Вскоре он ушел из дома от жены и только что народившегося сына, чтобы вернуться, когда его ум просветится и он сделается Буддой, т. е. «просвещенным», ушел в сопровождении того же возницы Чанны. В дороге Гаутаму все время преследовал великий искуситель Мара, обещая владычество над всеми четырьмя материками, если только он не пойдет дальше в поисках истины, чтобы стать Буддой.
От брамина по имени Алора, а потом от другого по имени Удрака, он выучился всему, чему учила в то время индийская философия. Не удовлетворившись этим учением он удалился в дремучие леса Урувены и провел там шесть лет с пятью учениками в суровом посте и самоистязаниях до тех пор, пока слава о нем, как об аскете, не разнеслась по всему свету «как звон колокола, повешенного на своде небесном», — говорит Бирманская летопись. Далее Гаутамой овладевают сомнения, разочарования, он теряет учеников, и затем, посредством отрешенности, созерцания и философии, открывает, наконец, истину и становится Буддой, подведя итог своему учению в четырех истинах: несчастья всегда сопутствуют жизни; источник всех бед лежит в страстях или похоти; избавиться от бытия можно только уничтожив похоть; достигнуть всего можно поднимаясь по четырем ступеням в Нирвану — пробуждением сердца, освобождением от нечистых помыслов и мнительности, избавлением от злых желаний, сомнений, недоброжелательства. И главное внимание при этом должно быть обращено на очищение души, ибо только чистому сердцу открыты весь мир и добрые дела. Венцом всего знания жизни, по мнению Будды, должно быть всеобщее милосердие…
Значит, на моем бюро находится Гаутама, Великий Будда, исповедующий милосердие. Какое милосердие он может проявить ко мне, живущему в разладе с его главными четырьмя заповедями: в похоти, обмане, подверженному всем порокам, свойственным слабому человеку, и более того, не желающим с ними расставаться. Если это скульптурное изображение Гаутамы действительно обладает ужасающей силой воздействия благодаря алмазу, то оно не пощадит и меня, как не щадил себя сам Будда на пути к истине. Хотя и подчеркивается, что Будда не мстителен, но ведь у нас разные точки зрения на земную жизнь, возможно, он посчитает мой переход в небытие за благо для меня же самого, переходом в Нирвану…
Справка из энциклопедии внесла еще большую сумятицу в мои и без того расстроенные мысли. Мне стало казаться, что я болен и болезнь приняла странную форму, благодаря восприятию мистической силы этого светящегося алмаза. Если бы не это совпадение, мной бы попросту овладела хандра, такое уже бывало, которая прошла бы через несколько дней. А тут депрессия на фоне мистики и сокровища. Поневоле свихнешься и станешь рыться в энциклопедиях, в надежде отыскать успокаивающую тебя информацию. Бред, мистика, расстроенное воображение и ничего за этим реального стоять не может. История Будды, рассказанная в энциклопедии, красивая сказка, вызывающая сомнения у серьезных ученых.
Это, кстати, тоже подчеркнуто у Брокгауза и Ефрона. Мне все стало безразлично и я не боялся больше Будды. Захотелось поговорить с людьми, близкими мне, с женой Валентиной, и с той самой Светланой Петровной, с которой мы планировали провести вместе отпуск, с Анатолием Полуниным, единственным другом, который не задумываясь придет мне на помощь. Но если я ему расскажу о своих теперешних ощущениях, он сразу вызовет неотложку из дурдома. Я не часто встречался с ним, забывая порой о его существовании, но когда мне временами бывало плохо, я всегда находил Полунина, исцелял себя его спокойствием, сдержанностью и очевидной любовью ко мне. В другом состоянии я забывал о нем и всегда чувствовал себя виноватым от своего эгоизма и снисходительности по отношению к нему. Светлане Петровне тоже ни о чем не расскажешь, это ей будет попросту неинтересно, она до сих пор не может отойти от удара, нанесенного ей начальником отдела, который злорадно, догадываясь о нашей связи, перенес ей отпуск на сентябрь. Оставалась жена Валентина. Я подумал о ней и сразу ощутил тоску: если бы она была сейчас рядом, я бы чувствовал себя увереннее. «Я мерзавец, — тихо проклинал я себя, — нет на свете лучшей женщины для меня, нежели она, какого черта я связался с этой вертлявой бабенкой Светланой Петровной? Только лишь для острых ощущений, зная, что никогда не расстанусь с женой. Тайные встречи, судорожная любовь, торопливое одеванье, уход по лестнице с оглядкой на каждую дверь. Для чего и во имя чего? Сейчас я думаю об этом с противностью, но пройдет мое теперешнее состояние и я не в силах буду отказаться от следующей мимолетной связи. Что это за состояние, которое довлеет над тобой в те минуты, животное желание или душевное беспокойство? Или все это можно назвать более просто и точно: половой распущенностью? Все, дайте только мне разделаться с этой историей, пошлю всех к черту и слетаю к жене в Москву, побуду недели две, как раз до окончания отпуска. Я не раз обещал прилететь к ней, но так и не удосужился за три месяца».
