— Здравствуйте, Сэлли Бейкер. Ваши разъяснения были точны. Спасибо.
— Найти нетрудно… могу я угостить вас напитком «Добро пожаловать в Медмелтон»?
— Спасибо, но Стефан уже заказал. Хотите присоединиться к нам?
— Я жду кое-кого. В другой раз.
Она прошла через бар, где ее приветствовали несколько других клиентов, в том числе и Стефан, которого уже обслужили. Мальтрейверс отметил про себя, что Сэлли Бейкер снова продемонстрировала, что не относится к чужакам враждебно.
— Это та самая женщина, которая показала мне дорогу, когда я к вам ехал, — пояснил он, когда Стефан присоединился к нему. — Мы встретились около ее коттеджа. Она кажется более дружелюбной по сравнению с другими.
— Сэлли испорчена внешним миром, — ответил Стефан. — Родилась она здесь, но ее муж был какой-то большой шишкой в министерстве иностранных дел, и они стали разъезжать по свету. Она вернулась около пяти лет назад после его смерти и снова обосновалась здесь — она член приходского совета и очень активно занимается церковными делами, но знает точно, что выезд за пределы Эксетера не означает падения в пропасть.
Мальтрейверс усмехнулся:
— Какая искушенность! И все-таки вернемся к Гэбриелю. Он прожил здесь около месяца, прежде чем его убили, не так ли? За это время у него должны были установиться какие-то связи с людьми. Не произошло ли чего-то особенного, что было бы… я не знаю… подозрительным?
— Мне об этом неизвестно. Он покупал все необходимое в универмаге и приходил сюда, в бар, почти каждый вечер. Люди сначала держали некоторую дистанцию, но, обнаружив, что он любит выпить, смягчились.
— Однако с ним не очень-то просто было поладить, — заметил Мальтрейверс. — Скажу иначе. Он был отвратительным дерьмом, даже в хорошем настроении. Не могу представить, чтобы он, прижившись здесь, не затеял с кем-нибудь ссору.
— Может, такое и случалось, но я никогда не слышал об этом. Сам я поболтал с ним раза два — он был в порядке. Я читал его стихи и интересовался, над чем он работает.
— Ну, постольку поскольку ты льстил ему, то и был для него хорош. Он ведь считал себя гением и, по чести сказать, возможно, был им, поэтому всегда любил поговорить о самом себе. Он что-нибудь рассказывал о поэме, которую писал?
— Не слишком подробно, но говорил, что она о любви. Языческой, романтической, запретной, божественной — какой угодно. Поэма должна была развить тему сборника «Ярость страсти». Ты читал его?
— Конечно. В нем собраны лучшие его произведения, — Мальтрейверс нахмурился, — и я удивляюсь, откуда он взял все это?
— Если ближе к делу, почему кто-то украл поэму? Он рассказывал, что у него целая серия блокнотов. Один — для идей, другой — для первых набросков, еще один — для вторых набросков и последний блокнот для окончательной редакции. В его коттедже не обнаружили ни одного. Это странно.
— Если только кто-то не намеревается позже попробовать выдать его стихи за свои. — Мальтрейверс отбросил это предположение так же быстро, как и выдвинул его: — Но это бессмысленно. Стиль Гэбриеля так же легко отличим, как скачущая ритмика Хопкинса. Любой узнает его.
— Тогда почему же блокноты были похищены? Можно сделать вывод, что эта кража была связана с его смертью. И где они сейчас?
Вариация на песню «Только так, как ты выглядишь сегодня вечером», исполнявшаяся с лиризмом грегорианских песнопений лилась из громкоговорителя над головой Мальтрейверса.
Стефан старался не думать о некоторых непредвиденных вещах, потому что ему не очень-то нравилось, куда эти размышления могли его завести. Но он мысленно просил непонятно кого, чтобы у него достало сил смело встретить их лицом к лицу.
— Ты уже обыскал комнату Мишель? — спросил Мальтрейверс спокойно.
— Нет. — Стефан отвернулся. — Но я должен это сделать, разве нет?
— Да, и ты знаешь это. Но я не могу понять, почему ты не сделал это до сих пор. Неужели так боишься что-то найти?
— Признаюсь, эта затея страшит меня, — вздохнул Стефан. — Вероника знать ничего не желает, все остальные тоже стараются забыть о случившемся, а я не могу взвалить все на себя. Послушай, Гас, ты только скажи мне, что я должен это сделать, и, может быть, я…
— Нет, — прервал Мальтрейверс. — Если ты сам не сумел себя убедить, как я смогу? У меня есть другое предложение: я стану задавать разным людям вопросы в качестве чрезмерно любознательного туриста, и посмотрим, что мне удастся раскопать. Результатов не обещаю — здесь не принято разговаривать с приезжими, ну, в худшем случае люди прикажут мне убираться отсюда. Если, конечно, на писателей в Медмелтоне охотничий сезон не открыт постоянно.
