- Обиделся? С чего бы это? Ведь он всего лишь потерял жену и дочь, а вы в подходящий момент всего лишь бросили его.
- Давайте без фраз. У меня болела голова, а с ними оставался самый близкий друг.
- Поражает вот что. В свете «смертельных» событий ваш уход выглядит малозначительным эпизодом. Однако именно этот эпизод вывел Павла Матвеевича из нормального состояния, может быть, привёл к безумию. Так что же вы сказали ему?
- Я вам все сказал.
- Ну что ж… А тогда в прихожей что-то необычное, болезненное в нем чувствовалось?
- Нет.
- Вы развелись с женой из-за другой женщины?
- А это уж мои собственные радости, позвольте мне их самому расхлёбывать.
- Вы и следователю так ответили? А может, и это скрыли?
- Мы развелись, когда следствие, наверное, уже закончилось. Во всяком случае, никто по этому поводу меня не вызывал.
- Но следователь расспрашивал о ваших отношениях с женой?
- Интересовался.
- И вы, так сказать, ввели в заблуждение?
- Не люблю вмешивать посторонних, тем более официальных лиц в мои дела, которые абсолютно не имеют отношения к исчезновению Маруси.
- А мне так показалось, что в некоторых пунктах вы весьма откровенны. Но не во всех. Скажите, как вы относились к Марусе? Или это тоже запретная тема?
- К Марусе? — он помолчал. — Обыкновенно… нормально.
- Это не ответ.
- Ну подумайте: что между нами могло быть общего?
- Я подумаю. И все же: какой вы её помните? Вы её помните?
- Помню. Эта девочка играла с огнём.
- То есть?
- Просто ощущение — блеска и риска. Вот и доигралась.
- Она ведь, в сущности, была ребёнком.
- Не скажите. Ребёнком она не была. И вообще не стоит никого идеализировать, даже умерших. Либо их забыть, если можно, либо помнить живыми, а не покрывать патокой.
- Ваши воспоминания живые?
- Да.
- Вы сказали о ней слишком много и слишком мало. Точнее, вы намекнули на многое. Объяснитесь.
- Я же говорю: просто ощущение. Фактами не располагаю.
- Вы ходили на её спектакли?
- Повторяю, то же впечатление: блеск… риск.
- Как вы думаете, она любила Петю?
- Петю? — он усмехнулся. — Ах, Петю! Не знаю.
- А из-за чего они поссорились на речке, знаете?
- Я об этой ссоре только от следователя узнал. Я на речку не ходил.
- Почему?
- У меня болела голова.
- Слабая у вас голова. Мигрени мучают?
Математик встал.
- Ладно, бывайте! А я пошёл делом заниматься.
- Думаю, мы с вами встретимся — и скоро.
_ — В зале суда? — Здесь.
— Ну нет, поиграли — и будет. Больше вы меня сюда не заманите.
Он на мгновенье задержался возле койки Павла Матвеевича (я не видел его лица) и ушёл, не оглянувшись.
Кончался первый круг впечатлений, разговоров и лиц… Трое мужчин и одна женщина. Довольно яркие индивидуальности, каждый гнёт свою линию, что-то скрывает или недоговаривает. И одна общая черта, меня заинтересовавшая: бесцеремонные «допросы» писателя (не следователя!) все четверо воспринимали почти как должное, та давняя история ни для кого из них не стала прошлым, дымка времени (пыль и пепел) не исказила в памяти малейшей подробности, не смягчила боли, ненависти и страха. Не говоря уже об Анюте и Дмитрии Алексеевиче, которые, казалось, и жили прошлым, даже молодой карьерист Петенька, вдруг разлюбивший детективы и скоропалительно женившийся, даже он не был равнодушным при всех своих «железных» алиби. А учёный-математик, поклонник разума, три года назад сознательно порвавший с прошлым, ошеломил меня потоком самых неразумных отрицательных эмоций. И Павел Матвеевич не уставал с надеждой повторять о лилиях в полной тьме. Что стремился он внушить, на что надеялся в своей действительной тьме потухшего сознания?
Итак, в субботний вечер, накануне новых открытий, я суммировал факты в такой последовательности.
3 июля, воскресенье. Обед в саду. Приезд Пети. После чая вся компания, за исключением Бориса, отправляется на пляж. Ссора Маруси с Петей. Художник отвозит старших Черкасских во Внуково, заодно подбросив Петю с Борисом в Москву.
6 июля, среда. Сестры встают в восемь. Разговаривают с Ниной Аркадьевной, на пляже здороваются с продавщицей. Маруся — Анне: чего-то боится.
15 часов. Петя на даче. Разговор с соседкой. Ищет сестёр на Свирке. Возвращается. Нина Аркадьевна замечает его «зелёный вид». Посидев на крыльце и попрощавшись с соседкой, возвращается в Москву, ночью уезжает в Ленинград.
