— Может, смерть Журавлева потрясла его?
— Нет, он был не из сентиментальных, да и кем ему приходился Журавлев? Никем! Сама не знаю, что случилось с ним: не болел, не жаловался ни на что. Денег хватало, хотя и стали мы жить после прекращения дела более скромно, нежели раньше, чтобы не давать ходу пересудам. А потом, дня за два перед смертью, затосковал мой Семен Иванович, задумается как-то и смотрит в одну точку. Я его спрашиваю: «Что, Сеня, болит что-нибудь?» А он смеется: «Душа, а за нее больничного не выпишут». А накануне вдруг сказал мне как бы мимоходом: «Знаешь, Антонина, у него светится глаз!» Я сразу: «Какой глаз? У кого?» А он вздрогнул и засмеялся: «Космический». Но я же видела, что он чем-то сильно встревожен. Если уж, думаю, Семен Иванович с его железными нервами почувствовал беспокойство, то дело нешуточное. Спрашиваю: «Что, опять за тебя ОБХСС взялся?» — «Ты что, — говорит, — с ума сошла? Типун тебе на язык». Я снова: «Так какой же глаз?» А он: «Ну, хватит, смени пластинку. Сон приснился мне, вот и сказал». А через день его не стало. Чуть не всю ночь просидел в этой комнате в темноте. Я ему: «Сеня, ложись». А он: «Посижу и лягу». Утром вышла, а он висит в ванной.
Антонина Ивановна умолкла, а меня затрясло, особенно после того, как она упомянула про светящийся глаз. Ведь не сговаривались Рачков и Лаврентьев: оба сказали перед смертью одно и то же. Они называли камень во лбу Будды глазом, но ведь он действительно похож на глаз, прищуренный, острый, видящий тебя насквозь. Господи, зачем я связался с этим Буддой?! На Востоке умели делать таинственные и непонятные вещи. Кто знает, какой силой обладает этот алмаз, если он может запросто уложить в могилу таких крепких, битых жизнью людей, как Лаврентьев и Рачков? Но ведь Журавлев, он застрелился по совсем другой причине. Почему нельзя предположить, что у Рачкова была нарушена психика? Это не было очевидным, но процесс разрушения мозга не всегда и заметен… Мои мысли, возносясь по спирали, вновь и вновь возвращались к одному и тому же.
— Что с вами? — спросила Антонина Ивановна, — вам нехорошо? Вы побледнели. Может, накапать корвалол? У меня есть; знаете, иногда шалит сердце.
— Не надо, — сказал я, приходя в себя, — так, жара, да и разговор не из легких. Я все-таки близко знал Семена Ивановича. А кстати, — спросил я, как бы мимоходом, — вы не помните, у кого Семен Иванович купил Будду? У вас на серванте стоял бронзовый Будда.
— Это тот, которого у меня взял Василий Михайлович Рачков? Вы не знаете, от чего он перестал заходить? Пока был жив Семен Иванович, ходил чуть ли не каждый день, другом дома стал. Водку вместе пили. А как я ему отдала Будду, будто в воду канул.
— Да, тот самый Будда, которого у вас купил Рачков. — Я решил больше не распространяться о Рачкове. — Вот я спрашиваю, вы, случайно, не знаете, у кого купил Семен Иванович этого Будду?
— Ну как же, знаю, у Веры Дмитриевны, у Журавлевой, вдовы покойного начальника Семена Ивановича, который застрелился. Виктор Николаевич, вам плохо? Вызвать «Скорую помощь»?
Я открыл глаза и поднялся с ковра.
— Нет, Антонина Ивановна, не нужно. Это у меня бывает: давление…
Я наскоро простился с Лаврентьевой и быстро выбрался на улицу. Круг замкнулся: все, кто владел Буддой до меня, покончили с собой. Я хотел сразу же поехать на дачу и как-то распорядиться Буддой: то ли бросить его в реку, то ли найти немедленно покупателя, но какая-то сила гнала меня в адресное бюро. Я подошел к окошечку как раз перед закрытием на обед.
— Девушка, я очень спешу, примите заказ: Журавлева Вера Дмитриевна. Возраст? Приблизительно лет шестидесяти пяти. Спасибо, подожду.
