Лисину надо было выяснить, с кем имеет дело: с простым уголовником или политическим преступником. Петр пустил в ход приманку, над которой долго думали Боровков и Трегубов. Он заявил главарю, что послан организацией, объединяющей ярых противников Советской власти.
— Нам необходимо собрать воедино все патриотические силы, — убеждал Лисин своего собеседника. — Нэп подтачивает Советскую власть. И мы должны ускорить этот процесс.
— Хватит, — решительно оборвал Петра собеседник. — В двадцатом году вот такие интеллигенты продали нас. Вы отсиживались по углам, а нас бросали в тюрьмы. Мы баланду хлебали, а вы с комиссарскими женами покручивали. Теперь хотите с гепеушниками нас столкнуть? Не выйдет!
Лицо главаря покрылось пятнами. Он не на шутку рассердился. Это встревожило Лисина. Однако, вытерев вспотевший лоб, рыжеватый сказал уже тише:
— Наше дело простое: обарахлимся и долой отсюда. Тем более, что нас уже начинают обкладывать.
— В уезде нет пока сил, которые могли бы справиться с вами.
— Из губернии пришлют.
— Не слышно, чтобы против вас принимались оперативные меры.
— Откуда вам известно? — спросил главарь.
— У нас свои люди в милиции.
— Плохо работают ваши люди, — иронически усмехнулся рыжеватый. — У нас другие сведения.
«Значит, кто-то их информирует, — подумал Лисин. — Но кто передо мной — Волкодав или один из его помощников?»
Машинально закусывая, Петр лихорадочно обдумывал свое положение. Лисина не так страшила смерть, как сознание провала операции. Погорячился на заимке у Фрола, надо было бы выждать немного. Однако отступать уже поздно.
— Выходит, я рисковал зря?
— Выходит, что зря, — подтвердил, опрокидывая стакан самогона, главарь.
— И мы ничем друг другу не поможем?
— Ничем.
— Тогда разрешите распрощаться.
— Нет, подождите, дорогой поручик. Вот побудете у нас недельку гостем, тогда и отпустим.
«Что-то затевают», — мелькнуло в голове у Лисина. Вслух же он сказал:
— Надо так надо. Но как я объясню начальству свое отсутствие?
— Сошлитесь на нас.
— Я боевой командир, мог бы помочь вам.
— Там видно будет… Пока отдыхайте. Здесь… — и рыжеватый обвел рукой просторную, с закопченными стенами, избу.
Боровков возбужденно шагал по кабинету, не переставая теребить черную с проседью бородку и изредка косясь на начальника уголовного розыска. Боровков только что вернулся с губернского совещания, а тут, на тебе, — происшествие. Течением реки, рассекающей город на две половины, к берегу у скотобойни прибило труп молодого мужчины. Это не был утопленник, о чем свидетельствовали повреждения на голове, нанесенные каким-то тяжелым предметом.
— С ума можно сойти, — говорил Боровков, размахивая руками. — В городе и уезде хозяйничают бандиты, а мы сидим сложа руки, как будто Советской власти нет. Что же — просить помощи у губернии?
До этого молчавший Парфен Трегубов сказал:
— С этим успеется.
— Успеется, успеется. Дождемся, что повыгоняют нас отсюда. И правильно сделают.
— Убитого опознал наш человек, которого мы устроили к Капустину швейцаром. Он вчера видел его в зале с кабинетами. В одном из них сидела компания. Туда заходил и Евстигней. Потом тот, труп которого нашли, был у Евстигнея на квартире.
— М-да, значит это — дело рук Евстигнея… А о Лисине что слышно?
— Ничего.
— Что — пропал? — встрепенулся Боровков.
Парфен не спеша докрутил цигарку, прикурил, потом ответил:
— Не знаю. Уехал к Фролу на заимку и не вернулся.
— Что ты предпринял?
— Поручил розыск милицейскому посту в Кучумовке.
— Может, Лисин все же прорвался к Волкодаву?
— Может.
— А где Шатров?
— С Семеновым беседует. Упустил Семенов одного мужика тут…
— Ох, сгубите вы меня, помощнички!
На самой окраине, у железнодорожного моста, жила знаменитая на весь город Настя Вострухина. Это была типичная базарная торговка, крикливая, напористая. Ее не однажды доставляли в милицию за спекуляцию и торговлю краденым. Но она умела выкручиваться и делала это довольно ловко. Занималась Настя и самогоноварением. Вечерами у нее дым стоял коромыслом. Приходили к ней в дом мужики не только ради мутноватого зелья…
Муж ее был замешан в деле Луковина и отбывал свой срок в красноярской тюрьме. Однажды Настя получила от него переданное верными людьми письмо, в котором он сообщал, что скоро приедет наведать свою любушку. Беспутная бабенка, которая и без мужа не страдала от недостатка мужского внимания, забеспокоилась. Поразмыслив, решила о предстоящем событии известить знакомого ей милиционера Якова Семенова. Тот жил неподалеку. Выслушав Вострухину, он сказал:
— Ладно, как появится Гришка, беги до меня. Да об этом ни гу-гу.
