Он не скрывал злорадства, слова сами рвались наружу, и Костя даже не особенно старался выбирать выражения.
- Сынок, не надо так говорить о папе, - попыталась было возразить Анна Михайловна. - Он знает, что делает.
- Да ни хрена он не знает! Что ты его защищаешь все время? Он вбил себе в голову черт знает какую хренотень и заставляет нас с тобой плясать под его дудку. Ты хоть понимаешь, что он нам с тобой жизнь калечит?!
- Сынок, что ты говоришь…
- А то и говорю! Мам, я все понимаю, ты отца любишь, жалеешь его, но он-то нас с тобой не любит и не жалеет, он же нас с тобой использует, неужели ты не видишь сама? Он подминает нас под себя в угоду собственному самолюбию, он к Вадьке не ездит, только по телефону с ним разговаривает, великого сыщика из себя корчит, едрена-матрена! Ну и пусть себе тешит свое самолюбие, но только не за твой счет и не за мой! И не за счет Вадьки!
Мать присела на кухонный колченогий табурет и тихо заплакала. Она не всхлипывала, не рыдала, слезы катились по ее лицу, губы тряслись, по горлу то и дело пробегала судорога, но ни одного звука Костя не услышал.
- Мам, ну ты чего? - Он наклонился к ней, поцеловал в макушку и заметил множество седых волос, пробивающихся сквозь окрашенные в парикмахерской пряди. - Не надо реветь, а? Ну я же правду говорю, согласись.
Мать глубоко вздохнула, вытерла слезы ладонью и молча кивнула. Костя так и не понял, что означал этот жест: согласие ли с тем, что не надо плакать, или с тем, что он говорит правду.
- Костик, мы - семья, мы должны быть вместе и стоять друг за друга, помогать, поддерживать. Что бы ни случилось.
- А если помощь и поддержка превращаются в насилие? В то, что тот, кому помогают, мешает жить всем остальным? Тогда как? Ты вспомни, мам, на что меня отец нацеливал, нет, ты вспомни! - Он снова начал распаляться. - Он же хотел, чтобы я переспал с этой Вероникой, если надо будет. Это как, по-твоему? Братская помощь, что ли?
Анна Михайловна немного помолчала, потом спросила:
- У тебя есть девушка?
- Есть, - не задумываясь ответил Костя.
- Давно?
- С полгода примерно.
- Где ты с ней познакомился?
- Да мы учимся вместе, а что?
- Как ее зовут? - продолжала спрашивать мать.
- Мила. Мила Караваешникова.
- Мила Караваешникова, - задумчиво повторила мать и почему-то улыбнулась. - Уютное имя какое… А она сама такая же уютная?
- Мам, она самая лучшая на свете! - убежденно проговорил он. - Хочешь, я вас познакомлю? Только отцу не говори, он меня сожрет, опять начнет дундеть, что я ставлю личные интересы выше мести за брата и все такое. Ладно? Не скажешь?
- Не скажу, - с улыбкой пообещала Анна Михайловна. - А как же ты с ней сейчас встречаешься? Ведь занятия закончились, папа заставляет тебя быть с ним или дома.
- Именно, - Костя помрачнел. - Никак не встречаюсь. Она собирается ехать отдыхать, звала меня с собой, но я же не могу… Мы из-за этого поссорились.
- Переживаешь?
- Ну а то.
- Ладно, сынок, не отчаивайся, все наладится. - Она посмотрела на часы и заторопилась. - Сейчас выпью кофе и побегу, надо прийти пораньше и кое-какие документы просмотреть.
Ну вот, конечно, так он и знал! "Ладно, сынок, не отчаивайся, все наладится!" Да что наладится-то? Толькотолько нормальный разговор завязался, а она уже торопится, сворачивает его. Даже мама его не понимает. Или не хочет понимать?
НА СОСЕДНЕЙ УЛИЦЕ
Да, комбинация с Ольгой Петровной засбоила, но зато с девчонкой все развивается не просто по графику, а даже и с опережением. Совсем послушная стала, в рот ему заглядывает, каждое слово ловит. Еще чуть-чуть - и готова будет ноги целовать. Вот тогда он и заставит ее привести к нему домой дядюшку Евгения. И пусть Женька Сальников вытерпит все, что Игорь ему уготовил.
Пусть переживет такую же физическую боль, какую когда-то, много лет назад, пережил сам Игорь, когда Женька с двумя приятелями не из их класса, с чужими какими-то пацанами, избивал его. И пусть перенесет такое же унижение. И все это - на глазах у любимой, обожаемой племянницы Аленки. Ведь в свое время он унизил Игоря на глазах у Ольги Петровны, вот пусть теперь и узнает, каково это.
