Я внимательно изучил все детали винтовки — никаких клейм и опознавательных знаков. Да и судя по некоторым другим признакам — самопал, но дьявольски здорово сделанный. Все же народ наш удивительно талантлив!
Отодвинувшись чуть назад, я тщательно собрал винтовку и взвесил в руке: нормально, в самый раз. В конце установил и отрегулировал прицел и привернул глушитель. Распахнув рамы и еще немного отступив в глубь будки, прицелился в то самое окно…
Теперь оно было рядом. Точно на ладони. За стеклами мелькали какие-то тени — интересно, одних хозяев или еще и каких-нибудь гостей тоже?
Я положил винтовку и осторожно вытряс из тубуса обойму с патронами, но заряжать сразу не стал, сперва попробовал, извиняюсь за тавтологию, на спуск спусковой крючок. Щелкнул раз пять — вроде порядок. И вот наконец последнее: достав из "дипломата" телефон, снова уселся рядом с окном на старый деревянный ящик из-под бутылок и набрал номер.
Занято.
Закурил, уже с некоторым беспокойством поглядывая на часы и на небо. Через пару минут бросил окурок и позвонил опять.
Есть! Попал!
Три длинных гудка — и…
— Слушаю.
А у меня в горле внезапно точно встала противная тугая перегородка. Я откашлялся в сторону и как мог непринужденно сказал:
— Привет. Это я.
По-моему, он удивился. Потому что некоторое время молчал. Наконец отозвался:
— Аг-га… привет. Ты где?
— Да здесь, — простодушно сообщил я. — У вас на вокзале, проездом.
Это он переваривал еще секунд десять. А может, и не переваривал, а давал уже кому-то указание ехать на вокзал. А может, и не давал.
— Ну и… как там у тебя? — вроде бы равнодушно поинтересовался он.
Я улыбнулся:
— Да всё путем.
— А кто… Серого… узнал?
— Не узнал, — вздохнул я. — Но понимаешь, тут такое дело… — Малость помялся и: — Послушай, вы часом, тогда с ним в Афгане… ну, когда я из Кандагара в последний раз улетел…
— И что? — Я почти зримо видел, как сжались его челюсти. Пожал плечами:
— Ничего, но, понимаешь, я здесь случайно напоролся на одну хреновщину… Похоже, именно из-за нее кто-то из местных Серого и пришил…
— Тише! — перебил он. — Алмаз?
Я перешел на сценический шепот:
— Да вроде. Но только, слышь, странный какой-то. Там у него внутри…
— Заткнись! — цыкнул он. — Сейчас приеду, жди. Твой паровоз во сколько?
— Без пятнадцати одиннадцать, — сказал я. — А где встретимся?
— Под главными часами. — Он помолчал и спросил: — Это… ну, а у тебя там в натуре всё гладко прошло?
Я кивнул:
— Конечно.
— И… с ребятами расплатился?
Я сглотнул слюну.
— Ага… до копеечки.
По-моему, он насторожился, однако я поспешил закруглиться.
— Слушай, Бригадир, у меня щас труба сядет. Ты когда подскочишь?
Голос холодный, тон ледяной:
— Через двадцать минут.
— Всё, жду.
Но он уже бросил свою: пик-пик-пик…
Через пять минут, в определенном смысле рискуя насторожить абонента, я позвонил опять.
Занято. Вызывает машину? Или — не только машину?.. Да нет, он же не сумасшедший, понимает, что в таких делах лишние глаза не нужны.
Я кинул трубку обратно в "дипломат", сунул в рот незажженную сигарету и, снова взяв винтовку, на метр отошел от окна.
Приладил поудобнее к плечу приклад, немного наклонился вперед и, зажмурив левый глаз, приник к окуляру прицела. Сначала в поле зрения попали кусты. Сдвинул винтовку чуть вправо — в перекрестье телескопического прицела нарисовалась брыластая морда жирного, явно перекормленного ротвейлера. Казалось, протяни руку — и вцепится. Передёрнув затвор, уложил винтовку на локте, как Виннету, достал зажигалку, прикурил, глубоко затянулся…
Он появился через четыре минуты.
Вышел из подъезда, остановился и покрутил головой, видимо, ожидая машину.
Я снова прицелился. На сей раз, увы, не в ротвейлера и не понарошку, а в него и всерьез. Я ясно различал знакомое, чуть постаревшее лицо, косой шрам над правой бровью, наметившиеся в седеющих волосах залысины. Нет, но, в общем-то, он совсем еще и ничего, в форме… Левее, еще левее… Стоп! В перекрестье — переносица. Подходит… Нежно, мягко и плавно, как на сосок женщины, я надавил на спусковой крючок…
Хлоп!..