Через пять минут, получив адрес Журавлевой, я уже спешил к ее дому, воспользовавшись такси. Журавлева, полупарализованная старуха семидесяти лет, подвела черту моим усилиям: ее муж, Журавлев Пров Яковлевич, купил Будду в городе Свердловске два года назад у вдовы покойного профессора Павла Дмитриевича Черемисина, покончившего с собой ординарным способом: он отравился снотворными таблетками, — выпив сразу две упаковки…
Мне незачем было ехать в город Свердловск, чтобы выяснить что-либо о предыдущем владельце Будды, я и так знал, что все они, так или иначе, умерли страшной загадочной смертью. И убийцей их был непроницаемый невозмутимый Будда со светящимся алмазом во лбу! Теперь на очереди был я…
* * *
В каком-то странном затуманенном состоянии я поехал на дачу забрать Будду. Кивнув Спиридонову, продолжавшему с упорством узника замка Иф долбить каменистую землю, я прошел к себе и, стараясь не глядеть Будде в глаза, завернул его в ту же самую холстину, и поехал в город, домой. Спускаясь с веранды, я мельком посмотрел в сторону паука: тот завершил работу палача и намертво спеленал жертву паутиной, наслаждаясь плодами своего страшного труда. Я с облегчением покинул дачу, мне было там невыносимо, я должен был побыть один. Одно предположение, что Спиридонов снова зайдет просить сигарет или пригласит распить с ним бутылку водки приводило меня в смятение. Раньше это было бы даже приятно, но сейчас не до того. Мне надо было разобраться с самим собой и моим смертоносным приобретением. Я уже не уговаривал себя по поводу совпадений самоубийства Лаврентьева и Рачкова, я твердо знал, что подвергаю себя неведомой опасности, оставляя Будду у себя. Но также твердо знал, что не найду в себе сил расстаться с ним, пытаясь отогнать упаднические мысли. В конце концов не выстрелит же в меня этот Будда из пистолета, а таинственное свечение алмаза не заставит полезть в петлю. Возможно, что для всех предыдущих владельцев это свечение было неожиданным, но я же знаю, что оно наступит! Поэтому, будучи готовым, я смогу противостоять губительной силе его воздействия. Как все оказывается просто, все дело в неожиданности воздействия! Легко понять реакцию Журавлева, Лаврентьева и Рачкова, когда алмаз загорался в ночи ярким сумасшедшим пламенем. Поневоле сойдешь с ума и сделаешь с собой что угодно. Но какая ужасающая направленность: все либо стреляются, либо вешаются или травят себя снотворным. Вероятно, алмаз этим (возможно, радиоактивным) свечением лишает своих владельцев разума. Но я готов к этому, я знаю, что алмаз может засветиться адским пламенем и не поддамся его ослепляющей силе.
Я развернул Будду и водрузил в своем кабинете. Он удачно разместился на старинном бюро красного дерева, исполненном в середине девятнадцатого века в стиле позднего ампира. Я мельком глянул на Будду и сразу же отвел глаза: мне показалось, что за прошедшее время в нем что-то изменилось. Глаза стали резче и глубже, взгляд приобрел холодный оттенок, уголки губ стали тверже, исчезла снисходительность, осталось одно лишь непреклонное презрение, лишающее тебя уверенности, создающее комплекс, обесценивающий твою собственную жизнь до крайнего предела, за которым наступает небытие. «Что же это такое? — тревожно размышлял я, — неужели жизнь, за которую борешься, которую ценишь больше всех богатств мира, может неожиданно для тебя же самого стать столь незначительной, что и расстаться с ней не только не жалко, а наоборот, возникает острое желание прервать ее любым способом, и чем скорее, тем лучше. И тогда все средства хороши, то есть те, которые здесь, под рукой: веревка, ружье, таблетки. До какой же степени нужно вывернуть человека наизнанку, чтобы он собственной жизни боялся больше, чем смерти? Неужели подобное может произойти и со мной? Никогда! Я не позволю беспардонно вторгаться в мою жизнь никому, даже самому Будде». Я решил отвлечь себя от сосредоточенности на мистике, взяв с полки энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона на слова «Бос — Бунчук». Не мешает освежить в памяти все, что связано с буддизмом и Буддой. Возможно, я наткнусь на какое-нибудь указание или упоминание, проливающее свет на моего Будду, вдруг он был изготовлен для ритуальных обрядов и с ним опасно общение только в некоторые дни… Во всяком случае, что бы я ни узнал о Будде из энциклопедии, это только увеличит мою защищенность перед неизвестным. Итак, Бреттен, Брок, Броунинг, Брук, Брюллов, Бугро, Буддизм… название религии, которая прежде господствовала в большей части Индии, а теперь исповедуется жителями Цейлона, Бирмы, Сиама (Южные буддисты) и Непала, Тибета, Китая и Японии (Северные буддисты). Буддизм развился из философского и нравственного учения Сиддахартха Гаутамы, старшего сына Судгоданы, бывшего правителем Капилавасту и вождей арийского племени сакиев, проживавшего в VI или V столетии до P. X. на берегу Коханы между Бенаресом и подошвой Гималаев. Гаутама, будущий Будда, вел праздный образ жизни, опасались даже, что он не сумеет управлять государством. В двадцать девять лет Гаутама поехал к себе на дачу и встретил по дороге человека, обессилевшего от старости, затем человека, страдавшего отвратительной болезнью, и, наконец, ему попался на дороге разлагающийся труп. Возница по имени Чан-на заметил, что такова участь всех людей. Вскоре он встретил аскета и тот же возница объяснил ему характер и стремления аскетов. Все это поразило Гаутаму и он стал смотреть на земные радости и надежды как на суетные вещи и только искал случая отдаться всецело воздержанию и размышлению.
