- Ты только не уходи, не оставляй меня одну, - отвечала она, - хочу, чтобы ты был рядом, вот так, всегда во мне...
Он снова обнимал ее так, что между ними не оставалось ни малейшего просвета и их тела соединялись в одно целое, как края нечаянно надорванной ткани. Потом она долго и влажно целовала его руку, и Петр чувствовал теплоту ее слез.
- Я даже не подозревал, что белые ночи существуют специально для этого, - говорил Петр, - так не бывает, так никогда не было. Ты слышишь, как тихо? Как будто город вымер, будто все кругом заколдовано.
- Я и есть колдунья. Бросаешь в блюдце с ключевой водой три спички они должны быть совсем сгоревшие и прямые - и смотришь. К какому краю их прибьет, то и сбудется.
- И откуда ты это узнала?
- Меня бабушка научила, а она от своей бабушки запомнила. У нас в роду все женщины такие. Прапрабабушка была монашкой, но кого-то встретила и полюбила. Ее из монастыря выгнали, она стала жить на болоте, там одна-одинешенька родила близнецов - сына и дочку. От нее и пошла наша фамилия - Монаховы, и еще... одно старинное кольцо осталось, я его тебе потом покажу... Когда я тебя стригла, сразу решила... Нет не сразу, потом ты мой!
Они уснули, когда совсем истончились голубые сумерки и под окном тяжело прошуршал первый утренний троллейбус.
1.9. СОЧИНИЛ ЖЕ КАКОЙ-ТО БЕЗДЕЛЬНИК,ЧТО БЫВАЕТ ЛЮБОВЬ НА ЗЕМЛЕ!
От жары и невыносимой духоты одной из продавщиц стало дурно. Петр с жалостью смотрел, как ее, обмякшую и грузную, под руки уводили в подсобку. В винном отделе он быстро рассчитался за две бутылки шампанского, шоколад и пожухлые яблоки.
Придя домой, Петр сразу залез под холодный душ. Не вытираясь, прошлепал босыми ногами на кухню, налил в тут же запотевший стакан водку и разбавил остатками лимонного сока. До прихода Иры оставалось чуть больше часа. Он лег в неубранную с ночи постель и тотчас же провалился в тревожное забытье. Мешало какое-то беспокойство, он не понимал его причины, но чувствовал ясно и остро.
"Я же не услышу звонка", - вдруг подскочил Петр. Взглянул на часы - прошло не больше десяти минут. Он встал и выглянул на лестницу. Там было тихо, полутемно, тянуло сыростью. Петр оставил дверь приоткрытой на цепочке, давая понять, что дома. Но сна больше не было, хотя лежал с закрытыми глазами, заставляя себя расслабиться.
"Ладно, угощу ее шампанским, поболтаем, а провожать не пойду, еще не поздно, - думал он, чувствуя недовольство от предстоящей встречи, которая теперь казалась совершенно ненужной, - а потом позову Витьку Кокосова, чем пить в одиночку".
Внизу бухнула дверь, и донеслись удары острых каблучков по лестнице. Петр путаясь в штанинах, быстро натянул брюки на голое тело. Но шаги затихли этажом ниже.
Он прошелся по комнате. Здесь царило особенное холостяцкое запустение. Даже зимой, когда дочь была дома, жена к нему почти не заходила, а летом, отправив ребенка к баш I CCный крик, едва переступил порог.
- По синему морю на белом пароходе, - сказал он, целуя бросившуюся к нему дочку. - А если крепко закрыть глаза, то на ковре-самолете.
- Ты все шутишь, а я серьезно, - сразу надувшись, обиделась Настя.
- Здравствуйте, Евгения Васильна, - обратился Петр к теще.
- Катя звонила, ей срочно нужно с тобой поговорить, телефон оставила, - она скривила лицо. - А ты все пьешь и пьешь. Каждый вечер с залитыми глазами! Хоть бы о дочери подумал.
- Ну не каждый же вечер, Евгения Васильна, - примирительно сказал Рубашкин, стараясь не дышать в ее сторону. - Сегодня день рождения у нашего Андрея Петрова. Он не композитор, но журналист очень талантливый...
- У тебя все такие. С кем наберешься, тот и Мусоргский. Ужин на кухне, Кате потом позвонишь. - Она протянула Петру тетрадный лист с двумя десятками цифр и, обняв Настю, увела ее в комнату.
Петр не стал ужинать. Облив голову холодной водой, насухо вытерся и сел к телефону. Несколько раз он ошибался, потом загудели длинные гудки, и на пятом Катя сняла трубку.
- У меня все хорошо, устроилась на две работы: в фирму и переводчицей в магистрате, - ее голос показался Петру молодым и радостным. - Позавчера переехала в новую квартиру. Три комнаты, окна в парк. Представляешь, просыпаюсь, а рядом в озере лебеди плавают. Насте здесь будет просто здорово, я ей уже школу выбрала.
- А я? Как же я? - внезапно охрипнув, спросил Петр.
- Ты? - удивилась Катя. - Ты будешь приезжать. Один раз в полгода я смогу оплатить тебе дорогу. Нет, один раз в год.
