– Отец говорит, что когда он от нее вырвался, она запрокинула голову, но он – кажется! – не клал ей руку на горло.
– Боже мой! – до Хью лишь теперь дошла вся серьезность сложившейся ситуации. – Ну и история!
Они опять замолчали. Эдвард беспомощно уставился на камин, и степень его волнения выдавали лишь красные пятна на обеих щеках.
– Ну что ж, слезами горю не поможешь, – подвел итог Хью. – Что же нам делать? Тебе решать, Квент.
– Не совсем, – сухо ответил Квентин. – Мы говорили с папой об этом. Собственно, мы не спали всю ночь, обдумывая все так и эдак. Я не во всем с ним согласен.
– Вот как? – Хью быстро взглянул на отца и на Квентина.
– Папа хочет предстать перед судом, заявить, что он не виновен, рассказать все как было, утверждая, что девушка лжет преднамеренно, а свидетели ошибаются.
– А что же еще, видит Бог, может сделать наш папа?
– Если он так поступит, – продолжил Квентин, – результат нам известен. Улики против него, и как мировой судья он знает об этом не хуже меня. К какому решению пришел бы он сам, находясь на скамье присяжных, если бы столь симпатичная и внешне вполне приличная девушка представила подобное обвинение? И если к тому же суд не обвинил ее в преднамеренной лжи и ее показания подтвердил надежный свидетель, а другой свидетель поклялся на Библии, что видел все собственными глазами?
– И все же я должен тебе напомнить, что искренность – лучшее средство добраться до истины!
– Послушай, Хью, – возразил ему Квентин уже с ноткой отчаяния в голосе. – Я в такой же степени, как и ты, расстроен всем происшедшим и в точно такой же степени затронут всем этим… Но я пытаюсь, отбросив личные чувства, взглянуть на все с точки зрения адвоката. И как адвокат я уверяю тебя, что обвинительный приговор неизбежен. Присяжные выскажут свои сожаления, они упомянут «долгие годы честного служения идеалам» и «это злополучное дело», и все что положено в этом же духе, но отцу они не поверят ни за что. А если он попытается опорочить «несчастную» девушку, обвинив ее в злоумышленной лжи, но не представив тому никаких существенных доказательств, кроме своих показаний… Они посчитают все это отягчающим обстоятельством. Я буду с тобой откровенен – отец получит тюремный срок.
– Тюремный срок?! Но это же невозможно! – Хью с ужасом уставился на своего брата.
– Хью, отцу предъявлено серьезное обвинение. Нападение в поезде – совсем не то, что поцелуй в переулке. Я думаю, девушка старалась не зря. Когда суд получит настоящее обвинение, дело может принять крутой оборот – хуже, чем мы можем предположить. Давай взглянем правде в глаза: ему присудят, быть может, три, быть может, шесть месяцев заключения.
– Но… Боже, я не могу поверить! Но должен же найтись хоть какой-нибудь выход?
– Думаю, что он есть, – медленно отвечал Квентин. – Но именно в этом мы с папой расходимся. Я уже предлагал ему один вариант, но пока безуспешно. Попробуй и ты повлиять на него. Видишь ли, он говорит, что якобы не припомнит, имелось ли у него намерение нанести этой девушке оскорбление…
– Я не говорил этого, Квентин, – перебил его Эдвард. При этом щеки его запылали ярче. – Повторяю: я твердо помню, что у меня не было таких намерений…
– Я знаю, – Квентин не обратил на его слова никакого внимания, как будто они его совсем не интересовали. – Но воспоминания могут оказаться обманчивыми, особенно если человек попадает в такую переделку, как эта. Ты разговаривал с девушкой, папа, находясь с ней в одном купе. И ты признался, что она показалась тебе симпатичной и вполне привлекательной. Она стояла там, у окна, очень близко к тебе, и – как бы отвратительно это все ни звучало, но нам приходится смотреть правде в глаза – она, вполне вероятно, наслаждалась твоим к ней вниманием и слегка вела тебя на крючке. Затем… случилось то, что случилось. Тебе кажется, что ты отлично запомнил, кто и что делал дальше… Но ты ведь, вполне возможно, и ошибаешься…
Хью не выдержал и вмешался.
– Квент, я не совсем понимаю, что конкретно ты предлагаешь?
