- Маш, ты прости, но я добросовестно поднял все свои старые знакомства в мире моды и смог выяснить только одно: близких подружек у Чвановой-Редничук нет и не было, с кем она общается и в каких вращается кругах, никто не знает. Но все мне сказали одно: она улыбается-улыбается, а потом челюсти раскроет и съест.
- Леша, ну что это значит? Какую-нибудь конкретику бы...
- Ну вот был случай, когда она еще участвовала в показах, то есть очень давно, она уже лет пятнадцать не ходит по подиуму. Там нашлась одна сушеная вобла с фигурой Наоми Кемпбелл, с нашей Нателлкой вместе начинала, так вот она сказала, что ради дополнительного показа, то есть ради дополнительных бабок, Нателла готова была удавиться, и когда кто-то из других манекенщиц ее попросил отдать показ, для той другой это было очень важно, кто-то должен был прийти ее смотреть, короче, вся судьба ее решалась, на Нателлку все это никакого впечатления не произвело. "Тебе нужен показ, а мне нужны деньги, - якобы сказала она несчастной девушке, - если ты мне отдашь эту сумму, я тебя пропущу". Естественно, у девушки нужной суммы не оказалось, судьба ее оказалась поломанной. И естественно, сушеная вобла рассказывала про себя.
- Ой, подумаешь! Еще неизвестно, как там было на самом деле! - возразила я. - Во-первых, я ничего смертельного в этом поступке не вижу, может, ей правда нужны были деньги до зарезу, а во-вторых, надо еще Нателлу послушать, ее вариант этой истории.
- А вот знаешь, почему у нее подружек нет? - продолжал Лешка. - Раньше были. Но у Нателлы есть такое свойство: если она ссорится или обижается, то это навсегда.
- То есть?
- То есть если ей близкая подружка намекнет, что у Нателлы шов на чулке перекручен, образно говоря, - ну, я не знаю, какие там еще изъяны внешности могут быть у манекенщиц, - эта подруга для Нателлы существовать перестает, причем не до вечера, пока обида уляжется, а навсегда. Наверное, у нее был определенный круг, но она со всеми по той или иной причине расплевалась.
- Ты знаешь, если человек не общается с тем кругом, в котором вращается, то это значит либо что он им не подходит, либо что они его недостойны. Нателла женщина незаурядная, может, ей с этими фифами и разговаривать-то не о чем, вот они и злятся.
- Слушай, по-моему, ты лоббируешь интересы Нателлы Редничук, - заметил Горчаков.
- Ну, нравится она мне, я этого и не скрываю. Люблю сдержанных людей, хотя со мной она, по-моему, приоткрылась.
- Ой, вряд ли сдержанность можно назвать главным качеством Нателлы Редничук, - противным голосом сказал Лешка. - Желаю вам успехов в столице, не зря тебе съездить, главное только, чтобы в Генеральной о твоем вояже не пронюхали.
- А, победителей не судят, - небрежно сказала я.
- Вот как? - удивился Лешка. - Думаешь, там тебя ждет раскрытие?
- Думаю, да.
- Машка, ну вот откуда ты это знаешь? Ну откуда? Знаю, Лешка. Чувствую.
Для моего ребенка путь в Москву был первым столкновением с железной дорогой, до этого он только два раза летал на самолете. У нас в купе было три места, а на четвертом ехала приятная пожилая особа, которая деликатно предложила не только запереть дверь купе на все возможные запоры, но и для совсем уж надежной гарантии прикрутить дверь веревочкой. Ребенок внимательно смотрел на эти манипуляции и на обратном пути тревожно спросил, почему мы веревочкой не заматываемся. Решил, что так положено.
Почувствовав, что из окна дует, несмотря на опущенную штору, я уложила ребенка головой к двери, но, посмотрев, как легли другие, он устроил тихий скандал со слезой в голосе и доказывал мне, что хочет спать в поезде как все, по правилам, а не наоборот. Пришлось плюнуть на возможную простуду и восстановить статус-кво. После этого все уснули, а я ни на секунду не сомкнула глаз, опасаясь, что какие-нибудь преступники снимут двери купе (мне рассказывали, что так делают поездные воры, ; чтобы не вскрывать замок) и похитят ребенка. Почему его должны похитить, я себе объяснить не могла, но было страшно. Проснувшийся под утро Сашка известным жестом обозначил степень моей дурости, а я ничего не могла с собой поделать.
Когда мы устроились в гостинице, ребенок категорически отказался идти смотреть столицу, мотивируя тем, что Москва ему не нравится, слишком шумная, никакие достопримечательности его не увлекают, и он лучше в номере посмотрит мультфильмы. Плюнув на упрямого ребенка в переносном смысле и задав себе риторический вопрос - а зачем мы его тащили сюда? - мы с Александром отправились по адресу, где, как значилось на конверте, давно проживала Алевтина Аркадьевна Богунец. Я очень рассчитывала, что тетушка Богунец не сменила за это время место жительства и не отдала Богу душу.
