— Ты представляешь себе, сколько стоит содержание этой фирмы, Лотар? Каждый раз, как прихожу на совещание по финансам со Стоффельс, со мной случается одно и то же: голова идет кругом. Наша прибыль огромна, но дыра просто бездонная. Кроме того, Стейн говорил об этом сегодня утром, раньше мы были первыми. А сейчас… Боже мой! — Он открыл рот, направил баллончик в горло и дважды пшикнул. Резко встряхнул и пшикнул еще раз. — Когда в 1998 году появилась «Арт Энтерпрайзиз», мы предсказывали им не больше двух лет жизни, помнишь? Сейчас они занимают первое место по продажам в Америке и являются монополистом на лакомом рынке, обслуживающем коллекционеров Калифорнии. А сегодня утром Стоффельс нам сообщила, что у японцев дела еще лучше. Хочешь верь, хочешь не верь, но в 2005 году объем продаж «Суке» превысил объемы Фонда и «Арт Энтерпрайзиз» почти на пятьсот миллионов долларов. Знаешь, за счет чего?
— За счет украшений, — ответил Босх.
Бенуа кивнул.
— Они смогли нанести нам решающий удар даже в Европе. Сейчас ничто, слышишь, ничто не может сравниться с японскими живыми предметами. А хуже всего то, что европейские мастера поручают продажу своих работ японцам. Чудесная «Портьера» в моем кабинете… Видел, какое совершенство форм?… Так вот ее создал Шоббер, австрийский мастер, а продает ее «Суке». Да, то, что слышишь… Ты удивишься, но мне очень хочется, чтобы Художник оказался наемником «Суке», клянусь. Связать этого чертова психопата с «Суке» — хороший способ поставить под сомнение их престиж… Но такой удачи нам не видать…
Он спрятал баллончик и поднес ко рту руку. Дохнул, понюхал. Результат, похоже, его не удовлетворил, а может, опять заболела язва, Босх точно не знал. Потом он уселся и немного помолчал.
— Для искусства настали плохие времена, Лотар, плохие времена. Образ одинокого гениального художника и дальше привлекает покупателей, но это уже не зависит от самого художника. Ван Тисх стал мифом, как Пикассо, а мифы мертвы, даже если они еще живут, потому что, чтобы продать картину, им не нужно ее творить: достаточно подписать щиколотку, бедро или ягодицу творения. Однако именно их работы лучше всего продаются, а значит, и имеют наибольшее значение. Естественно, это равнозначно смерти творца. Таково предназначение современного искусства, его неизбежная цель: смерть художника. Мы возвращаемся к векам, предшествующим эпохе Возрождения, когда художников и скульпторов считали всего лишь умелыми ремесленниками. Так-то, но вот в чем вопрос… Если художники стали бесполезны для искусства, а в бизнесе без них не обойтись, что нам с ними делать?
Бенуа имел обыкновение задавать вопросы, не ожидая ответа. Знавший об этом Босх промолчал, давая ему продолжить.
— Сегодня утром Стейн предложил нечто интересное: когда ван Тисх исчезнет, нам нужно будет написать другого. Искусство должно будет создавать своих художников, Лотар: не для того, чтобы быть искусством, потому что для этого они ему не нужны, а для того, чтобы делать деньги. В наше время произведением искусства может быть все что угодно, но только одно имя может стоить столько, сколько имя ван Тисха. Так что нам придется поднапрячься и написать другого ван Тисха, извлечь его из небытия, наделить подходящими красками и заставить сиять перед целым светом. Как там сказал Стейн?… Погоди, вспомню его точные слова… Я наизусть заучил, потому что они мне показались… Ах да: «Мы должны сотворить другого гения, который будет направлять слепые шаги человечества и к ногам которого сильные мира смогут и дальше складывать свои сокровища…» Фусхус, замечательно. — Он на миг остановился и нахмурил лоб. — Ну и задачка, да? Создать Сикстинскую капеллу было явно гораздо легче, чем создать Микеланджело, согласен?
Босх кивнул без особого интереса.
— Как ваше расследование, Лотар? — неожиданно спросил Бенуа.
Босх умел различать, когда у Бенуа наступал черед вопросов, требовавших ответа.
— Застряло. Ждем докладов «Рип ван Винкля».
«Никому не доверяй, — предупредила его Вуд. — Скажи, что мы в тупике. Теперь нам придется вести игру в одиночку».
— А Эйприл? Где она?
— Срочно уехала в Лондон. Ее отцу стало хуже.
Так оно и было, на выходных Вуд пришлось вернуться в Лондон из-за состояния здоровья отиа. Но она сказала Босху, что будет продолжать работу оттуда. О том, какова эта работа, не знал даже он, но для него было очевидно: мисс Вуд разработала свой план контратаки. Босх верил в этот план.
Он распрощался с Бенуа при первой же возможности. Нужно было немного отдохнуть. В дверях заведующий отделом ухода остановил его рукой, одновременно снова пшикая в горло спреем от запаха во рту.