Внезапно Мальтрейверс снова почувствовал присутствие Сэлли Бейкер. Сидя в отдалении на табурете перед стойкой и не обращая внимания на собеседника, она смотрела прямо на него. А поймав на мгновение его взгляд, отвернулась.
Закончив накрывать стол для обеда, одернув скатерть, слегка передвинув серебряный кувшин, Вероника почувствовала, что в ней опять возрастает тревога. Стефан так и не объяснил толком, почему столь страстно он возжелал, чтобы Мальтрейверс приехал к ним. Среди его друзей она больше всех любила Гаса и Тэсс за то, что они принимали ее такой, какая она есть, за их постоянное уважение к установленным ею границам близости. Но она видела, что интересна Гасу: сидевший в нем писатель выискивал в ней черты, которые могли бы объяснить, раскрыть ее личность. А когда, получив письмо, он позвонил, Стефан почти настаивал на его приезде. Сначала Гас отказывался, и его приезд был отсрочен, поскольку совпал с работой Тэсс в Бристоле: это случилось как раз тогда, когда они туда переехали. Но сейчас было не время приглашать посторонних в Медмелтон — сейчас, когда многое всплыло на поверхность из того, что так долго хранилось подспудно.
Наверху, в своей комнате, Мишель сидела задумавшись, крепко зажав в ладони ключ от шкафа. Поиски разных укромных местечек стали частью ее тайны. Сначала она вырезала дыру в толще страниц старой книги, потом засунула ключ под матрас своей кровати, потом перепрятала в носок туфли. Для таких предосторожностей не было оснований. Даже если бы ее мать или Стефан узнали, что шкаф около ее белой кровати всегда заперт на замок, они решили бы, что в нем хранится что-то интимное. А они оба уважали ее секреты. И все же ей следует быть осторожной. Сейчас ключ можно положить в карман сарафана, выстиранного и спрятанного до следующего лета. Опустив его в карман, она вспомнила, как позволила умелым оливковым пальцам Ники стянуть со своих плеч бретельки сарафана в номере отеля в тот полдень в Наксосе. Ничего не произошло, потому что им помешали. Стив хотел жаловаться управляющему отеля, но мать велела ему забыть об этом. А потом Ники ушел, с безразличием ленивого греческого сатира, удовлетворенного и пресыщенного бесконечным запасом жаждущих девиц. Весь остаток каникул Мишель наблюдала за ним: Клэр из Лиона, Кэрол откуда-то из центральных графств, Лиз из Копенгагена — их лица вспыхивали от жгучего стыда, выдавая их, при встрече с Ники. Он использовал их также, как использовал недавно и ее, и это вызывало ненависть, потому что превращало ее в такую же дурочку, как и остальных. Вернувшись в Медмелтон, она изливала свою ненависть Милдред, единственному человеку, которая действительно понимала, что Мишель Дин отличается от других.
Урсула Дин вздрогнула, услышав, что муж вернулся домой. Было двадцать минут седьмого, при выезде из Эксетера он, должно быть, задержался из-за интенсивного движения транспорта. Когда хлопнула дверца машины, она поднялась, ее глаза беспокойно обежали гостиную. Аккуратно сложенная «Дейли ньюс» лежала на столе рядом с его стулом, приготовленная для чтения. Столовое серебро, по поводу которого он сделал ей этим утром замечание, сейчас сверкало. Свежие хризантемы в китайской вазе на подоконнике. Нервничая от ощущения, что она о чем-то забыла, Урсула пошла на кухню, достала из холодильника банку пива и стала переливать его в стакан. Ее рука дрожала, и она виновато промокнула несколько капель, упавших на кафельный пол, мягкой тряпочкой. Покончив с этим, она испытала еще один приступ паники: выбросить банку сейчас же или оставить до тех пор, пока она не поместит его стакан рядом с газетой? Каждый день приносил с собой мгновения острого чувства неуверенности, когда обычные домашние дела принимали поистине масштабы бедствия. Где-то в глубине души она понимала, что это смешно. И все-таки стояла сейчас посреди комнаты, беспомощно уставившись на свои руки, не в состоянии решиться на что-то. Когда Эван прошел на кухню, она вздрогнула, и стакан в руке задрожал. Муж осуждающе взглянул на свежую россыпь брызг на кафеле и не говоря ни слова большими шагами прошествовал мимо нее. Она услышала, как он поднимается наверх. Урсула вернулась в гостиную, поставила стакан на стол и ждала, когда он переоденется.
