Мисс Каннингэм все время так делает. Она не ест то одно, то другое, а потом на нее нападает жуткий аппетит. Тогда она не выдерживает — и снова начинает толстеть. И что в этом хорошего? Она уже совсем старая, и я не знаю, зачем ей это нужно. Николас ее поддразнивает, а она вся заливается краской и вздыхает: «Ох, мальчик ты мой!»
Когда он распрощался с Дженни, Розаменд повела его к выходу тем же коридором, и Лестер испугался, что его снова призывает мисс Крю. Но они молча миновали дверь ее комнаты и уже подходили к холлу, когда Розаменд робко спросила:
— Не хотите осмотреть дом?
— Нет. — Он даже не пытался смягчить резкость тона.
— А многие приходят специально, на экскурсию, — она слегка улыбнулась. — У нас есть ценные картины.
— Нет, благодарю покорно.
— Две картины Лели[1], один Ван Дейк и гордость нашей коллекции — портрет мисс Луизы Крю трех лет, в белом муслиновом платье с голубой лентой и с собачкой — кисти Гейнсборо.
— Тогда, во имя всего святого, почему ваша тетя не продаст их, чтобы позволить вам жить по-человечески?
Улыбка исчезла с ее лица, как пламя задутой свечи.
— Тетя Лидия никогда ничего не продаст, — ответила она. — А вам… вам нельзя так говорить.
— Тогда лучше не просите меня склоняться перед идолом, разрушающим вашу жизнь. По всей видимости, этот дом был когда-то замечательным и был построен для живых людей из плоти и крови. Но их жизненный уклад отошел в прошлое — вместе с ними. Такие дома больше никому не нужны. Их надо перестроить для других целей, а еще лучше — снести. Вы не хуже меня понимаете, что этот дом — склеп, высасывающий из вас жизненные силы. Если вы спросите, что сделал бы я на вашем месте, я вам отвечу.
— Но я ведь не спрашиваю.
— А я вам все равно отвечу. Поскольку считаю себя обязанным не допустить самоубийства — вашего самоубийства. — Он усмехнулся. — Не ожидали подобных заявлений, а? Все очевидно: вы ведь готовы броситься с моста Ватерлоо, но я вас удержу!
— Бред сумасшедшего!
— Нет-нет, это только метафора. Не волнуйтесь: чем скорее выскажусь, тем скорее стану нормальным. И еще я вам должен сказать одну вещь: из-за вас я потерял покой. Из-за вас я сержусь, из-за вас прихожу в отчаяние. Меня бесит не столько мисс Крю, поработившая вас, сколько то, что вы позволили ей это сделать. «Жертва ради сестры», вот что вы такое, живая иллюстрация к одной из книг этой Глории Гилмор, которыми упивается Дженни. Л знаете, за последние шесть лет я был так зол, дай боже, раз шесть! Нет, сейчас я зол куда сильнее, и не думал, что докачусь до такого, но вот, пожалуйста! И, надеюсь, вы не хуже меня знаете, что это означает! Ну, а теперь, пожалуй, давайте сменим тему.
Она смотрела на него как бы со стороны. Не как святая дева смотрит сквозь золотые небесные лучи, но, возможно, как Прекрасная Дама смотрит па кровавое сражение в ее честь. Считается, что мужчинам вечно будут нужны такие жестокие игры, и ничего с этим не поделаешь. Она ответила спокойно и просто:
— Давайте. — И добавила:
— Я бы хотела поговорить о Дженни.
Розаменд снова привела его в небольшую блеклую комнату, где они беседовали прошлым вечером. Расположившись в тех же креслах, они стали обсуждать, что Дженни следует читать, и какие ее сочинения стоит поощрять.
И тут Розаменд вспомнила о Мэгги Белл.
— Не знаю, почему Дженни вдруг рассказала вам эту страшную историю.
— Насколько я понял, она ей такой не кажется. Видимо, она уже успела с пей свыкнуться.
— Я надеялась, что ей почти ничего об этом неизвестно.
— Это в деревне-то? Пустая надежда! К тому же дети очень проницательны.
— Никто так и не знает, что случилось с Мэгги. Но это и правда ужасная трагедия. Она была такой заботливой дочерью. Она никогда бы не бросила отца с матерью просто так, если бы ее не вынудили обстоятельства.
Розаменд повторила сказанное Дженни, и он понял, что скорее так говорили все вокруг, и Дженни, словно эхо, передала эту историю. И слова эти так часто говорили, что едва зашла речь о Мэгги Белл, девочка тут же их вспомнила.
— Думаю, ничего особенного здесь нет: появился у нее какой-нибудь друг, а пересудов сносить она не могла, — предположил Лестер.
— Не было у нее никакого друга. Ей уже около сорока и никогда у нее никого не было.
