– И что здесь?
– Сама читай! – вспылила Сима и, облокотившись о стол, обхватила голову руками. – Ты была права. У тебя с твоими… родителями… разная кровь.
– Я об этом уже вчера узнала.
– Я имею в виду, что Калинины тебе – не родные.
– Здесь так и написано? – с насмешкой произнесла Маша.
– Иди ты в задницу! – беззлобно ответила Сима. – Не понимаю, каких слов ты ждешь от меня?
– Извини. Я все еще рассчитывала на ошибку.
– Заведующий отделением, Михаил Валерьевич, достал эти бумаги. Правда, орал он так, будто я его ножом режу, и грозил уволить меня, если вдруг всплывет, что он нам помог. В общем, здесь выписка из карточки твоей мамы… то есть Валентины Борисовны, – поправилась Сима.
– Ты правильно сказала. Она была и останется мне мамой – вне зависимости от того, течет ли в нас одинаковая кровь или нет.
– Слава богу! – воскликнула Сима и радостно улыбнулась, но тут же поникла. – Машка, мне искренне жаль, что все раскрылось при таких грустных обстоятельствах. Если бы ты не заболела, и я не потащила бы тебя в клинику, и…
– Меня до конца жизни водили бы за нос. Не жалей. Все идет по плану!
– Какому плану? – насторожилась Сима.
– Божественному, – рассмеялась Маша, но смех ее был горьким. – Говори, что ты еще узнала. Я, конечно, и сама могу это прочитать, но, боюсь, увижу столько незнакомых слов, что ничего не пойму.
Сима взяла листочки в руки и быстро пробежала глазами по строкам.
– Валентина Борисовна никогда не рожала, – сказала она. – В двадцать лет ей поставили диагноз: гипоплазия матки. – Сима замолчала, подыскивая нужные слова, причем такие, которые были бы понятны Маше, человеку, далекому от медицины. – Проще говоря, недоразвитие. Слово, конечно, некрасивое, но другого я не могу вспомнить. Валентина Борисовна много лет лечилась, пытаясь восстановить матку в ее естественных размерах. В какой-то момент ей это удалось, но две последующие внематочные беременности поставили крест на ее возможностях родить ребенка. Без фаллопиевых труб, как ты понимаешь, яйцеклетка не может спуститься в матку, поэтому помочь ей могло только ЭКО.
– Искусственное оплодотворение?
– Правильно. Но в те годы в России об ЭКО мало что было известно, лишь в узком кругу специалистов, работавших в области гинекологии.
– Оставался единственный способ – удочерение, – закончила Маша.
– Думаю, лучше тебе поговорить об этом с… родителями.
– Да, – согласилась Маша и поднялась.
– Обещай мне не ломать дров!
– Обещаю, – усмехнулась Маша. – Тем более что дровосек из меня неважный.
– Уже придумала, как начнешь разговор?
– Даже не представляю. – Маша взяла бумаги, принесенные Симой. – Но тянуть с беседой я не стану, иначе умру от неизвестности.
– Что ты хочешь узнать? Кто твои настоящие родители?
– И это тоже.
– Если тебя удочерили чужие люди, значит, родным ты была не нужна! – вскричала Сима, приложив руки к груди. – Машка, неужели ты хочешь найти тех, кто от тебя отказался?!
* * *
– Признаюсь, дочь, ты разочаровала меня своим нежеланием отмечать день рождения, – сказал Сергей Борисович, целуя Машу.
– Не беда. Переживешь, – улыбнулась мужу Валентина Борисовна, убирая тарелки со стола.
– Я помогу, – сказала Маша.
– Не стоит, родная, – остановила ее мама. – Мне несложно. Лучше идите с отцом в гостиную, а я принесу чай. И конфеты.
– Как же без конфет! – Отец заговорщически подмигнул дочери и увлек ее в соседнюю комнату. – Пусть мать себе суетится, а мы поговорим.
– О чем, папочка?
– О тебе, естественно. Кроме тебя, в этой жизни меня ничто не интересует.
– Не утрируй, – Маша обняла отца за плечи. – А как же мама? Работа?
– Ты – самое важное.
Маша еле слышно вздохнула и прошлась по комнате. Она рассматривала семейные фотографии, делая вид, что увлечена этим процессом, но на самом деле раздумывала, с чего начать интересующий ее разговор. Взяв в руки один из снимков, Маша улыбнулась. На фото ей было чуть больше пяти лет, сделал его отец во дворе, где была квартира родителей. Маша сидела посреди цветочной клумбы и смеялась. Во рту у нее отсутствовало несколько зубов, выглядела она комично, но явно была счастлива. Маша обернулась и задумчиво, словно впервые оказалась здесь, осмотрела комнату. В этой квартире прошли ее детство и юность. Это были хорошие годы, порою радостные, порою – наполненные слезами и подростковыми проблемами, о которых уже давно забыла, но здесь Маша всегда чувствовала себя под защитой. Впрочем, так и должен ощущать себя ребенок в доме, где много тепла и взаимного внимания друг к другу.
