Я мыла машину и представляла мост, я отмывала кровь убитого ребенка — мост меня успокаивал. И мне уже казалось, что он все время был со мной, все эти сутки: как только я подумала о смерти, сразу же мост и возник. Я не помнила больше о своих страхах, не знала ничего о том, как сидела в углу комнаты, перебирала всевозможные способы и ни на что не могла решиться. Голова работала четко, но так, будто это была не моя голова. И души своей я больше не чувствовала. Просто мыла машину. Тщательно мыла, как если бы она была испачкана солидолом или другой какой-нибудь трудно отмываемой грязью.
Наконец следы моего преступления были уничтожены. Больше ничто не задерживало. Я вывела машину из гаража, закрыла дверь и поехала.
До моста я доехала, когда стало смеркаться. Сумерки всегда действовали на меня угнетающе, с самого детства. А сейчас, в этом пустынном, холодном, тоскливом месте, произвели просто ужасное впечатление. Я не думала, что еще чего-нибудь смогу испугаться, а вот испугалась. Душа моя вернулась ко мне и невыносимо заболела. Я представилась самой себе шестилетней девочкой, заблудившейся на этой незнакомой реке. Никто не придет забрать меня отсюда, потому что никому не известно, где я. В записке я не написала, каким образом собираюсь покончить с жизнью, а телефон умышленно оставила дома, позвонить теперь не смогу. Да и кому звонить? Маме? Она живет в другом городе, в другой стране. Друзьям? Нет у меня таких друзей, которые могли бы примчаться за мной в такое страшное место.
Я вступила на мост, мне отчетливо были слышны мои шаги, и это пугало, это так пугало, что ноги отказывались идти дальше, ноги боялись издавать шаги. Ветер дул с неистовой силой, но шаги все равно были слышны. Глаза стали слезиться. Или это я заплакала от отчаяния и ужаса? Как могло со мной произойти такое? Жила себе спокойно, не очень счастливо, но, в общем, как все живут. Жила, жила и дожила до такого кошмара. И почти стемнело, и ветер, и вода внизу никакая не серая, а черная. Я не хочу в эту воду! Я не хочу идти дальше по этому страшному мосту, где шаги так отчетливо раздаются. Мне холодно, я не хочу умирать!
Повернуть назад? Записку еще не успели обнаружить. Никто не знает о том, что я убила ребенка. Повернуть назад и вернуться. Там свет, там тепло, там нет этого страшного речного запаха — я там живу. Я. А жизнь, которую я вчера утром убила, — чужая жизнь. Я ничего не знаю об этом мальчике и никогда не узнаю. Можно, значит, просто забыть, не вспоминать, сделать вид, что мне просто все это приснилось. Я не хочу умирать!
Если идти на цыпочках и сосредоточиться на ветре, шаги не слышны. До середины моста осталось совсем немного. Нужно успеть до того, как совсем стемнеет. Беззвучно, но быстро двигаться. Дорогу назад, дорогу домой мне все равно теперь не найти. Нельзя возвращаться. Нельзя жить, зная, что ты — убийца ребенка. Простой способ… Лучший выход… Недаром этот мост возник в голове, как только… Ну вот, и дошла.
Я ни с кем не успела попрощаться. Я не успела написать маме — записка такая безликая, записка ни к кому конкретному не обращена. Я оставила дома телефон. Что ж, все равно. Какие высокие перила, какие они холодные! Перчатки я тоже оставила.
Машина! Она же осталась почти у самого моста! По номерам меня быстро вычислят. Хотела, чтобы тело не нашли, а теперь ничего не получится. Что ж, и это не важно.
Мне нужно попрощаться. Мост подо мной — твердая опора — через минуту ее уже не будет. Воздух холодный, пахнущий рекой — через минуту его не будет. Ветер выстуживает душу — через минуту ни ветра, ни души уже не будет. Прощайте…
Смерть всегда неэстетична, а самоубийство еще и карикатурно. Я, стоящая на мосту, — карикатура на человеческую трагедию. Я, убившая ребенка, не имею права ни на прощание, ни на жалость, даже к самой себе. Я приговариваю себя к смерти.
Холодно.
Скоро все закончится.
Страшно. И ведь закончится все не так скоро. Мне предстоит претерпеть…
Перелезть через перила в теплой толстой одежде совсем не просто. Отцепить руки от перил очень, очень трудно. Невозможно отцепить! В бездну эту нырнуть невозможно! Я не могу…
Сосчитаю до десяти — и разожму. Один, два, три… Я не могу поверить, что умру! Не могу поверить! Четыре… Бессмысленно длить! Разжимаю.
Вода стремительно… изменить невозможно… приближается стремительно… В воздухе нет опоры. Чудовищный удар, чудовищный холод. Душа зашлась ужасом. В черном мраке, без слов, кричала.
