– Не бойся, Су, все будет хорошо. Я все поняла. Мы пока в безопасности, – я закутала ее кое-как в мягкий плед, подошла к телефону. Записная книжка Су. Обаятельный Сережа был у нее на букву "М". Набрала номер.
– Алло! Вы меня слушаете? Произошла маленькая неприятность, то есть даже большая.. очень большая такая по размеру неприятность… приблизительно пятьдесят четвертого размера и с большим животом. Я пришла в квартиру своей пропавшей недавно подруги, а там огромный такой… оказался грабитель. Я? Я в порядке. Куда позвонить? Вы не дослушали, я его случайно ударила по голове. Самооборона. Тогда куда позвонить? В милицию? Убила? Может быть, я не уверена, но судя по фотографии – да. Да нет, вы не поймете, это долго объяснять… Так вот, я не буду звонить в милицию, я у него нашла удостоверение. Куда я звоню? Сама не знаю, куда я звоню… Моя подруга? А, Да! Сусанна Глебовна Ли. Вот видите, я все же правильно звоню! Что? Подождать, пока вы… Конечно, я вас дождусь, не волнуйтесь… Я? Я не волнуюсь вообще. Вы телефон уже проверили? Ну, откуда я звоню? Убедились, да? Молодцы.
Су хныкнула, устраиваясь. Может, ее надо покормить? Я раскрыла плед и осмотрела ее более внимательно. Упитанная девочка. Не похоже, что она голодная. Срочно сматываться.
Положила осторожно Су на кресло, подвернула с краю плед, чтобы не свалилась. Выпотрошила ее ящики в шкафу, нашла тонкие батистовые рубашки, разорвала их, выбросила кружева. Рассовала по карманам деньги из книги Дюма – запас Су на черный день, надела куртку, легкие сапожки, как сумела запеленала Су. Присела на дорожку. Подумала и прихватила с полу пару фотографий.
– Вперед, Су! А куда?.. Куда – вперед? Выйти из квартиры, потом посмотрим!
А на улице темно, и ребенка я как-то не умею носить. Когда Су висела на мне, было тяжело, но удобно. Только не разреветься, ведь только что я была рада, что все поняла. Читала, что люди не радуются, когда им предсказывают их будущее. Я сама его угадала, ну не умница ли? Еще тогда, когда Су шагнула впереди меня на рельсы. У меня испорченное изображение. А почему бы не к Фене? Вот и отлично, поеду к Фене! Куда это мы попали?.
Су заплакала. Резко, пронзительно, громко, страшно, безысходно, капризно, все плачи, которые только бывают на свете, все упали на Су. Я прижала ее покрепче, пошла дальше по дороге, шепча:
– Ну потерпи, не плачь так. А то тебя заберет…Кто же тебя заберет? Милиционер, Кощей Бессмертный?.. Кто еще забирает непослушных детей? Что это я говорю? Ну не плачь, смотри, у меня есть фотографии. Там мы с тобой вместе, значит, так оно и будет. Смотри-ка, Су, вот это да!
По совершенно темной – ни одного фонаря – дороге ехал великолепный экипаж: двое лошадей, запряженных в карету. Карета тоже была темная, но по ее углам, вверху, на шишечках горел огонь, пламя чуть раздувалось. Су закричала жалобней, тише, она словно стала легче. Я почти не чувствовала тяжести ее тельца, я смотрела завороженно на карету, вот уже видно окошко с тяжелыми занавесками, одна чуть отодвинута, за занавеской сидят глаза, под ними нос с горбинкой, потом подбородок на сложенных ладонях, а ладони на ручке трости.. Карета остановилась, открылась дверца, вышел хозяин, словно выскользнул, без резких движений, как во сне. Я все еще прижимала Су, она молчала, только иногда чуть шевелилась. Радость охватила меня, сейчас все случится! Время перевернется!
– Где твой… кучер? – спросила я, стуча зубами.
– Отдай мне ее, – его ладони, протянутые ко мне, распрямились с медлительностью и напряжением зачарованных холодом веток.
