- Это не версия, а правда. А что там её сестра выдумывает, за это я не отвечаю.
- Понятно. Вам не пришло в голову, что Маруся о ваших поползновениях намекнёт сестре, и вы придумали интеллигентную версию. А когда следователь с помощью показаний Анюты припёр вас к стенке, отступать было уже поздно. Я прав? Надеюсь услышать все-таки, что же произошло в том июльском лесу.
- То, что я сказал.
- Ну-ну… Итак, вас с Марусей связывали товарищеские отношения. И давно связывали?
- С весны. Вообще мы принадлежали к разным компаниям.
- К какой принадлежала Маруся?
- К театральной. Они с Жоркой Оболенским все главные роли играли.
- Маруся дружила с этим Оболенским?
- Не там ищете. Он июль в Прибалтике провёл с родителями.
- Ясно. Вы видели Марусю на сцене?
- Вся школа видела.
- Вам нравилась её игра?
- Да ничего.
- А какая роль особенно запомнилась?
- Да ничего мне особенного не запомнилось!.. Ну, Наташа Ростова ей, по- моему, удалась.
- Расскажите об этом спектакле.
- Ну, второго февраля, на вечере встречи бывших учеников… Три сцены. Первая: Наташа с Соней ночью, она говорит, что полетела бы и т. д., а Болконский подслушивает. Потом пляска после охоты у дядюшки. А в третьей Наташа приходит к раненому князю Андрею. Вот и все.
- Что же вам больше всего понравилось?
- Пляска под гитару. Пацаны в зале балдели.
- А вы?
- Произвело впечатление.
- В чем же она плясала?
- Она выступала в настоящих театральных костюмах. Ей дядя достал, художник, у него связи.
- Что за дядя?
- Дмитрий Алексеевич.
- Щербатов? Какой же он дядя?
- Разве нет? Она называла его дядя Митя.
- Нет. И какой костюм на ней был?
- Платье длинное, старинное, в сборку, коричневое, вроде бархат, а на талии широкий замшевый пояс. И платок — большой, красный, с кистями: она ж плясала. В общем — эффектно.
Я представил её, тоненькую, в тяжёлом бархате, в русской пляске, ослепительные кудри и пунцовая шаль на плечах. Правда, эффектно.
- Однако какие вы подробности помните! Дмитрий Алексеевич был на спектакле?
- Он на все ходил. И родители её, и Анюта с Борисом.
- Ага. Вся наша отрадненская компания в полном составе. Маруся собиралась стать актрисой?
- Ну да. Её в школе и звали актёркой.
- А почему она передумала?
- Понятия не имею. Первого апреля, после каникул, она вдруг подошла ко мне в коридоре на переменке… мы, по-моему, с ней до этого и не разговаривали толком никогда… Она подошла и говорит: «Ты ведь на филфак собираешься?» Я подтвердил, а она в ответ: «И я собираюсь. Давай заниматься вместе, хочешь?» Ну, говорю — хочу.
- Мягко выражаясь, Пётр, вы были к ней неравнодушны.
- Да нет же! Неужели не понимаете? Она была у нас звезда, элита. Никому в голову не пришло бы ей отказать. Наоборот. Если хотите знать, это… ну, своего рода честь: сама просит. Вы меня понимаете?
- Пока нет. Я пытаюсь понять ваши отношения и не могу. Вы шарахаетесь от её тени, а она говорила, что любит вас.
- Мне она этого не говорила! Это её родня пытается на меня все свалить.
- Что свалить — убийство?
- А я спокоен. Я был в Ленинграде.
- К Ленинграду мы ещё вернёмся. И я бы не сказал, что вы спокойны. Давайте пока поговорим о вашем визите на дачу в среду, шестого июля. Вы заранее договорились с Марусей, что приедете?
- Да, в воскресенье она сама пригласила, на среду. Наверное, забыла или подумала, что после «кретина» я не приеду.
- А вы приехали. Зачем?
- Помириться и попрощаться, ведь я в Ленинград уезжал.
- Итак, вас оскорбили, а вы на третий день едете мириться. Как хотите: или Маруся была вам дорога, или вы имели другие причины для приезда.
- Ну… это была самая блестящая девочка из моих знакомых, и все оборвалось как-то по- дурацки.
- Престижное знакомство оборвалось, так?
- Пусть так.
Я вдруг почувствовал, что ничего от него не добьюсь: этот юноша прикрывался удобными современными стандартами — иностранные языки, португальская карьера, теннисные корты, престижные связи… А вероятнее всего — и не прикрывался, вероятно, по этим стандартам он жил. Однако надо было продолжать.
- А может быть, вы приехали в среду за билетами?
- Какими билетами?
- Экзаменационными.
- А, за этими. Нет, билеты мне дали на неопределённое время. Я их и не думал пока забирать, ведь я уезжал.
- Ладно, продолжайте.