– Прошлым летом, – начал Квентин спокойным, убедительным тоном, – папа перегрелся на солнце, и у него случился удар. Вы знаете, его долго преследовали мигрени. У него даже дважды случались короткие обмороки, после которых он ничего не мог вспомнить. Так вот, на прошлой неделе он также много бывал на солнце, к тому же он сообщил мне недавно, что опять вернулись мигрени. Кто из нас сможет наверняка утверждать, что последствия солнечного удара полностью устранились, какими бы они ни были? Дело в том, что по характеру обвинения… Я повторяю, по характеру обвинения он сделал нечто такое, чего бы он, и мы все прекрасно об этом знаем, никогда бы не сделал в нормальном психическом состоянии. И если он после нашего разговора сейчас же направится в суд и объяснит, что он не имел никаких намерений оскорбить эту девушку – что и в самом деле является правдой, – расскажет там о последствиях солнечного удара и обмороках, пообещает вновь подвергнуть себя осмотру врачей и выразит свои сожаления по поводу происшедшего, – тогда, я уверен, они снимут с него обвинения, и на этом все прекратится.
– И он уйдет из суда всего лишь с пятном на собственной совести! – гневно воскликнул Хью. – Именно наш отец и никто другой в целом мире. Страшно даже подумать об этом!
– Не стоит воображать, что мне это нравится, – возразил ему Квентин. – Я только пытаюсь сделать хорошую мину при очень плохой игре. Что бы мы сейчас ни затеяли, все будет выглядеть отвратительно!
– Но Боже мой, Квентин, он же не начальник отряда бойскаутов, добровольно согласившийся на полгода «исправительных работ» в лагерях. Меня мутит при одной только мысли об этом.
– Но ведь это не хуже, чем полгода тюрьмы?
Из угла, где сидел Лэтимер, послышался вздох, и Эдвард медленно приподнялся, как бы не в силах слышать продолжение разговора. Это был уже не тот спокойный, уверенный в себе человек, каким его видели на прошлой неделе. Лицо его казалось сконфуженным, а голос стал надтреснутым и сиплым. Впервые в жизни всех троих разделял незримый барьер.
– Я знаю, Квентин, ты предлагаешь лучшее на твой взгляд решение, – тихо сказал Эдвард. – Я очень ценю твою мысль. Но я бы не смог поступить таким образом. Я очень ясно все помню и вижу, что девушка по причинам, известным ей одной, выдвинула против меня лживое и злостное обвинение. Обдумав случившееся, я знаю наверняка, что не совершал ничего такого, чего бы мог впоследствии устыдиться. Это она на меня напала – она вцепилась в меня как кошка, вынудив начать защищаться, это она позвала на помощь, желая получить доказательства моей вины. Не спрашивайте меня, почему она это сделала. Я не знаю причины. Я не ставлю также под сомнение и честность свидетельских показаний, но, по всей вероятности, они просто ошиблись. Такова истина, и именно это я собираюсь сказать на суде. Больше я ничего не могу, – Эдвард встал и медленно направился в сад. Хью первым нарушил молчание.
– Бедный наш старенький папа! Ему кажется, что все от него отвернулись. Квент, я чувствую себя просто предателем.
Квентин поднялся, начав расхаживать взад и вперед.
– Все улики против него, Хью, не осталось ни единой лазейки. Я полночи не спал, все думал об этом. Здесь прямо круговая порука! Дружелюбие девушки, которое мужчина мог воспринять как поощрение своим действиям. Исключительный повод – соринка, попавшая в глаз. Ее крики о помощи, ее поведение и слова, вполне естественные для такой ситуации. Искренняя реакция человека, прибежавшего ей на помощь, и его полная убежденность. И теперь еще Сэйбертон с его проклятым заявлением о том, что ей силой откинули голову. Отец говорит, что не мог с ней справиться, но на вид она очень хрупкая. Для того чтобы высвободиться из ее цепких объятий, совсем не нужно было выпихивать ее голову из окна. Сэйбертон не стал бы давать показаний, если бы и впрямь не видел все это. Вряд ли он стал бы вредить Лэтимеру, скорее напротив. Он даже не знал, что это был папа, пока не добрался до станции – он просто пытался выполнить свой долг. Когда он увидел, кто был обидчик, он пришел в неописуемый ужас.
Хью неохотно кивнул головой.
– Теперь, когда ты все объяснил, я начал тебя понимать… – с минуту он отрешенно молчал. – Скажи, ты и впрямь полагаешь, что старик мог напасть на нее в болезненном состоянии, сам не зная, что делает, или все это лишь адвокатские выдумки?
Квентин немного подумал.
– Папа всего-навсего человек, и он еще не настолько стар, чтобы не хотеть поцеловать симпатичную девушку. Но если бы он это сделал и в результате попал в переделку, он бы сказал нам об этом, я просто уверен. Он никогда нам не лгал. А все это значит, что он действительно болен. Я понимаю, он думает, что все прекрасно помнит, но, очевидно, он ошибается. Я думаю, он действительно напал на нее и применил даже некоторую силу, когда она начала вырываться… Но он и понятия не имел о том, что он делает, все его воспоминания искренни, хотя слегка однобоки.
