровесницы, но с каждым словом она все больше молодела.
А потом она вдруг сама сказала, сколько ей лет:
– Я в сокровищах половину жизни моей, а лет мне двадцать, месяц назад сровнялось, вот так-то, мисс… И у меня получается, Господь свидетель! Мои сундуки только несколько раз за всю жизнь цапали. Я прямо ветеранка. Но в ту ночь, перед огнями, меня страх взял. Я уже неделю сидела в сундуке рядом с Крепостью, но в ту ночь перед огнями я увидела тьму народу, они волочили клетку, большущую, как бабулин дом в Госпорте, и как только я это увидела, так и сказала себе, что назавтра в Крепости ODO устроят, а как только я это сказала, я сказала себе, что если эти из ODO меня зацапают, они платить не
