Я, который добываю деньги, не считаясь ни со временем, ни с настроением, ни со здоровьем, наконец... Я обязан выслушивать про "солнышки"!
Боже мой, и это-то после ее драматических причитаний: зачем она, видите ли, бросает своего разлюбезного муженька в такую рань...
И не просто мужа-добытчика, а единственного в своем роде, добавил бы я.
Закончились! - давно закончились такие терпеливые мужья, черт меня возьми!
В общем, ласковое сравнение моей ненаглядной выгнало меня из сновидческой дури окончательно. Причем этот малокультурный призыв смял во мне и нечто зарождавшееся, хрупкое, призабытое, невесомо ломкое - и никуда не годное!
Довольно сантиментов, Гена, оглянись: где ты, с кем тебя судьба-злодейка свела...
Черт с ними, с этими мифическими секундами, службами, шефами, пропади они все пропадом!
Пусть я опоздаю, пусть она будет слушать диктанты за опоздания...
Пусть мы опоздаем на тысячи, на миллионы секунд! но зато...
Зато я буду уверен, что я...
Я! Конечно, только я для нее все...
В конце концов, к черту работу, к черту эти секунды, которые точно сумасшедшие проносятся мимо нас, мимо нашей жизни, любви...
Проводила бы спокойно Ярку в школу, сказала бы ему, мол, наш папулик сегодня прихворнул, а проводивши... нырк к своему единственному и родному...
Что работа, что эти деньги, которых вечно будет недоставать, - этих забав милых на весь век хватит нам, и еще кому-нибудь достанется.
Неужели нельзя хоть раз в жизни допустить этакую безобидную шалость?
Неужели моя ненаглядная такая вся незаменимая?
О себе - я вообще молчу!
Я угрюмым молчуном выбираюсь наружу из засасывающей гибельной обломовской трясины постели, - трясина уже не такая сладкая и желанная. Молчком сажусь, свесив свои мохнатые ноги.
Я молча переживаю за себя, за нее, куда-то пропавшую в глубине квартиры, за Ярика, - ему, я абсолютно уверен: в школьную казарму топать смерть как не хочется. Но нужно, нужно!
А мне нужно его накормить, иначе его любимые (математика!) и малоуважаемые науки не застрянут в ненакормленной его...
Короче, папуля, довольно валять обломовского мудреца! Та-ак, игде же мои доспехи, игде мой меч-кладенец?
- Мил, а ты игде? Игде моя обиженная занудным молчуном? Игде мое самое ценное?
Это приходится вопрошать уже вслух, потому что моя ненаглядная где-то притихла, в каком-нибудь закутке-укроме забилась от страшной несправедливой обиды-боли, и голосу не выказывает боле, потому как нет угомона на мужа ее лежебоку.
А мужу теперича и сам черт не сват-брат, раз порешил на службишку почетную государеву из принципу припоздать.
И пущай у его шефа нервы воспрянут и завибрируют!
Плевать я хотел со своей единоличной верхотуры на дела государственной важности и неотложности, которые не стоят того...
Если бы кто-нибудь ведал и чувствовал (сочувствовал!), до чего же хочется на все плюнуть и перестать вот сию минуту суетиться всеми своими мыслями, что давно пробудились сами, помимо мой воли, и мучают меня единственным, паническим: как бы не опоздать на свою службу, работу, где меня почему-то всегда (или притворяются, делают вид) ждут, чтоб тотчас же свалить на мою благородную терпеливую шею многотонный ворох всяческих полезных (кому-то!) дел, - не желаю!
Не желаю!
Ну, нет во мне сегодня хронического желания служить на моей несчастной (но нужной народу!) государевой службе. И ничего не могу с собою поделать.
Внизу живота чего-то некстати пребольно кольнуло, где-то... Аппендицит разве что? Нет, зачем это! Я не держу никаких тайных мыслей насчет передышки в какой-нибудь удушливой послеоперационной палате, - еще чего. Вот черт! опять как заноза...
- Милюсик, игде ты? игде тебя черти носят? А, Мила, я вроде проснулся! Знаешь, Мил, чего-то в животе колет, а? Милюсик, подай квалифицированный совет. Честное слово! Вот, вот здесь прямо как иголки тычутся... Как бы изнутри кто залез и тычет, гад та-кой! Может, но-шпу, а? Одной хватит, да?
- Вот и прекрасно, мой дорогой... Можешь не провожать, я пошла.
На входной бронированной двери забряцала связка ключей, неслышно втягивая в железное нутро свое многочисленное сейфовое хозяйство, стальные штыри. Забряцала нервически, но с положительным достоинством.
Ага, моя ненаглядная желает наконец-то удрать-умчаться-уне-стись к своим долгожданным чужим дядькам и теткам, чтоб выслушивать их бесконечные канючные жалобы...