- Ты даже не спрашиваешь моего согласия. Уже все решила! - разозлился Петр.
- Неужели ты будешь возражать? Подумай о дочке, что ее ждет там у вас, какое будущее? В нищете, без матери и с отцом-пьяницей.
- Почему без матери? - растерянно спросил Петр.
- Потому, что я не могу вернуться. Боюсь, понимаешь, боюсь! Да и не хочу. Лучше здесь кружки в пивной мыть, чем возвращаться. А Настя через год будет говорить без акцента, станет нормальным европейским ребенком. Вырастет, получит образование, выйдет замуж и все забудет. Пойми, я ей только счастья хочу. Что для тебя важнее? Неужели счастье дочери ничего для тебя не значит? - Петр услышал те особые, вкрадчивые интонации, какими жена прежде убеждала деловых партнеров. - В конце концов, мы получим гражданство, тогда и ты сможешь сюда переехать. Я подожду с разводом. Продадим квартиру, твоей доли на первое время хватит. Я помогу, мы же все-таки не совсем чужие.
У него закружилась голова, и Петр устало сказал:
- Ладно, я подумаю.
- Только поскорее, надо успеть до Рождества. Позвони ко мне на работу, спроси господина Шварца. Передай ему документы, он сделает визу и купит билеты. Если будут проблемы, сразу сообщи. Я сказала маме, чтобы она дала тебе денег на всякие расходы.
- Не надо, у меня есть, - машинально ответил Петр. Он чувствовал, что теряет все, и неотвратимость потери заполняла душу гнетущей пустотой. Хорошо, я подумаю, - повторил он.
Несколько минут Петр оцепенело сидел у замолчавшего телефона, пока не понял, что нужно выпить. В спрятанной за книгами бутылке еще оставалось; он жадно выпил все, не замечая вкуса. Стало тепло и легче. Чуть-чуть поколебавшись, он все же набрал Ирин номер. Там долго никто не подходил. Наконец соседка сняла трубку.
- Извините, Надежда Петровна, что беспокою. Пожалуйста, попросите Иру.
- Ну что вы, Петя, она давно спит, - еле слышно ответила она.
- Мне очень, очень нужно, - Петр тоже стал говорить тихо, прикрыв трубку ладонью. Некоторое время слышались шорохи и треск. Потом Петр услышал шаги и Ирин голос.
- Можно к тебе приехать?
- С ума сошел! Второй час, я только легла. У Коли температура, он еле-еле уснул.
- Я очень прошу...
- Ты русского языка не понимаешь? Мне через пять часов вставать, в поликлинику за врачом, - в ее голосе ясно послышалось раздражение.
- Извини, - безнадежно сказал он перед тем, как положить трубку.
Выкурив несколько сигарет, Петр разделся и залез в постель. Но сон не приходил. Что-то слепило глаза, как будто комната наполнена каким-то странным сиянием, и в его свете, оседая, дымяться пылинки.
Проворочавшись полчаса, Петр встал и подошел к окну. Прямо над ним, как большой молочно-белый фонарь, висела луна. Расчерченная тенями улица была пустынна и призрачна.
"Сегодня же полнолуние", - догадался Петр и подумал, как давно не видел ночного неба. Потом он вспомнил, что где-то лежал альбом с Настиными фотографиями, и ему нестерпимо захотелось его найти и посмотреть.
Включив свет, он подошел к полкам и, не глядя, стал вытряхивать на пол книги и папки со старыми бумагами. Альбома нигде не было. Устав искать, он нагнулся за выпавшей газетой, и его взгляд неожиданно выхватил знакомую фамилию - Кошелев!
Газета пожелтела и надорвалась по краю.
"Георгий Михайлов - один из тех, кто, по сути, определял культурную атмосферу в "великом городе с областной судьбой". Физик и педагог, он стал еще и собирателем уникальных произведений современной живописи, бесстрашным устроителем знаменитых "квартирных" выставок в то время, когда все не одобренное парткомом считалось антисоветским и жестоко каралось. Судьба Михайлова при коммунистическом режиме была изломана КГБ. И одним из тех, кто участвовал в преследованиях Михайлова и других представителей русской интеллигенции был гэбист Павел Кошелев..." - читал Петр.
На том месте, откуда он поднял газету, лежала папка из полупрозрачного пластика. Сквозь него просвечивало слово "Мемориал". Петр вспомнил: когда-то он брал интервью у этого Михайлова. Материал не получился, но черновик должен был лежать в этой папке. Он вывалил ее содержимое, и нужная бумага тут же попалась ему на глаза:
"...и тут в жизни Георгия Михайлова появился новый персонаж, знаменитый Павел Кошелев, кадровый офицер КГБ, вне стен которого называвший себя Коршуновым. Этот чекист давно хотел познакомиться с известным диссидентом, а тот отсутствовал. Валил на Колыме лес! В один прекрасный день Кошелев-Коршунов заявил, что отныне "органы" меняют свое отношение к молодым художникам и берут их под свою отеческую опеку.
