Сразу же поражает фотография: пепелище, даже остова не осталось от дома. "Побрякушки", похоже, брякнули на всю Москву.
Федор медленно читает заметку, здесь же, стоя у самого входа в метро. Дотошные газетчики докопались даже до сомнительного прошлого хозяев "Золотого руна", особенно много написано о Шиманко и его новом липовом фонде.
Немало и рассуждений о том, какого характера был взрыв. Один из ментовских начальников предполагает даже, что это импортная взрывчатка, дающая высокий эффект возгорания, потому что сам взрыв, судя по взрывной волне, был не такой уж и большой мощности. В заключение написано, что к расследованию теракта подключено ФСБ.
"Давайте, ребята, давайте, - смеется про себя Федор и, свернув газету, засовывает ее в урну. - Большой у вас шухер! Работайте, чтоб не зря зарплату получать".
Он возвращается к дому, перебирая в уме всех тех, кто знает об операции в "Руне". Игнат и Мишка - могила. То же самое Федор может сказать о Коляне с Сашкой. За Семена он ручается, как за самого себя. Все. Даже Купец, который короткое время болтался у Игната, пока тот не отправил его на садовый участок к родственнику под Коломну, не в курсе. Пожалуй, Купец и мог быть тем самым ненадежным звеном, из-за которого, как правило, и засвечиваются даже блестяще организованные акции. Но Игнат не лох, человека насквозь да еще метр под землю видит.
Его опять охватывает усталость, но теперь, придя домой, он ужинает, принимает душ и только тогда ложится в постель. Завтра, завтра встреча со Светланой, еще невестой... От нежности у него сладко ноет сердце. А разговор с отчимом его совсем не пугает. Одолел же он врагов, неужели с будущим родственником не договорится? На этой мысли сознание его отключается.
...Он не помнил другого такого случая в своей жизни. Отправляясь на Чистые пруды к Збарскому, он выехал на своих "Жигулях" на Садовое кольцо и уснул за рулем. Провалился в забытье. Машина продолжала ровно катить вперед, а он уже видел во сне себя в другом месте, снова мальчишкой, на самой кромке неведомого моря, где отмели отзывались эхом на крики чаек и паруса воздушными змеями стояли в разрывах ослепительных облаков, несшихся на него стремительно, как огромная седая волна...
Но миг разбился вдребезги. Его выкинуло из сна так же внезапно, как перед этим кинуло в сон, что-то влажное и теплое стало вываливаться из его рук. Глаза у него открылись, и он едва успел подхватить руль буквально за минуту до того, как его "жигуленок" врезался бы в стенку тоннеля под Маяковской.
Ему истошно гудели сзади, а Федор весь покрылся холодным потом. Случившееся было пострашнее того, что произошло с ним в "Руне". А главное непонятно.
"Неужели это у меня последствия удара по голове?" - подумал Федор и пожалел, что поехал на машине. Теперь он должен был контролировать себя каждую секунду, но от напряжения, которое охватило его, неожиданно заломило в висках. Боль не была очень сильной, но раздражала его. Сразу испортилось настроение, а он ведь должен быть в форме.
Федор притормозил у обочины тротуара. И посидел немного, прикрыв веки. К восьми он уже опаздывал. Рядом припарковалась серебристая "Ауди", и Федор, окликнув вышедшего, видно, в магазин водителя, спросил у него средство от головной боли. Тот охотно принес ему анальгин и при этом заметил, что Федор очень бледен.
Летели минуты, в голове прояснилось, Федор осторожно вырулил в поток машин и приказал себе: еще немного... Надо продержаться...
Вот впереди замаячила высотка у Красных ворот, теперь поворот направо к Тургеневской. Когда он поставил машину во дворе знакомого дома и вышел из нее, у него дрожали колени, а ладони были мокрые, будто он только что вымыл руки. Часы показывали половину девятого.
Федор глубоко вздохнул и направился к подъезду. Чья-то тень метнулась из-за деревьев ему навстречу. Он невольно замер, но тут же узнал Светлану.
- Ну, Светка, ты испугала меня, - улыбнулся он, чувствуя, как окончательно отпускает его боль и былые страхи. Она была рядом, и этого достаточно. Федор хотел слегка приобнять ее, объяснить, почему он опоздал, но девушка неожиданно отскочила в сторону.
Федор с недоумением вгляделся в ее лицо, окинул взглядом странно напрягшуюся фигурку. В тусклом свете единственного фонаря он заметил, что лицо девушки то ли заплаканное, то ли она недавно умывалась, смыв весь макияж. Это лицо ужасало: на нем лежала печать страдания. Углы губ были опущены, невидящие глаза похожи на две черные точки, волосы свалились на лоб, будто примятая трава.
Федора охватило ощущение дурного предчувствия.