Удирает, роднуля, не отведав моего ритуального супружеского чмока-поцелуя. Эк же, сударыня, как вас взвинтило!
В какую-то секунду, нашедши шлепанцы, вымахиваю в прихожую и застаю свою единственную в последнем прицениваюшем огляде-прищуре - в упор! перед настенным зеркалом.
Да, меня всегда забавляет: зачем же разглядывать свою распригожую присурманенную мордаху буквально в сантиметрах от своего отражения?
И как-то не выдержав такого впритирку оценивания собственной внешности, я не без сардонического подтекста заинтересовался: "Скажи, Милюсик, тебя кто будет так рассматривать? Так близко? Даже произведения мирового значения рассматривают с десяти шагов. И заметь - через кулак! Ты бы еще в мелкоскоп, через лупу..."
- Мил, знаешь, колет чего-то, а? Кололо так! Ты моя самая любимая и неповторимая в веках. И попрошу не отпихивать своего нежного и...
- Не приставай, говорю я тебе! Все. Я говорю все! Ты меня, наверное, уже разлюбил. Скажи, ведь разлюбил - и я спокойно пойду. Все равно опоздала на свою электричку. И все из-за тебя, паразит! Машину разбил, продал успокоился... Давно бы встал и помог!
- Милюсик, ты не права насчет личного средства передвижения. Сейчас выгоднее пользоваться общественным. Вот, Милюсик, вот здесь внизу, вот погляди, прямо как...
- Я так и знала! Как же ты мне надоел со своими болячками! От своих колик ты сразу не умрешь. Можешь успокоиться. Иди уж, иди... Подлиза! Иди буди Ярика! Кашка еще теплая, подлей молока ему. Как же ты мне надоел! Без машины. Засоня. И зачем я тебя люблю? Ну, все, все! Верю, верю. Проверь, чтоб Ярик ключи не забыл. Вот, опять из-за твоего занудства опоздала.
И моя ненаглядная, моя единственная упорхнула. Ушла.
Ушла... На целый день! На целый неповторимый день...
Вместо того чтобы прибраться в квартире, - пожалуйста, на паласе в комнате и прихожей настоящее ассорти из мусора.
И самый ужасный и главный - точно из раздерганного клубка ваты - это мусор от нашего общего любимца, вредителя и четвертого члена семейного клана, домашнего прирученного зверя, который имеет честь носить имя великого русского Актера.
Вот именно, главного поставщика пречудесного альбиносного мусора, кличут - Иннокентий.
Его кошачья светлость, нахально притягивающим завлекательным нетающим сугробцем, изволит неслышно почивать в своем любимом, роскошно ободранном (его милость точит об него свои кинжальные крючки) германском кресле. Следовательно, кормить этого прожору и убирать последствия его пищеварительного тракта уже нет надобности, - уже легче.
А вон нитка белая свернулась безопасной змеей, но почему-то трогает своим невинным видом мои утонченные расходившиеся нервы!
Потому что ушла из дому женщина. Единственная и неповторимая...
А кто пойдет за продуктами? А в прачечную? А отстоять очередь в Сбербанке, чтоб внести, наконец, плату за коммунальные услуги? А в школу на собрание?
А кругом живые люди, не всегда уступающие, не всегда доброжелательные.
И дома, и на улице масса мелких и дурных проблем, которые может решить только женщина с ее дьявольским терпением, - умением приспособиться, не впасть в дамскую (которая давно уже привилегия сильного пола) истерику, но с хладнокровием и хваткой тигрицы...
А свежий ужин приготовить? А что-нибудь вкусненькое испечь к чаю вечернему, - ведь Милка выдающаяся мастерица по части изящной бесподобной выпечки!
А сына - сына встретить из школы? Нашего измочаленного школьными битвами князя Ярослава...
А она взяла - и ушла. Ушла к чужим. Она не может без чужих.
Если бы там, куда она уходит, прилично платили. Одно только название, что зарплата. Получка. Атавизм какой-то. Разве на зарплату сейчас можно построить свой семейный бюджет? Если быть фантастом, или какой-нибудь старушкой, у которой внучок, управляющий коммерческим банком, - тогда возможно.
Чтобы получать свою достаточно мизерную зарплату, моя ненаглядная в советское время успешно окончила столичный вуз, который сейчас нарекли академией, затем с блеском двухгодичную ординатуру по весьма модной и нужной ныне специализации.
Освоила массу методик. Стала весьма недурным диагностом.
И она на все сто осведомлена: отчего вдруг у ее вредного засони и молчуна приспичило в животе и какие-то преподлые колики...
Она меня давно просветила, как бороться с этим ничтожным недугом.
И сам полазил в ее страшных учебниках, справочниках и монографиях.
