под защитой.
Но наблюдение за домом было снято. И все по одной и той же причине – не хватало людей, да и сама беглянка улетела тогда в Париж. И надеяться, что она до сих пор там, было глупо.
Конечно, квартира была пуста. Коста ключами, которые ему дала соседка Зинаида Аркадьевна, отпер квартиру – птичка упорхнула из клетки. В квартире все было так, как и в его первый визит. Разве что на полочке в прихожей лежала связка ключей.
Водитель упомянул желтую дверь, о которой говорили пассажирки, одна из которых была женой Бориса Бронникова, Евгения. Дверь, из-за которой доносились крики.
Желтая дверь. Да вот же она – напротив квартиры Милы Базаровой. Это квартира умершей соседки.
Он взял ключи и подошел к этой двери. Позвонил. Прислушался. И хотел было позвонить еще раз, на всякий случай, как услышал едва слышное: «Помогите!»
На кухне, пока еще мало обжитой, нашелся и лимон. Петр налил себе коньяку, выпил и вздохнул с облегчением. Для него, похоже, все проблемы сегодня и закончились. Он был дома, рядом с братом. Чего еще желать?
– Почему Живерни? Рассказывайте все по порядку!
– Все началось с Элизы. Она – моя давняя знакомая. Очень интересная женщина. Фантазерка невероятная. Она много лет живет во Франции, ну, это тебе уже известно, и это чистая правда. Она время от времени звонила мне, все пыталась с моей помощью вложить деньги, я ее консультировал и все такое. Но не в этом дело. Как-то мы с ней долго говорили по телефону, она – в Живерни, я здесь, дома, и она рассказала мне о своей внучке, страшной бездельнице, на которую ей, как единственной близкой родственнице, придется оставить все свое состояние, дом, квартиры в Париже… Ужасно расстраивалась, что выросла такая вот эгоистка, лгунья. Потом нас разъединили, и когда мы снова вернулись к разговору, он пошел уже по совершенно другому руслу. Элиза рассказала, забыв, вероятно, что я все-таки мужчина, и меня вряд ли могут заинтересовать подобные вещи, что купила какой-то просто немыслимо дорогой крем для лица, отвалила огромную кучу денег и в шутку сказала мне, что теперь она помолодеет лет на двадцать-тридцать. Ну, все это было сказано смехом. И в ту же ночь ей приснился сон, как будто бы она летит в самолете и… молодеет! Ну, она рассказала мне свой сон, и я, как дурак, ухватился за эту деталь! Ты знаешь, Женечка, как долго я не мог определиться с жанром, не знал, о чем мне написать, и только когда в моей голове обозначилась основная сюжетная линия, я вдруг почувствовал себя по-настоящему свободным! Зачем писать исторический роман, где постоянно надо будет сверяться с документами, с самой историей, когда можно писать фантастику, к примеру? И я засел за роман. Но, написав буквально пару строк, понял, что не могу писать. Что я не вижу своих героев.
И тут Петр поднял голову и посмотрел на Женю с таким виноватым выражением лица, что она расхохоталась. Он в эту минуту был похож на трогательного бедолагу бассет-хаунда!
– Только не говорите мне, что решили сделать меня героиней вашего фантастического романа, – хохотала она, забыв о том, что ее щеки едва успели просохнуть от слез.
– Женя, когда ты узнаешь правду, то точно не простишь меня… И возможно, мне даже придется покинуть этот дом… Но так уж сложились все обстоятельства, что я просто не мог поступить иначе. Мне дальше рассказывать?
– Слушаю внимательно.
«И откуда вдруг во мне столько доброты?» – подумалось Жене, и в эту же минуту ее окутало такое приятное и теплое облако любви и спокойствия, что она уже заранее готова была простить своему деверю все!
– Поначалу, – оживился Петр, – я просто создавал как бы каркас романа, писал какие-то заметки, письма героинь друг другу, мне надо было выписать главную героиню предельно выпукло, глубоко, понимаешь, забраться в ее душу, понять мотивы ее поступков, и вот поэтому я решил прошить свой роман красным пунктиром писем двух подруг, одна из которых крайне неблагополучная, я назвал ее Лизой, а вторая – ее антипод, законопослушная и очень добрая Вера. Что якобы эта Лиза словно помимо своей воли моталась в Париж к бабке, чтобы развести ее на деньги, а на самом деле получалось, что вроде бы как над ней самой кто-то ставит опыты. Словом, мне надо было напустить побольше туману, заполнить роман загадками, короче, поморочить голову читателям, чтобы в конце романа выяснилось, что Лиза и Элиза – это одна и та же женщина, понимаешь! Скажи, задумка грандиозна!
– Ну да, неплохо… И как, получилось?
– Нет. Не получилось. В какой-то момент я даже совсем растерялся и принялся писать роман вообще о другой женщине, совсем другой… Вроде бы я ее нашел… ну, ты знаешь, кого я имею в виду. Но сейчас не об этом. И вот смотри: ты возвращаешься из провинции домой, вся у меня как на ладони, я вижу тебя, твое лицо, твои слезы, глаза, ты раздавлена потерей близкого человека, ты не знаешь, где находится Борис, а я не имею права сказать тебе, что с ним случилось, потому что надо знать Борю, он никогда не простил бы мне, если бы я сказал тебе правду. Это значило бы окончательно раздавить тебя, а его выставить в гротескном свете. Так вот, и я подумал: а почему бы не сделать главной героиней своего романа тебя?! Списывать с тебя твои эмоции, записывать твои разговоры. Но как сделать так, чтобы ты постоянно была рядом? Останься мы здесь, в этом доме, ты бы не сидела на месте, ты бы разыскивала Бориса и рано или поздно нашла бы его, я полагаю… Как было сделать, чтобы изъять тебя из этого мира и перенести в другой, но как-то мягко, безболезненно, и чтобы это выглядело логично, правильно? И я понял: надо было сделать невозможным наше пребывание в доме, чтобы мы вынуждены были уехать, причем очень далеко, за границу. То есть каким-то образом удалить из нашей жизни этот дом. Вот почему я придумал, что Борис его продал, влипнув в какую-то там историю.
– Был бы пистолет, Петр Михайлович, я бы пристрелила вас прямо сейчас! – Женя презрительно взглянула на Петра. – И как только вы додумались до этого? Откуда такое бессердечие? То есть мало того, что я страдала из-за пропажи Бориса, не зная, где он и с кем, и представляя себе его с другой