Я его видела, но, наверное, сошла с ума, потому что совсем не воспринимала. И ничего не воспринимала, не понимала, что жива. Тело горело, но я не понимала, что оно горит, не пыталась понять, проверить, что там с ним произошло. Человек, которого я видела, давно уже видела, улыбался и произносил, громко, отчетливо — понимая, что я могу не понимать, — в третий раз одну и ту же фразу:
— С возвращением в жизнь!
Тело горело, голова тоже горела. Все это я чувствовала, но не понимала. Гибель клеток мозга в результате асфиксии — вот что, вероятно, произошло. Или психогения в результате шока.
— Вы живы, понимаете?
Нет, этого я не понимала. Вернее, понимала, но понять не могла.
— Да вы хоть рады? Или хотите назад? — Он опять улыбнулся. — Может, я вас напрасно спас?
Нет, не напрасно. Назад, в тот черный холод, я не хочу. Просто пока не могу понять, не могу включить мозг, но это пройдет.
— Не молчите. Я знаю, вы в состоянии говорить — взгляд у вас вполне осмысленный.
— Почему…
Он не прав, говорить я не в состоянии, вот попыталась и не смогла. Попробую еще раз.
— Почему…
— Почему я вас спас? Ну знаете! На моих глазах женщина прыгает с моста, что же я, должен был спокойно пройти мимо?
— Почему… горит… Почему тело…
— А! Это я растер вас спиртом. Вода ледяная, не май на дворе. Чтобы вы не подхватили воспаление легких.
Впрочем, я спросила о теле не потому, что мне действительно было это интересно, а для того, чтобы что-то спросить, — он так хотел услышать от меня хоть какой-нибудь осмысленный звук. Я не была ему благодарна за спасение, пока еще не была, не могла осмыслить эту благодарность, да и само спасение не осмыслила.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он с той требовательной озабоченностью, с какой и должен, вероятно, спрашивать спаситель.
— Хорошо, — соврала я из вежливости, но он не поверил — вероятно, из той же вежливости.
— А по вашему виду не скажешь. Знаете, я думаю, что вам неплохо бы выпить чего-нибудь горячительного.
— Не знаю… Я вообще-то не пью.
— Да я тоже не пью, но сейчас нам с вами просто необходимо выпить. Отпраздновать ваше спасение. У меня, правда, только спирт.
— Не весь ушел на мое тело? — попыталась я пошутить, для поддержания легкости общения, которую он мне навязывал, и еще потому, что поняла: могу уже не только говорить связно, но и шутить.
— О, у меня много спирта! Держу для медицинских целей, и вообще: спирт — вещь в хозяйстве полезная.
Он рассмеялся и ушел из поля моего зрения — я все еще лежала неподвижно, на спине, не испытывая ни малейшей потребности выяснить, где нахожусь, на чем лежу, и потому видимая картина была ограниченной. Со слухом тоже было не все в порядке, поэтому не знала, остался он в этой комнате или вышел в другое помещение.
— Вам надо хотя бы сесть, — заговорил он совсем близко, — лежа пить спирт не рекомендуется.
Мне не хотелось шевелиться, не хотелось думать, тем более пить спирт в обществе спасителя, но делать было нечего — обижать его тоже нельзя, пришлось подчиниться. Я приподнялась, осмотрела себя (на мне оказался чужой толстый свитер и спортивные брюки — вероятно, спасителя), затем комнату (бревенчатые стены, голый дощатый пол, печка в углу — вероятно, дача) и села (подо мной обнаружилась узкая койка с панцирной сеткой).
— За ваше здоровье! — Он протянул мне стопку.
Спирт мне еще никогда пить не приходилось. Даже в студенческие времена, даже во время тяжелых ночных дежурств в больнице. Я осторожно пригубила из стопки.
— Нет, так не пойдет, пейте залпом. Вам нужно окончательно согреться и прийти в себя. Давайте еще раз: за ваше здоровье! — Он чокнулся с моей стопкой, и мне пришлось подчиниться: влить в себя эту враждебную моему организму жидкость. Как ни странно, удалось ее проглотить и даже не закашляться.
— Вот так! Молодец! — одобрил спаситель мой героический поступок. — Запейте водой.
Он поднес мне стакан. Я сделала большой глоток, вода оказалась просто обжигающе холодной. Как та, речная вода, только без запаха.
Спирт подействовал сразу. Вернулись чувства, вернулось понимание того, что со мной произошло.
— Напрасно вы меня спасли, — сказала я и ощутила, что плачу. — Теперь мне придется снова пройти через это. А оно так страшно… так ужасно… так трудно решиться… и так не хочется умирать! А жить невозможно!