Бог мой, как он ее любил… Боготворил. Боялся смотреть на нее, дышать в ее присутствии. Он писал стихи о своей любви. Стихов набралась целая тетрадка в 48 листов. Потом, уже в другой тетради, Игорь начал рисовать.
Чувство к красавице-учительнице довольно быстро переросло платонические рамки, он был внешне хиленьким, но во всем остальном нормально, даже рано развивающимся юношей с бурно протекающими гормональными процессами. Поэтому он мечтал…, видел сны…, рисовал.
Рисовал хорошо, у него были способности. Картинки получались не только правдоподобными, но и весьма впечатляющими эмоционально. Ольга Петровна на этих рисунках всегда была раздетой, ее тело казалось Игорю великолепным воплощением красоты и гармонии. Присутствовал на картинках и сам Игорь, но в одежде (он стеснялся своей невзрачности, в которой его успешно убедила тетка) и почти всегда в роли сурового мужчины, применяющего насилие. Нет, он не собирался насиловать учительницу, ни в мыслях, ни в желаниях у него такого не было, просто ему в те годы казалось, что если женщина раздета, а мужчина одет, то так может сложиться только в результате акта насилия. Если все происходит по доброй воле и взаимной любви, то оба партнера должны быть голыми. Другие варианты Игорю в голову не приходили, отсюда и содержание его живописных упражнений.
Как получилось, что обе тетрадки попали в руки Женьке Сальникову, - Игорь не представлял. Он так заботливо хранил их, носил с собой в портфеле, чтобы не оставлять дома (не дай бог, тетка найдет!), да и за портфелем следил, как ему казалось, бдительно. Но, вероятно, это ему только так казалось. Почему Женька заинтересовался содержимым школьной сумки невзрачного одноклассника, для Игоря осталось загадкой. Но факт есть факт, Женька тайком залез к нему в портфель и спер обе тетрадки. А потом предал огласке все, что в них было, и стихи, и рисунки.
Игоря вызвали к директору, при беседе присутствовали завуч и Ольга Петровна. Он до сих пор не мог без содрогания вспоминать то, что ему пришлось выслушать.
Оказалось, что он глубоко безнравственный половой психопат, которого нужно посадить в тюрьму за изготовление порнографии, и только желание сохранить доброе имя школы не позволяет директору обратиться в милицию и прокуратуру. Он растленный тип, бездарный графоман, бумагомарака, кропающий мерзкие сладострастные стишата И это было еще самым мягким из всего сказанного. Директор метала громы и молнии, завуч гадко поддакивала, а Ольга Петровна молча улыбалась и смотрела на Игоря холодными глазами, в которых смешивались в равных пропорциях презрение и брезгливое любопытство. А ведь она всегда хвалила его сочинения, особенно стихи, которые он порой в эти сочинения вставлял, его собственные стихи. И теперь, когда его обзывали бездарным графоманом, не произнесла ни слова, не заступилась, не призналась, что его стихи ей нравились. Совсем недавно он писал сочинение по "Войне и миру", из трех предложенных тем выбрал тему о Пьере Безухове, но раскрывал его образ не через участие в войне, а через отношения с Элен и Наташей. И после проверки сочинений Ольга Петровна перед всем классом похвалила Игоря, сказав, что таких пронзительных строк о любви, наполненных зрелым, недетским пониманием, никогда у своих учеников не встречала. Игорю в тот момент почудилось, что она признала в нем мужчину, "не мальчика, но мужа", способного на взрослое, сильное и достойное внимания чувство. А теперь она сидит молча, слушает, как директор и завуч измываются над ним, и ни слова не произносит в его защиту. Только разглядывает с холодным брезгливым любопытством.
Он действительно в одночасье превратился в изгоя.
Учителя косились на него. Одноклассники открыто потешались. Очень скоро информация разошлась по всей школе, и на Игоря стали показывать пальцем сперва ребята из параллельного класса, а потом и все остальные, кроме совсем уж малышни, которая по малолетству не смогла понять, из-за чего сыр-бор. Тетку, разумеется, поставили в известность, так что Игорь и дома получал свое на протяжении многих месяцев. Однако же просьбу перевести его в другую школу тетя отклонила.
- Напакостил - умей отвечать, - сухо бросила она. - Потерпишь, может, ума наберешься.
И он терпел. Он был в то время еще слишком послушным, чтобы протестовать или настаивать.
А потом Женька Сальников подкараулил его вечером и втроем с незнакомыми пацанами избил. В принципе, высоченный и хорошо тренированный Женька мог бы справиться с хилым Игорьком одной левой, и было непонятно, зачем он позвал на подмогу дружков.