Петя прибыл на дачу Черкасских в три часа дня. Он постучался, подёргал входную дверь (английский замок: уходя, дверь можно просто захлопнуть, не прибегая к помощи ключа). Обошёл сад, заглянул в окно светёлки: оно было закрыто. На всякий случай («Маруся была соня. Сама призналась») постучал в окно. («Отпечатки пальцев со стекла стёрли, конечно, не вы?» — «Мне незачем»). В нерешительности Петя подошёл к калитке и остановился. Тут с соседнего участка его окликнула старушка, половшая клубнику. Она сказала, что сестры на речке. И Петя отправился туда.
- Через посёлок?
- Ну да.
- А вы знали другой путь — на место, где сестры обычно отдыхали?
- Не знал, но слышал, что в заборе есть проход. За обедом спорили, куда идти. Маруся хотела через рощу — показать местную красоту. Но пошли на пляж. И в среду я пошёл туда же, но до их места, оказывается, не дошёл. Там заросли, настоящий лес. Когда проводили следственный эксперимент, я показал, где был.
- Зачем проводили эксперимент?
- Анюту проверяли. Ну, где они были в ту среду, что делали. Я действительно их видеть не мог.
С пляжа Петя отправился опять на дачу («Я думал, вдруг они вернулись домой другой дорогой»), но там все оставалось по-прежнему. Посидев немного на крыльце и решив идти на станцию, он направился к калитке, но был вновь остановлен соседкой.
- Она у меня спросила, нашёл ли я девочек, прошлась что-то насчёт моего нездорового вида — лицо зелёное.
- Её показания есть в «деле»?
- Есть её фантазии! (Вот почему мальчишка мне о «фантазиях» сказал!) Я объяснил и бабушке, и следаку, что перезанимался, экзамены и т. д.
- А в первый раз её ваш вид не испугал?
- Как-то вы всё поворачиваете ядовито. Я устал, потому и в Ленинград решил прокатиться. Так вот, соседка говорит: «Не ходите сейчас по солнцепёку». Я в тени на крыльце посидел немного, попрощался с соседкой и ушёл.
- И уехали в Ленинград?
- Вот именно.
- Не захватив с собой даже пары трусов?
- Да я на три дня поехал, к тётке.
- Через три дня вернулись?
- Через неделю. Не хотелось уезжать.
- Но июль — самый разгар отпусков и каникул. Как же вы заранее не подумали о билете?
- Буду я о такой ерунде беспокоиться. Ведь уехал?
- Во сколько вы купили билет?
- Часов в шесть.
- А поезд отправлялся?
- В одиннадцать с чем-то.
- Почему же за пять часов вы не съездили домой?
- Зачем? У меня была встреча с приятелем. С Аликом. Все проверено. И проводница подтвердила, что я в её вагоне ехал.
- Очевидно, разыскать её было нетрудно. Вагон-то международный?
- «Москва — Хельсинки». Я хорошо выспался. И в четверг утром подъезжал к Ленинграду. Все проверено. Ко мне нет никаких претензий.
Не могло быть никаких претензий к нему и у меня — никаких, только смутное ощущение, что мальчишка врёт, потому что смертельно боится. Впрочем, ощущение это могло объясняться антипатией, которую Петенька во мне вызывал. На прощанье я сказал сурово:
- До свидания. Если понадобитесь — сообщу.
И он нас покинул.
- Дурак! — словарный запас нашего Игорька был несколько однообразен. — Его кретином обозвали, а он тут же мириться прибежал.
- Любовь, — сказал Василий Васильевич, усмехнувшись.
- Ага, до гроба.
- Женатый Вертер, — я вздохнул. — И поймать не на чем. Чист, как слеза.
- Что ж это он так позеленел, аж в Ленинград махнул! Заметил, Ваня?
- Заметил — а толку-то? Сестры были на речке, либо Анюта с Петей оба врут. Но зачем?.. Ладно, остаётся последний свидетель, последняя надежда — или придётся закрыть нашу лавочку. — И я пошёл звонить Борису Николаевичу Токареву — математику.
12 июля, суббота
- Была полная тьма, — сказал старик и улыбнулся доверчиво. — Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори.
Математик сделал шаг назад к двери, огляделся затравленно и спросил, ни к кому не обращаясь:
— Зачем меня сюда заманили?
- Вас пригласил я. А это Павел Матвеевич, узнаёте?
- Зачем вы меня сюда заманили?
- Не узнаёте? Таким он стал после похорон жены, точнее, после вашего разговора с ним в прихожей, помните?
Он тяжело взглянул на меня, взялся за ручку двери и отрезал:
- Для шантажа это слишком глупо.
- Да Бог с вами, Борис Николаевич! Неужели не жалко старика?
Он поколебался — и все-таки дрогнул.
- Старика жалко. Он был умён. Но что вы хотите от меня? Вчера вечером у нас с ним состоялся следующий диалог по телефону.
