А от ее сыночка у меня просто мурашки по коже. Да, Бьюла подсматривает за соседями, но это ладно… Она прикована к инвалидному креслу, и ей больше нечем заняться, но Хортон… он просто маньяк. Я ему не доверяю.
– Ты уходишь от вопроса.
Я смотрю на Буна. Он отвечает мне прямым, честным взглядом. Когда добрые друзья глядят друг на друга в упор, одному из них рано или поздно полагается улыбнуться, но я не улыбаюсь. Час настал. Я готова пересечь границу, за которой наша дружба уже никогда не будет прежней. Впрочем, о чем это я?.. С моей стороны смешно даже думать о перспективах наших дальнейших отношений, поскольку теперь я точно знаю: наша так называемая дружба никогда не была такой, какой она мне казалась.
– Помнишь, как мы с тобой познакомились? Ну, в том кафе?..
Он неуверенно хмурится. Похоже, начинает нервничать.
– Конечно помню. А что?
– Ты спросил разрешения сесть за мой столик. Я ответила – конечно, почему бы нет, а сама подумала, что мы с тобой уже где-то встречались, потому что твое лицо показалось мне знакомым. И тут ты сказал: «Тебя зовут Катарина, верно?» Помнишь?..
– Помню, но при чем тут…
– Наверное, я тогда выглядела как олень, выскочивший на дорогу прямо перед машиной. Я просто остолбенела от испуга, от неожиданности, – говорю я. – Потому что именно тогда я сообразила, где тебя видела. В школе. А я не желала иметь ничего общего с людьми, которые знали меня в те годы, – ни с одноклассниками, ни с жителями родного городка. Вот почему, как только я вспомнила, где тебя видела, я начала мысленно придумывать, как бы поскорее сбежать из этого чертова кафе. «Ты ведь из Уистлера? – сказал ты. – Ты училась в школе на пару лет младше меня». С этими словами ты отпил горячего шоколада. Ты пил и смотрел на меня поверх стакана, и на кончике носа у тебя висела такая забавная блямба взбитых сливок, что я против воли улыбнулась. Помнишь?
– Черт, Кит, к чему все эти воспоминания? Выкладывай, что у тебя на уме!
– Ты сказал, что я очень изменилась. Что я потрясно выгляжу. Что мне очень идет краситься под блондинку. Тебе хватило ума промолчать о том, что я сильно похудела и что тебе это нравится. Вместо этого ты сообщил, что твое имя Бун-ми, но все зовут тебя просто Бун. Потом мы вместе пошли на автобусную остановку и я сказала, что, раз уж мы оба жили в таком маленьком городке, ты наверняка в курсе того, что там со мной приключилось.
– Именно поэтому я и подошел к твоему столику, Кит. Я видел тебя в том кафе уже несколько раз, и я… Каждый раз, когда я вспоминал о том случае, мне становилось не по себе. В городе многие были на твоей стороне. Лично я всегда верил тебе, верил, что ты говорила чистую правду о… о Джоне Риттенберге и горнолыжной команде.
Я опускаю руку с недоеденным сэндвичем и смотрю на Буна. Сердце в моей груди начинает стучать громче, и каждый удар громом отдается у меня в ушах.
– В тот день я сказал тебе, что в школе меня тоже травили и что я хорошо знаю таких, как Джон Риттенберг. Одноклассники… они выбрали меня в качестве жертвы, потому что я был геем. Правда, тогда я скрывал это от всех, даже от себя самого, но они все равно почувствовали… догадались. В таком маленьком городке, где всего одна школа и где одна и та же компания сверстников переходит из класса в класс, спастись невозможно. Некуда бежать, негде спрятаться. Ты становишься мишенью. Тебя клеймят еще в детском саду и гоняют до самого выпуска. Тебя дразнят. Унижают. Бьют. И в конце концов ты сам смиряешься с этой ролью. Начинаешь верить тем, кто тебя презирает. Вот почему, когда много лет спустя я увидел тебя в кафе, мне захотелось подойти к тебе и сказать, что я верил тебе. А еще мне хотелось сказать, что мне очень жаль. Жаль, что с тобой случилось такое.
– Тебе правда жаль, Бун?
На его лице появляется оскорбленное выражение. Мои слова потрясли его, но он ничего не говорит. Я тоже молчу. Вздохнув поглубже, я подставляю лицо жиденькому солнечному свету. Закрыв глаза, я наслаждаюсь ласковым прикосновением солнечных лучей к моему лбу и щекам.
– Помнишь, на днях я говорила тебе, что у меня появились новые клиенты?
– Да.
Я открываю глаза и поворачиваюсь к Буну.
– Он вернулся. Я буду убираться в его доме.
– Что-что?
– Мой новый клиент – Джон Риттенберг. Он живет в «Розовом коттедже» со своей женой.
Бун на глазах бледнеет.
– Что я хотела тебе сказать… Я, как обычно, там чуть-чуть порылась… Ну ладно, не чуть-чуть. И знаешь, что я нашла? Видеозапись той ночи.
– О чем ты? Какая запись?
Я снова смотрю на него в упор. Долго. И я вижу, что в какой-то момент он начинает понимать. Его лицо становится совершенно белым, щеки обвисают, глаза наполняются слезами. Он пытается сглотнуть – похоже, у бедняги пересохло в горле.
– Ты имеешь в виду… запись той ночи? На базе горнолыжной команды?
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. – Мой голос звучит негромко, вкрадчиво. – Кто-то записал на телефон все, что тогда случилось. И то, как подмешивали наркотик, и само изнасилование. На записи видно всех, кто там был. То есть почти всех. И звук тоже есть… Парни, которые утверждали, будто я все выдумала, – они все там есть. Дейзи Риттенберг тоже была на вечеринке – и тоже попала в кадр. Она и сохранила эту запись. Все эти годы она хранила ее в сейфе под замком, но я нашла ключ и скопировала запись на свой телефон.
Бун открывает рот, но не может выдавить ни звука.
– Не знаю, кто я для тебя, Бун…
– Ты мой друг, Кит. А я – твой. Я твой самый лучший друг.
– Я не знаю, что на самом деле заставило тебя подойти ко мне в кафе в тот день и почему ты так сильно хотел со мной подружиться. Я не знаю, почему ты так стараешься быть внимательным, заботливым, добрым. Но догадаться нетрудно, Бун. Стыд. Чувство вины. – Я вздыхаю. – Наверное, ты боялся, что, если ты единственный не станешь держать язык за зубами и расскажешь полиции всю правду о той ночи, тебя задразнят до смерти и не дадут дотянуть до конца последнего школьного года. Ты боялся,