Сестры приходят с речки около восьми. Звягинцев видит свет на кухне. В двенадцатом часу Анюта заглядывает к сестре: та в постели в пижаме.
7 июля, четверг. Анюта засыпает в двенадцатом часу, просыпается около семи. Маруся исчезла в сарафане и купальнике, босая. Окно открыто настежь, свет на кухне. Сестра, поискав её на Свирке и в роще, идёт на почту. Звонит в Москву и отцу в санаторий. Дмитрий Алексеевич приезжает на дачу в восьмом часу, Борис — в семь. Телеграмма от родителей.
8 июля, пятница. Девять утра — приезд родителей. Анюта на даче отсутствует. Павел Матвеевич осматривает дом. Опознание трупа девушки. Возвращение на дачу. Мать, крикнув: «Как ты могла!», теряет сознание. Павел Матвеевич с художником везут её в Москву, по дороге она умирает: инфаркт. Хлопоты, связанные с похоронами.
9 июля, суббота. Два момента: садовые лилии на Центральном рынке, разговор Павла Матвеевича с Борисом о звонке Анюты в санаторий.
10 июля, воскресенье. Похороны. Поминки.
Вечер. Четверо: Павел Матвеевич, его друг, Борис и Анюта. Уход Бориса. Его разговор с тестем в прихожей. Перемена в Павле Матвеевиче, отмеченная художником. Его слова: «Если ты пойдёшь за мной, между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться».
11 июля, понедельник. Пять часов утра. Поездка Дмитрия
Алексеевича с Анютой на кладбище. Дача. Раскрытые двери и окна. Погреб. Павел
Матвеевич. Тьма, лилии, никому не говори. Больница. Отрадненская милиция. Начало следствия.
Таков внешний ход событий. В рассказах действующих лиц — неувязки и неясности.
Щербатов. Имеет алиби в ночь со среды на четверг. Три года занимается расследованием, вообще захвачен тайной Черкасских, но почему-то не упомянул о двух обстоятельствах, касающихся Анны (сон, слова Любови Андреевны).
Петя. Имеет алиби в ночь со среды на четверг. Неясны отношения с Марусей, причина ссоры. Соседка отметила его странный вид. Поездка в Ленинград похожа на бегство.
Анюта. Самое загадочное лицо. Резко отрицательно отозвалась о моем «следствии». В процессе нашего разговора её отношение к этому переменилось. Алиби не имеет. О ночи со среды на четверг мы знаем только с её слов. Возможно, преждевременная паника объясняется «женскими нервами». Но почему скрыла от меня (и от следствия) последние слова матери и то, что обычно просыпается от малейшего шороха? Насилие (единственный предполагаемый мотив преступления) с убийством или похищением могло произойти только в доме: Маруся не пошла бы никуда в ночь босая. И Анюта не могла не слышать шума. Вывод: её показаниям, кажется, доверять нельзя.
Борис. Алиби не имеет. Охотно высказывается о других, умалчивая о себе. За его пресловутой «головной болью», похоже что-то скрывается. Ярко выраженная ненависть к «эстету» и бывшей жене (комментарий Василия Васильевича: «Три года назад женщину бросил, а успокоиться никак не может»).
Да, вот ещё любопытная деталь: пропажа пунцовой шали. Анюта вроде бы видела её уже после исчезновения сестры.
Поздно вечером в субботу я кончил эти записи, прошёл в кабинет хирурга и заказал разговор с Москвой.
- Борис Николаевич, ответьте: почему вы скрыли от следствия, что Анюта была любовницей художника?
После долгого молчания он сказал:
- Ладно. Ждите меня завтра в одиннадцать возле вашего флигеля.
ЧАСТЬ II. «ПОЛЕВЫЕ ЛИЛИИ…»
13 июля, воскресенье
- Почему вы скрыли от следствия, что Анюта была любовницей художника?
- Потому, что я был связан словом.
- И кто же вас связал?
- Павел Матвеевич.
Я ждал его на лавочке под берёзой, он приехал вовремя, подошёл ко мне, сел рядом. Мы молча закурили. На этот раз встречи избежать не удалось: в начале кленовой аллеи, ведущей от шоссе к нашему травматологическому флигелю, показалась Анюта. Конечно, она ещё издали увидела нас, но продолжала идти неторопливо в золотисто- зелёных пятнах древесной светотени. Бледно- голубое платье, загорелые плечи, нежный румянец. Прелестная женщина со стальными нервами. Она небрежно кивнула мне, Бориса будто бы не заметила, поднялась по трём ступенькам и исчезла за дверьми флигеля. Не сговариваясь, мы встали, пересекли аллею и двинулись куда-то вглубь парка по едва заметной в высокой траве тропинке. Тропинка привела нас к беседке с облупленными грязно- белыми колоннами: их преображённые отражения в темных застывших водах — минувшее благородство подмосковной усадьбы. На той стороне пруда — покосившиеся кресты в густой зелени, над ними — столетние липы.