Я набрал телефон Валентины. На пятом сигнале она сняла трубку.
— Это я, — сказал я каким-то потухшим голосом.
— Виктор? Что случилось?
— Ничего, так. Какое-то дурацкое состояние. Скучно, наверное.
— Ты скучаешь? Тебе всегда не хватало суток, чтобы сделать все свои дела. А ну, рассказывай правду, одну только правду и больше ничего. Иначе суд присяжных приговорит тебя ночью к высшей мере наказания!
Она шутила, стараясь приободрить меня.
— Я сказал правду: я очень и очень скучаю без тебя. И это сегодня истинная правда.
— Сегодня? — засмеялась Валентина. — А раньше, когда ты мне говорил то же самое?
— Раньше тоже скучал, но не так.
Наконец до Валентины дошло, что со мной что-то неладно.
— Послушай, — сказала она серьезно, — я подгоню все свои хвосты и приеду к тебе на несколько дней.
— Не надо, я сам дня через три прилечу.
— Мне даже трудно в это поверить, — вздохнула она, — ты не представляешь, как мне одиноко без тебя. Ты вправду прилетишь?
— Истинная правда. Валентина счастливо рассмеялась.
— Хорошо. Через три дня, это когда же?
— В пятницу. Я завтра закажу по брони билет.
— Чудесно. Смотри, я буду ждать!
Я не хотел звонить Толе Полунину, но не удержался. Вероятно, после разговора с Валентиной почувствовал себя увереннее, и уже не возникало желания исповедаться перед ним и говорить о своем дурацком предчувствии. Захотелось напомнить о себе, тем более, что с каждой минутой страх покидал меня, и, в сущности, даже казалось странным, что я еще час назад чуть не предрекал себе близкий конец. Толя не удивился, услышав мой голос.
— Что, — спросил он с дружелюбной насмешкой, — опять хандра и ты вспомнил, что есть на свете Анатолий Александрович Полунин, которому можно поплакаться в жилетку, да?
— А ты, — ответил я почти весело, — столько же понимаешь в человеческом настроении, как я в высшей математике. И поэтому ставлю тебя в известность, что я здоров, настроение у меня отличное и свои качества целителя человеческих душ оставь для других. И вообще, я запретил бы тебе читать студентам курс физики. Они и так ни черта в ней не смыслят, а после твоих лекций вообще перестанут что-либо понимать.
— Ладно, — ответил Анатолий миролюбиво, — теперь вижу, что ты в прекрасном настроении. Что, небось приобрел картину Ван Гогена ила Поль Гога? — он сознательно перепутал имена художников, думая завести меня. Я подыграл ему:
— Нет, удалось купить этюд известной картины Ильи Ефимовича Репина «Иван Грозный убивает своего непутевого сына Толю Полунина!» Ну, как я тебя? Где тебе тягаться с известным литературным критиком Веретенниковым?
— Известным…, известным… — Анатолий запнулся, и не сумев ничего придумать, сдался.
— Ладно, твоя взяла, я не силен по части словесного блуда. Я человек ученый и люблю говорить на конкретные темы. Как жизнь, Виктор?
— Неплохо.
— Валентина не приезжает?
— Я сам к ней собираюсь днями.
— Что ж, передай от меня привет и посоветуй: пусть скорее возвращается, а то ты совсем отбился от рук.
— У тебя есть на меня компромат?
— Компромата нет, — рассмеялся Анатолий, — но я нюхом чувствую, что тебя пора прибирать к рукам.
Мы еще поговорили обо всем и ни о чем конкретно, я уже хотел попрощаться с Анатолием, когла вдруг, неожиданно для себя, сказал:
— Анатолий, послушай, я хотел тебя попросить…
— О чем?
— Если со мной вдруг приключится какая-нибудь история…
— Какая еще история? — встревожился мигом Полунин.
— Да ничего особенного, это я так. Словом, если что-то все же произойдет, значит у Гаутамы засветился во лбу глаз…
— Что?! — заорал Анатолий. — Какой еще глаз? У какого Гаутамы? Ты меня разыгрываешь, да?
— Приблизительно. — рассмеялся я в ответ, потому что пожалел о сказанном, уж больно нелепо все это выглядело дтя нормального человека.