— Если можешь, накрути немного этих придурков из НГД. Они там организовывают на неделю открытия выставки веселуху. Полиция сообщает, что соберется около пяти тысяч человек из разных стран. Нам это было бы очень на руку.
НГД — одна из международных организаций, которые наиболее яростно выступали против гипердраматического искусства. Ее основательница и лидер, журналистка Памела О'Коннор, обвиняла таких художников, как ван Тисх или Стейн, в нарушении прав человека, детской порнографии, торговле проститутками и унижении женщины. К ее заявлениям прислушивались, ее обличительные книги хорошо продавались, но ни один суд не обращал на нее внимания.
— Не думаю, что они станут буйствовать, Поль, — заметил Босх. — Людей Памелы О'Коннор едва хватает на то, чтобы писать лозунги.
— Знаю, но мне бы хотелось, Лотар, чтобы ты их немного завел. Нам нужен небольшой скандал. В этой выставке все против нас, начиная с названия. Кому, черт побери, теперь дело до Рембрандта? Разве что паре-тройке зануд-специалистов по древнему искусству. Кто выложит деньги, чтобы пойти на выставку в честь Рембрандта? Публика придет смотреть, что сделал с Рембрандтом ван Тисх, а это не одно и то же. Мы ожидаем многочисленных посетителей, но нужно как минимум вдвое больше. Очереди должны стоять до Лейдсеплейн. Стычка между членами НГД и нашими охранниками была бы как раз кстати… Несколько журналистов в нужном месте, фотографии, репортажи в новостях… На самом деле такие организации, как НГД, очень полезны. Не поверишь, Стейн даже предложил нам тайно их финансировать.
Босх поверил.
— Сделай все возможное, чтобы подогреть обстановку, — подмигнул Бенуа.
— Постараюсь смотреть на все с положительной стороны, — ответил Босх.
Он ушел, не поговорив с Бенуа о самом для него важном: о присутствии на выставке Даниэль.
На стоящей рядом с деревом девушке только завязанный на поясе короткий белый халат, не подходящий для выхода на улицу или для неподвижного стояния под открытым небом. Но больше, чем ее внешний вид, нас интригуют другие вещи. К примеру, кто-то нарисовал ей кисточкой брови, ресницы и губы, волосы сверкают цветом красной киновари, вся она пахнет масляной краской. Видимые участки кожи на лице, шее, руках и ногах лоснятся искусственным блеском, будто ее затянули полиэтиленом. Однако, как бы странно она ни выглядела, что-то в ее взгляде — что-то, никак не связанное с маской из краски или с нелепой одеждой, какая-то глубокая черта, которая исконнее любой фигуры или рисунка, но хорошо видна там, внутри ее глаз, — пожалуй, заставило бы нас остановиться и постараться узнать ее получше. Ребенка зачаровали бы чудесные краски на ее теле. Взрослого больше заинтересовал бы ее взгляд.
Стоящий передней мужчина — один из лучших художников этого века; в будущем его станут считать одним из величайших художников всех времен. Зная это, мы можем подумать, что его внешность несет на себе отпечаток славы. Это высокий стройный мужчина лет пятидесяти. Одет во все черное, на шее висят очки. Лицо его — узкое, удлиненное — увенчано пышными волосами цвета воронова крыла, седеющими в бакенбардах. Лоб широкий, исчерченный линиями. Две более черные линии, будто утолщенные настойчивым карандашом, образуют брови. Глаза большие и темные, но веки немного обвисают, так что глаза видно наполовину, они все время могут взглянуть дальше. Контур губ обрамлен плотными усами и бородкой. На щеках нет и следа бороды. Мы пытаемся абстрагировать его черты от воспоминаний о фотографиях и репортажах, от знания человека, которому они принадлежат, и, обстоятельно подумав, наконец делаем вывод, что нет: в этом лице нет ничего особенного, все особенное этому лицу придаю я своими знаниями о нем. Это мог бы быть принимающий меня в кабинете врач, убийца, фотография которого однажды мелькнула на телеэкранах, механик, у которого я забираю машину после техосмотра.
Он не сказал ей еще ни слова. Говорил по-голландски с Улем, и Герардо поспешил перевести его указания. Она должна надеть халат и идти с ним: Мэтру нравилось творить под открытым небом. Они молча вышли из дома, ван Тисх шел впереди. В этот пятничный вечер стояла отличная погода, может, чуть свежевато, но ее это не беспокоило. Не беспокоило ее и то, что она забыла тапочки. Она слишком волновалась, чтобы обращать внимание на эти мелочи. Кроме того, хоть гравийная дорожка и неудобная, она привыкла ходить босой. Ван Тисх открыл калитку, и Клара просочилась через нее до того, как она снова закрылась. Они пересекли дорожку и пошли дальше, пока не дошли до «Пластик Бос», куда Герардо водил ее накануне. Сквозь нижние ветки проникали солнечные лучи. Они были похожи на золотые штрихи рейсфедера. Ван Тисх остановился, и Клара сделала то же самое. Какое-то время они рассматривали друг друга.