Наверное, со стороны это выглядело как невидимый удар по морде. Его словно тряпичную куклу отбросило к двери подъезда, и от лица в частности, да и головы в целом в мгновение ока осталось лишь мокрое красное месиво…
Больше меня не интересовало абсолютно ничего: ни заполошные крики прохожих и соседей, ни какие-то конкретные детали дела рук своих. Очень, очень хотелось бы надеяться, последнего в моей жизни такого дела.
Не обращая внимания на суету на улице, истошные женские вопли "Милиция! Милиция!" и визг тормозов с запозданием подлетевшего к подъезду темно-синего "Вольво", я быстро разобрал винтовку и засунул обратно в тубус. Потом схватил "дипломат", корзинку со щенком и спустился с крыши в подъезд, который выходил на другую сторону и на другую улицу.
Мне повезло — лифт оказался этаже на шестом или седьмом и вмиг донес меня вниз. Шекспировские страсти-мордасти по "убиенному" кипели где-то там, за домом; здесь же никто не обратил на меня ни малейшего внимания: дети играли в песочнице, а пенсионеры за столом в "подкидного". Я достаточно шустро, хотя и не настолько, чтобы привлечь к собственной персоне случайные взгляды, пересек двор и остановил на дороге машину.
— Набережная, — только и сказал водителю.
И он отвез и высадил меня на почти уже темной набережной, где я безо всякой жалости утопил в реке тубус с его содержимым. А потом я поймал другой "мотор". Который за полчаса домчал меня до аэропорта.
Мой рейс, последний сегодня, отправлялся через пятьдесят минут, пять из которых ушли на приобретение билета, а сорок пять — на уговоры строгого персонала порта пропустить в самолет нас с Джоном.
Да, решено!
Я назову его Джоном…
Постскриптум вместо эпилога
"— Алло, Рита? Это я!.. Что значит — кто "я"?.. Я! Ты меня слышишь?.. Ага, наконец узнала!.. Зачем звоню?.. Как это — "зачем"? Соскучился. А ты?.. Нет?! Не верю! Не может быть!.. Ну почему хам? И вовсе не хам, а просто… Ты одна? Я спрашиваю — ты одна?.. В каком смысле? Ну-у… в этом самом… Да нет! Нет! Я всё объясню!.. Когда? Ну, допустим, завтра. Вечером ты дома?.. Что? Дома? Тогда жди нас!.. Кого — "нас"? Слушай, какая тебе разница! Сама увидишь. Ну всё, целую!.. Что? Я говорю — це-лу-ю!.. Да почему сволочь-то?! Всё, кладу трубку!.. Нет, не скажу! Завтра, всё — завтра!.."
Я вскочил и очумело замотал головой. Потом, простонав голосом ильфпетровского Хворобьева: "Всё тот же сон! Боже, боже…", побежал в ванную и сунул голову под струю ледяной воды. Вроде помогло.
Мокрый и печальный, я вошел в зал, нащупал кнопку бра и, щелкнув ею, укоризненно поглядел на косматую тушу, развалившуюся на моем любимом диване.
— Опять улегся, скот!
Туша ответила долгим умильным взглядом, словно говоря: послушай, дружище, да стоит ли нервничать из-за подобной мелочи?
Я подошел к нему, сел рядом на пол и стиснул громадную лохматую морду руками:
— Всё, хулиган! Собирайся в дорогу! Завтра поедем на природу, будем кататься на лыжах и отдыхать.
Его полусонные, похожие сейчас на свиные глазки точно скептически вопрошали:
"Ну что удумал-то? Чего дома-то не сидится?"
Я отрезал:
— А вот не сидится! Хочу на лыжах, понял?
Он зевнул во всю пасть.
Я удивился:
— Спрашиваешь — почему?! Эх-ма, ты хоть и Джон, а дурак!
Он вздохнул, будто говоря:
"Ну и что ж, что дурак. Зато вот лежу на диване, а ты, умник, сидишь на полу. И вообще — давай-ка лучше спать, коли завтра в дорогу".
Я встал:
— Ладно, дубина, спи. — А сам — как вы полагаете, что сделал?
Ну да.
Взял гитару.
…Я рассеянно перебирал струны и вдруг вспомнил, как Серый когда-то пошутил: "Если умру, похороните меня под "Hey Jude"1. Чёрт, не удалось…
А потом я подумал: остался ли на всем белом свете кроме меня хоть один человек, душу которого пощадил "Чёрный Скорпион"? Очень хотелось бы верить, что остался… точнее — осталась…
Но нет, покуда ты мирно лежишь со своим последним хозяином в могиле, "Чёрный Скорпион", мне в вашем городе делать нечего. Спи спокойно, тезка…
Да, кстати, а на моих поминках нехило бы врубить "Don" t Let Me Down"2.
Учтите, ребята.