Родители отказались переезжать из этого района в более престижный даже после того, как Машин отец стал владельцем небольшой стоматологической клиники и дела его стремительно пошли в гору. Можно было продать эту «трешку» и купить дорогие изысканные апартаменты, но они решили, что не станут менять образ жизни, который им очень нравился. Тихие ужины в небольшой уютной кухне, чтение книг при мягком свете ламп в гостиной, совместный просмотр фильмов, когда члены семьи сидят, укутанные теплыми пледами, рядышком, – так проходили вечера в дома Калининых. Мама не захотела менять «счастливые стены» – помнится, именно так она выразилась, – на новую территорию, которую пришлось бы заново наполнять приятными воспоминаниями и положительными эмоциями. Трех комнат было всем вполне достаточно, и вопрос о переезде больше не обсуждался, в особенности после того, как Маша решила стать самостоятельной, сняв вместе с Симой Арифулиной квартиру.
Поставив фотографию обратно на полку, Маша повернулась к отцу. Он сидел на диване и с улыбкой наблюдал за суетившейся дочерью. Сергей Борисович видел, что Машу нечто гложет, но не пытался вызвать ее на разговор, и все же он беспокоился: уж очень взволнованной выглядела его девочка. Усталость проявлялась в виде темных кругов под ее глазами, на щеках дочери горел лихорадочный румянец, Маша казалась нездоровой на вид, но ее взгляд был полон спокойствия и решимости. Сергей Борисович впервые видел дочь настолько сосредоточившуюся. Сейчас он, как никогда ранее, осознал, что его любимая малышка уже давно выросла.
Перед ним стояла красивая молодая женщина, родная и в то же время очень далекая. Длинные светлые волосы аккуратно лежали на ее плечах, безупречную фигуру обтягивало изящное платье. На запястье – браслет, подаренный им Маше в честь ее двадцатилетия. Но главным было ее лицо: с пронзительными черными глазами, белой кожей и яркими губами. Необычайно красивое лицо, дышащее тайной, заставляющее всматриваться в него и не позволявшее оторвать от него взгляд.
– Папа, мне часто снится один сон, – вдруг сказала Маша, остановившись напротив отца, – будто какая-то черноволосая женщина заплетает мне косы. А потом я бегу к мальчику, подростку, он поднимает меня на руки и кружит… Мне становится так хорошо, что просыпаться не хочется.
– Ты никогда мне об этом не рассказывала…
Сергей Борисович быстро поднялся с дивана и тревожно посмотрел в сторону кухни, где его жена занималась приготовлением чая, мечтая, чтобы она скорее появилась в комнате. Валентина уж точно найдет, что ответить Маше, в отличие от него, растерявшегося от подобных слов, но еще больше – испугавшегося.
– Я не думаю, что это – просто сон, – медленно вымолвила Маша. – Мне кажется, что это – воспоминания. Только я не могу понять, каким образом они связаны со мной? Я помню голубое платье, которое было тогда на мне, помню смех этой женщины и ее темные глаза. Она целовала меня. А тот парень, он…
– Ты была еще слишком мала, чтобы все это помнить, – произнес Сергей Борисович – и оторопел от сорвавшейся с его губ фразы.
Маша прикрыла глаза и вдруг улыбнулась:
– Существует теория, что люди не помнят свое раннее детство. Все, что происходило с ними до пяти лет, покрыто туманом и так глубоко спрятано в подсознании, что до него невозможно добраться. Лишь наиболее яркие образы остаются в памяти – в виде картинок, которые впоследствии переплетаются с новыми впечатлениями, и уже невозможно понять – истина это или фантазия?.. Что ты имел в виду, отец, упомянув о моем юном возрасте?
– Доченька, ты неправильно поняла, – начал было оправдываться отец, и нижняя губа его задрожала, как это бывало, когда он считал себя виноватым и просил прощения.
– Сколько мне было лет, когда вы с мамой меня удочерили? Четыре? Или это случилось раньше?
Маша решила не юлить, понимая, что прямота – наиболее действенный способ узнать правду. Хитростью она вряд ли чего-либо добилась бы, на отца подобные методы не действовали. Зато искренняя простота и честность помогут ей узнать настоящую историю ее жизни.
За своей спиной Сергей Борисович услышал тихий плач и обернулся, с болью посмотрев на жену, услышавшую вопрос Маши.
– Мама, прекрати, – сказала Маша, быстро подошла к рыдавшей женщине и любовно провела ладонью по ее щеке. – Я завела этот разговор не для того, чтобы упрекать вас или, еще хуже, ссориться. Просто мне необходимо знать правду! Так будет честно – по отношению ко всем нам.