- Что это? - хрипло спросил он, показывая на разорванный ворот кофточки. - Что случилось, Светлана?
И тут девушка действительно заплакала, слезы градом катились по ее щекам. При этом она истерически всхлипывала, не делая даже попытки прикрыть лицо. Просто стояла и плакала, опустив безвольные руки.
- Ты меня с ума сведешь... - Федор встревоженно сморщил лицо, привлек ее к себе и начал гладить вздрагивающие плечи.
- Он... - отозвалась девушка каким-то сухим, перегоревшим голосом, - он изнасиловал меня...
Федор вытянулся, закрыл глаза, крепко зажмурился, вздрогнув всем телом, будто от озноба. Ему показалось, что он переступил порог нездешнего царства невыносимой боли. Он опустился в ад.
- Я убью его... - прошептал Федор и ощутил ржавый привкус ненависти во рту. - Я его убью, - повторил он и, оторвавшись от девушки, рванул в подъезд.
Двери в квартиру Збарского оказались незапертыми, видимо, после всего происшедшего он не закрыл их за убегавшей Светланой.
В голове у Федора стучал молоток невидимого клепальщика, а перед глазами прыгали красные искры, когда он миновал увешанную оружием прихожую и ворвался в кабинет хозяина.
Петр Петрович в халате сидел за письменным столом над какой-то толстой тетрадью, а перед ним стояли бутылка водки и рюмка.
Он взглянул на вошедшего совершенно отсутствующим взглядом. Федор был измотан, растерян, ошарашен; положение представлялось ему безнадежным.
- Мразь, - едва выговорил он. - Старый козел...
Больше, никакие слова не хотели связываться, казалось, Федор вообще забыл их, разучился говорить.
- Да что же это? - начал он снова, беспомощно оглядываясь. - Я ведь зека, а был пацан сопливый из барака... Вы же тут среди картин, о духовном СПИДе рассуждали, о Страшном Суде... А сами-то?
Поблескивала бронза старинных рам, и плыли куда-то воздушные корабли, почти такие же прекрасные, как в его сне... Федор услышал тихий хрустальный звон. Это от сквозняка позвякивали, качаясь, радужные подвески изящной лампы, стоящей на мраморной подставке возле открытой балконной двери.
Петр Петрович вместо ответа налил себе из бутылки еще стопку и лихо выпил. Потом посмотрел блеклыми, слезящимися глазами на Федора.
- Я-то дверь не стал закрывать, думал, она вернется... пробормотал он, обращаясь к самому себе. - Не вернулась, Петр... выходит, ты не ошибся...
Федора захлестнуло волной ненависти, он понял, что остатки его выдержки рухнули окончательно под этим напором, и он вот-вот превратится в слюнявого истерика, которого уже ничем не остановишь. Он отвел дрожащие руки за спину, пытаясь удержаться на краешке здравого смысла и воли. Но какой-то бес внутри кривлялся и приплясывал: "Что же ты? Скольких завалил, а они тебе такого не делали, девушку твою единственную, любовь твою не насиловали..."
- Не хочу, не хочу... - застонал Федор и обхватил ладонями голову. Она горела и пульсировала, словно уже не принадлежала ему, а превратилась в живой раскаленный шар, отделившийся от тела. Безысходность мысли об убийстве Збарского и собственном конце была уже за пределами горя.
"Неужели я решил, - подумалось ему, - что переродился за последние месяцы? Неужели моя любовь могла хоть как-то искупить целые годы разгула, лени, никчемности?.. А ученый старик? Неужели и он надеется, что дурное дело можно стереть, как мел со школьной доски? Я пропал... Я убью его".
Федор опустил голову и медленно достал нож.
- Что это? - спросил Петр Петрович, щуря свои покрасневшие глазки. - Нож? Вы убьете меня?
Лучше бы он молчал, или кричал истошным голосом, или оправдывался, просил на коленях прощения. Федор, почти теряя сознание, прислонился спиной к книжным полкам. Он промахнется, он не сможет...
- Не надо губить себя, - вдруг совершенно трезвым голосом произнес Збарский. - Я запрещаю... Вас посадят... Господи! Неужели вы ничего до сих пор не поняли? Бедный... Послушайте же, послушайте... - Он протянул вперед руки, будто хотел принять в объятия блудного сына. - У нее же есть Митя... Я... Я мешаю им... Ей... Она хочет все это... - Петр Петрович обвел руками комнату. Вы ей не нужны... Вернее... Ох, мне трудно говорить...
Збарский попытался встать, его мутило, глаза его, совершенно стеклянные, замерли на белом лице Федора.
- Я все разгадал... все понял... Ведь я же писатель, черт возьми... Она не смогла мне долго морочить голову. Я ей сказал... Поняли?