Мы пришли на улицу Восстания, которая ввела в заблуждение Кораблева, поскольку тут проживал и еще один наш адресат, из ювелирского списка. Но его на потом. Войдя в парадную, я сжала кулаки и про себя коротко загадала, чтобы все получилось, чтобы Богунец была жива, здорова и дома. Может, это Сашка приносил мне удачу, но все оказалось именно так: Богунец была жива, здорова и дома. Дверь нам открыла пожилая, чрезвычайно подтянутая женщина с седыми волосами, уложенными в аккуратную прическу, и даже не спросила через дверь, кто там и зачем. Я представилась, а Александр просто кивнул, и Богунец в ответ кивнула, как на само собой разумеющееся, что следователь прокуратуры прибывает из Петербурга с телохранителем. Конечно, она спросила, что случилось, но тут же сама предположила, что наш визит связан с убийством Дмитрия и его жены.
- Понимаете, Алевтина Аркадьевна, убийство Дмитрия не раскрыто, а чтобы выдвинуть версии происшедшего, надо располагать как можно более полной информацией о его жизни. Что касается вопросов его производственной деятельности, то на них в деле есть ответы, а вот про личную жизнь ничего не известно. А учитывая, что в бизнесе ему помогала Нателла Ивановна, возможные версии могут иметь корни в ее жизни.
- Вы ее Ивановной называете? - улыбнувшись, спросила Богунец. - Она ведь всегда терпеть не могла свое отчество и сейчас требует называть ее по имени только. Но я вас хочу спросить: вы ведь с поезда? Давайте позавтракаем, и за завтраком, с вашего позволения, все обсудим.
- Спасибо вам большое, мы уже завтракали, мы ведь сначала приехали в гостиницу и устроились, - поспешно отказалась я.
- А вот я не наелся и с удовольствием позавтракаю с Алевтиной Аркадьевной, - неожиданно проявил своеволие Сашка. - Пусть моя начальница не ест, вы знаете, она худеет, - объяснил он Алевтине Аркадьевне, принимающей все за чистую монету.
- Ну что ж, - вздохнула та и постелила на стол, стоящий в комнате, белоснежную крахмальную скатерть, извлеченную ею из ящика буфета, поразительно похожего на буфет в квартире Редничук в Питере.
Вообще дом был очень похож на дом Редничук, но здесь бее было вычищено и вылизано, а у Нателлы все покрывала патина царственно небрежного отношения к вещам. Как говорила Коко Шанель: как жаль, что нельзя научить людей быть небрежными, в том смысле, что это не наука, это искусство быть небрежным...
На скатерть был выставлен серебряный кофейный сервиз (наверное, серебряный, вообще-то я не большой знаток, никогда раньше не видела серебряной посуды, поэтому могу ошибиться), серебряные же ложечки и кольца для салфеток. И когда первые чашечки кофе были выпиты хозяйкой и моим своевольным телохранителем, я достала фотографию Нателлы и ее матери у гроба.
Богунец взяла фотографию и долго смотрела на нее, но было заметно, что она ее не видит и думает о своем...
- Это была страшная трагедия, - наконец тяжело вздохнула она. - Надеюсь, я могу говорить с вами откровенно? Вы меня почему-то сразу расположили к себе, и кроме того, это уже дела давно минувших дней, все сроки давности должны были пройти. Мой брат, - начала она обстоятельный рассказ, - был человеком порядочным и слабохарактерным. В этом смысле Нателла пошла не в него, а целиком и полностью в свою мать. - Губы ее недовольно скривились. - Сначала мы были в восторге от Нюши, она казалась такой утонченной и нежной, - как раз то, что нужно было Ивану... А поскольку они жили отдельно, мы долгое время не подозревали, как она себя ведет в действительности. Она пила, - не алкоголичкой была, конечно, а приводила всякие компании, пока Иван работал на двух работах, чтобы Нюша могла тратить его деньги. И она ему изменяла, он много раз заставал ее, что называется, in flagranti, на месте преступления... Это случайно стало известно нам - я имею в виду моего мужа и меня, родителей наших к тому времени уже не было в живых. Мы пытались образумить Нюшу. Конечно, очень деликатно, не позволяя себе вторгаться в святая святых - супружеские отношения. Это было бесполезно, у меня все время болело сердце за Ивана, я как предчувствовала трагедию. Я все время жила в ожидании страшного. Она его поколачивала, не стесняясь маленькой Нателлы, а он не в силах был поднять на нее руку, даже чтобы защититься... Вот вы молоды, скажите, неужели бывает такая всепоглощающая любовь, что человек прощает своему objet все - измену, ложь, пьянство, побои, пренебрежение к ребенку?