И вот как-то вечером Настя прибежала к нему растрепанная, простоволосая.
— Григорий пожаловал.
— Где он?
— Сидит в избе, ждет, когда я самогонки ему принесу. Я сказала, что сбегаю к Матрене Лучкиной.
— Та что же, тоже гонит?
— Гонит.
— Пошли, — сказал Семенов.
Но Гришка Вострухин был травленый волк. Он ждал жену, затаившись в сенях. Когда Яков Семенов с Настей шагнули через порог, беглец кинулся на улицу. Семенов бросился следом за Вострухиным. Была ночь, стояла чернильная темень. Выстрелив несколько раз наугад, Семенов вернулся в избу.
— Пропала теперь моя головушка, — запричитала Настя. — Убьет меня Гришка.
— Ты скройся пока куда-нибудь, — посоветовал ей Семенов.
— Куда скроешься? Под землей найдет. Он такой.
Наутро Семенов доложил о происшедшем Шатрову. Тот долго ругался, грозился отдать милиционера под суд. Яков стоял с опущенной головой. Когда о конфузе Семенова стало известно Парфену Трегубову, тот коротко резюмировал:
— Ну вот и сошлись концы с концами. Сегодня как раз пришло сообщение из Красноярска.
— Значит, точно бежал? — догадался Шатров.
— Куда уж точнее, — помрачнел Парфен. — Но дело все в том, что Луковин бежал из тюрьмы еще в апреле.
— Ну, оперативно работают мужики, — ругнулся Георгий.
— Ладно. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь я уверен, что Волкодав здесь, в уезде. И бежал он вместе со своими дружками. Надо будет у Насти засаду сделать.
— Но почему Волкодав бежал именно сюда? — вслух размышлял Шатров. — Не пойму…
— Я так смекаю, что к нам в уезд он ненадолго. У него здесь старые кореши. И выходит, нам в первую очередь банк беречь надо.
— В деревнях снять посты?
— Ни в коем случае! У Волкодава в глубинах осталась агентура. Там потребиловки да коммунарские кассы будут привлекать его.
Допрашивая Настю Вострухину, Шатров удивлялся непостоянству ее характера. Торговка то кидалась в слезы, то откровенно кокетничала с заместителем начальника розыска, то замыкалась в себе до того, что из нее нельзя было выжать ни слова.
— Вы имеете, конечно, право на эмоции, Настасья Павловна, но прошу вас ближе к делу, — сказал ей наконец Георгий.
— Так ведь я переживаю, Георгий Иванович.
— Переживать будете дома, а здесь нужны конкретные факты. С кем был знаком в городе ваш муж?
— Не знаю.
— Вспомните, пожалуйста, Настасья Павловна, вспомните.
Настя снова уткнулась в носовой платок. Она уже каялась, что связалась с милицией. Может, все бы обошлось? Ну, побил бы Гришка за неверность. Разве ей впервой терпеть его руку? А тут, на тебе, влезла в петлю. И говорить нельзя, и не говорить тоже.
— С шорником Курилиным.
— Это тот, что возле заезжего двора живет?
— Он самый.
— Еще с кем?
— С Евстигнеем Васильичем…
— Хозяином номеров «Париж»?
— Да. А больше не знаю.
— Ладно, Настасья Павловна, отдохните. Потом побеседуем с вами еще.
Яков Семенов пришел к шорнику поздно вечером. Тот ужинал с семьей.
— Найди бутылку самогона, — сказал ему милиционер.
— Ты что, какой самогон? — удивился Курилин.
— Ладно, не прибедняйся, — остановил его Семенов. — Надо для дела. Для меня устроишь?
Шорник внимательно взглянул на милиционера, отложил в сторону ложку.
— Да грех же на душу беру, Яков Фомич! — взмолился Курилин.
— Бери, у тебя их много.
— Ладно, Андрей, неси уж, — вмешалась жена шорника, худенькая, вся в бородавках бабенка.
— О господи, помоги нам, — перекрестился шорник, открывая подпол. Вернувшись с бутылью, спросил: — С собой возьмешь али как?
— Здесь выпью. Огурцы есть?
— Есть, есть, — засуетилась жена шорника.
— Мне надо с тобой откровенно поговорить, — сказал Семенов шорнику, когда его жена ушла на кухню.