— Ну разумеется, — сказал он. — У всех исчезнувших или покончивших с собой женщин никогда, видите ли, не было знакомых мужчин, в чем клянется и божится вся их родня. Знакомая песня, старая как мир. Обратим наши сердца и думы к Дженни.
Старший инспектор Лэм откинулся на спинку стула и долго буравил хмурым взглядом инспектора Фрэнка Эбботта. Многообещающий молодой офицер стал уже прикидывать, какое же «преступление» из разряда наиболее тяжких, соответственно кодексу его начальника, он совершил на сей раз. Ибо был уверен, что «проработка» неминуема в любом случае. Зная весь перечень «проступков» назубок, от «Почитания собственной особы больше старшего по званию», «Вредной привычки некстати высказывать свое мнение» и далее до последнего, но отнюдь не самого безобидного «Неуместного использования иностранных слов там, где можно обойтись английским», молодой Эбботт уже приготовился достойным образом встретить бурю и удивлялся лишь, почему она никак не разразится.
Лэм продолжал сверлить его мрачным взглядом. Лицо у шефа было круглое и багрово-красное. Густая копна черных волос, непокорно вьющихся на висках, на макушке едва заметно редела. Выпуклые карие глаза скрупулезно изучали чересчур уж щеголеватого инспектора.
Покрой одежды, идеально подобранные по тону носки, галстук и носовой платок, безупречно начищенные ботинки — все это, вместе или по отдельности, могло стать поводом для «проработки». Старший инспектор нарушил зловещую тишину лишь тогда, когда Фрэнк Эбботт вежливо произнес: «Слушаю вас, сэр». И тогда вдруг ворчливо пробасил:
— Вы, помнится, прислали мне открытку с видом городка Мэлбери.
Фрэнк рассудил, что сейчас вряд ли шеф станет выговаривать ему за нарушение субординации, ведь открытка была прислана давно. В сущности, даже не открытка, а обыкновенная фотография нового района Мэлбери. Он ответил:
— Это было примерно год назад. Я ездил туда на выходные к родственникам.
Лэм кивнул, но хмуриться не перестал.
— И все же я так и не понял, почему вы мне послали эту фотографию.
— Ну, вы говорили, что вроде бы друзья одной из ваших дочерей надумали перебраться в Мэлбери… вот я и подумал, что, может, им будет интересно взглянуть на этот район.
Лэм тяжело вздохнул. В прошлом году их упрямица Вайолет изрядно попортила им с женой нервы. И почему она не найдет себе приличного парня? Глядишь, вышла бы замуж и кончились бы все эти переживания. Тогда у нее был один из этих длинноволосых, которые хотят отделаться от службы в армии, равно как и во флоте, в авиации, в полиции, им главное — ни о чем не думать. Парень чем-то промышлял в Мэлбери, и Вайолет так увлеклась им, что собралась за него замуж. Но, слава богу, пронесло… теперь она гуляет с сыном одного из их прихожан, достойный молодой человек с хорошей перспективой — у отца торговая фирма, всякая там бакалея. Не желая углубляться в эти подробности, он прокашлялся и строго сказал:
— Да, именно так. Мэлбери. Совершенно верно. Почти год назад.
— Я весь внимание, сэр.
Лэм потянулся за карандашом, написал слово «Мэлбери» на листочке бумаги, а потом задумчиво уточнил:
— Значит, вы навещали своих родственников… А не навестить ли вам их еще разок?
— Да я вообще-то не очень хорошо их знаю, — Фрэнк приподнял одну из светлых бровей. — Они тогда пригласили меня, ну я и поехал. — В его глазах заиграли веселые искорки. — У меня вообще-то очень много родственников.
Лэм сказал одобрительно:
— Сохранение семейных уз — это похвально. В наши дни это большая редкость. А жаль. Многие уже не знают, кем был их собственный прадедушка.
Инспектор Фрэнк Эбботт провел рукой по белокурым волосам, которые и так лежали безупречно.
— У моего прадедушки было двадцать семь детей, — небрежно заметил он. — Двое его братьев и племянников тоже отличились на этом поприще, поэтому практически в любом графстве у меня найдется родственник. Иногда это весьма удобно.
Лэм начал рвать на мелкие кусочки листок со словом «Мэлбери».
— Действительно неплохо, а я вот все думаю, не навестить ли вам и вправду этих ваших родственников в Мэлбери. — Он смахнул кусочки в большую корзину для мусора.
До молодого человека с порой даже чрезмерным чувством юмора наконец дошло, что его уважаемый шеф пытается проявить тактичность, что само по себе было чудом. Фрэнку вспомнился ответ доктора Джонсона на приеме у Босуэлла[2]. Когда того спросили, что он думает о женщинах-проповедницах, он сказал: «Сэр, они напоминают собак, которые ходят на задних лапах. Ходят собаки плохо, но удивительно, что они вообще ухитряются ходить».
