концов ты находишь железные доказательства того, что ты не лгала. Что лгали все остальные.
А среди этих доказательств, словно внутри матрешки, ты обнаруживаешь доказательство еще большего предательства, которое ранит тебя в самое сердце. Доказательство, которое превращает в пыль все, что, как тебе казалось, ты знала и во что верила.
Ты узнаёшь, что лучший друг, который всегда тебя поддерживал, на самом деле тоже лжец.
Как и все они.
А еще ты узнаёшь, что твоя мать, с прахом которой ты так долго не решалась расстаться, хитростью и обманом убедила тебя избавиться от ребенка в обмен на деньги. Может, она действительно считала, что эти деньги понадобятся тебе, чтобы получить хорошее образование. Может, она искренне верила, что деньги помогут тебе быстрее забыть все, что с тобой случилось, позволят осуществить все твои детские мечты. Но этого не произошло. И не могло произойти. А хуже всего то, что отсутствие поддержки с ее стороны, ее попытки притвориться, будто ничего страшного не случилось, ее настойчивое стремление скрыть от отца весь ужас произошедшего – все это только усугубило нанесенный ущерб. Ты едва не покончила с собой, но в последний момент одумалась и ограничилась тем, что бросила школу и уехала из города.
Интересно, дорогой Дневник, ты хотя бы представляешь, каково это – ходить по его дому, видеть его портреты, убираться в детской, предназначенной для ребенка, который будет у него и которого никогда не будет у тебя? Можешь ли ты хотя бы вообразить, каково это – увидеть подпись твоей собственной матери рядом с подписью Аннабель Уэнтворт под договором о неразглашении? Я скажу – каково… Это примерно как если бы кто-то всадил пулю тебе прямо между глаз. Твой мозг ошметками разлетается во все стороны. Защитный панцирь, который годами нарастал вокруг тебя, в одно мгновение разваливается на куски, и в трещины врывается тьма, тьма, тьма, которая наполняет тебя так стремительно и полно, что тебе начинает казаться, будто твоя хрупкая человеческая оболочка вот-вот лопнет.
И в какие-то доли секунды ты вдруг осознаешь, что ты одна и всегда была одна.
Ну и как с таким справиться?
Я долго над этим думала, пока – на страницах дневника, как и советовала моя психоаналитичка, – не задала себе вопрос: почему? Почему моя мать поступила именно так? Почему Аннабель Уэнтворт, мать Дейзи, так рьяно защищала ее мерзавца-бойфренда? Почему женщины предают подобным образом других женщин? Почему мы до такой степени зависимы от въевшейся в сознание идеи традиционной семьи с мужчиной во главе? Почему мы так боимся «неприятностей»?
Почему мой лучший «друг» обманул меня так жестоко и подло? Почему в тот день, много лет назад, Бун вообще подошел ко мне в кафе? Теперь я уверена, что это была вовсе не «судьба». Он специально разыскивал меня, но зачем? Чтобы успокоить собственную совесть? Унять острое чувство вины? Спасти собственную душу? Неужели все это было из чистого эгоизма?
Какими бы ни были ответы на эти вопросы, сейчас мне предстоит схватка с тем самым Чудовищем, от которого я столько времени пыталась убежать, спрятаться. И, как ни странно, у меня есть всего два варианта, между которыми мне придется выбирать. Я могу либо смириться (и тем самым допустить новые унижения, новое насилие), снова стать Безымянной, спрятаться за слоями масок, бесчисленных компромиссов и уступок. Или же я могу встретиться с врагом лицом к лицу. Перестать быть призраком. Нанести ответный удар. Пусть меня заметят. Пусть со мной считаются.
И если для меня никогда не будет ни правосудия, ни справедливости, я сумею сама отплатить за себя. Тем более что сейчас у меня есть для этого подходящие средства.
Скажи мне, дорогой Дневник, на что, по-твоему, похожа справедливость? Справедливо ли сводить с обидчиком счеты по принципу «око за око»? А может, справедливо будет нанести ему еще больший ущерб? Может, справедливость – это получение компенсации? Публичные извинения? Признание вины? Я и сама не знаю. Вся штука в том, что ничто из перечисленного не способно исправить прошлое.
А вот какая любопытная мысль пришла мне в голову только что… Если бы тогда, восемнадцать лет назад, Буну и остальным хватило смелости сказать правду, если бы моя мать послала Аннабель Уотерс с ее деньгами куда подальше и настояла, чтобы полиция продолжала расследование, это смогло бы остановить Джона. И остальных тоже. И тогда насилию не подверглась бы ни Чарли Уотерс, ни другие девушки, о которых я ничего не знаю. А их, других, могло быть много. И они еще будут – и все потому, что кто-то струсил, а кто-то предпочел взять деньги. А это значит, что теперь у меня есть цель. Есть миссия. И сознание этого укрепляет мой дух и дает мне силы для борьбы. Мне не нужны ни справедливость, ни правосудие. Мне нужно только одно: остановить Джона.
И ее.
И таких, как она.
Женщины – такие, как я, – должны показать мужчинам: если они посмеют совершить что-то подобное, это не сойдет им с рук.
– Что стряслось? – спрашивает меня Бун.
Мы сидим на выброшенном прибоем бревне на пляже Джерико-бич, греемся на солнышке, жуем сэндвичи и смотрим, как группа пловцов в гидрокостюмах тащит за собой большие ярко-розовые буи, которые качаются на ленивых волнах. День выдался погожий. Воздух недвижим, на небе ни облачка. Температура – самое то: не холодно, но и не жарко. Заснеженные вершины гор на другом берегу залива почему-то кажутся близкими и большими. Огромными. Этот горный кряж тянется на север почти до того места, где я когда-то жила, – до горнолыжного курортного поселка, где моя мать мыла и убирала гостиничные номера, а отец у себя на станции перерабатывал тонны и тонны фекалий, которые каждые выходные оставляли после себя сорок тысяч туристов.
По вони от очистной станции мы всегда могли сказать, насколько удачными для бизнеса были прошедшие выходные.
– Ты о чем? – спрашиваю я, откусывая от своего сэндвича с авокадо. Бун приехал ко мне на пляж, где я решила пообедать, прежде чем отправиться на очередной адрес. Похоже, мой звонок его обеспокоил.
– Кит, ты позвонила и сказала, что нам нужно увидеться. Извини, что я не смог приехать сразу, но… я приехал. Так что у тебя случилось?
Я снова кусаю сэндвич и медленно жую. С нашего бревнышка виден противоположный берег, где стоит «Стеклянный дом». На мгновение я представляю себе Бьюлу Браун, соседку, которая наводит на нас с Буном свой новенький бинокль.
– Мне жаль Бьюлу, – говорю я. –