Так мы и стояли некоторое время. Он – с протянутыми руками, спокойный и всепонимающий. Я – нервно переступающая ногами и требующая немедленно сказать мне, где его кучер. Не знаю, что такое со мной случилось, дался мне этот кучер, но я не могла остановиться.
– Отдай мне ее, – сухие коричневые пальцы с отполированными острыми ногтями пошевелились. Странное ощущение. Словно он подергал за невидимые ниточки, меня потянуло вперед, я дернулась, сопротивляясь, и от страха упасть прижала к себе Су так сильно, что она придушено пискнула.
Ей мешала моя грудная клетка.
Я опустила сверток пониже, вжимая твердую головку в подреберье, в желудок.
Удобнее стало, когда я опустила ее еще ниже.
Живот – мягче.
Я ни за что не отдам ее этому кукловоду. Он мне не нравится. Он ездит без кучера.
Я – женщина.
Я все могу.
Если я задержу дыхание и прислушаюсь, я услышу, как дождевой червь пробирается сквозь твердый мрак земли, и этот шорох очень похож на шорох лепестков раскрывающейся розы.
Если я поверну глаза внутрь себя, я замру в восторге от идеально сконструированной Вселенной.
Если я захочу вспомнить, я вспомню все свои сказки, и что я люблю запах свежих растертых красок и не люблю жемчуг – он мне всегда казался застывшими в вечности слезами ребенка, потерявшегося на берегу огромного океана.
Если я захочу забыть, я забуду тяжесть оружия в моей руке, тепло обнаженного золота и черепаху, ползущую по Млечному Пути. Я забуду все, чего со мной никогда не было. Я могу вспомнить все, что со мной никогда не случится.
Я могу родить любого.
Я могу спрятать любого. Это просто. Ага, забеспокоился!
Из раскрытых створок черного плаща выпорхнула алая птица и, светясь, взлетела вверх. Я проводила ее взглядом.
– Ты видела мое сердце, – сказал носатый старик. – Покажи мне свое!
– Мое сердце маленькое, как воробушек, и не такое яркое, – я сжала ладони в кулаки, кулаки прижала к груди, потом раскрыла и подула на них. – Ничего нет! Оно теперь у меня в животе, мое сердце. Кто будет водить?
Старик смотрел растерянно на мои руки. Я, кружась, показывала небу пустые ладони и вспоминала все известные мне с детства считалки. На четвертой – «…раз, два, три, четыре, пять – я иду искать!» – карета двинулась с места. Я взялась руками за обод окна и побежала рядом. И опять – только глаза, нос и подбородок на ладонях. Остальное – сплошная чернота.
– Ты забыл свое сердце!
Он брезгливо задернул занавеску.
Я отпустила обод, задыхаясь, долго смотрела вслед. Что-то прожужжало мимо меня, потом еще раз. Я все смотрела на крошечного светлячка – на огонек – одна из шишечек горела ярче других. Раздался визг тормозов, я дернулась. Оказалось, что я стою на шоссе, на совершенно огромном шоссе и – посередине. Вокруг полно машин, они шли и шли сплошными потоками в четыре ряда, крошечный светлячок превратился в поток раскаленных огней, этот поток тек на меня и от меня, превращаясь вблизи в ослепительные фары. Я попыталась пройти в одну сторону, потом в другую – невозможно. Как же я сюда попала? Мне кричали ругательства из проезжающих машин, но проезжали они так быстро, что я слышала начало из одной и конец из другой. Получалось смешно. Наконец, подвывая, подъехала милицейская машина. Остановилась на обочине. Милиционер поднял вверх руки и пробежал ко мне. Козырнул и пробормотал звание с фамилией.
– Наконец-то! – я взяла его под руку, – выведите меня отсюда!
Он опять поднял руки, и мы прошли быстрым шагом к машине. Навстречу вышел его напарник, только я успела подумать, что стою между двух милиционеров впервые в жизни, как они бодро отпрыгнули от меня в разные стороны. Это потому, что меня как-то неожиданно стошнило.
Я удивленно посмотрела на все это, уверяя, что последние два дня ничего толком и не ела, как вдруг все поняла. Мне не нужно будет приходить на дорогу и ждать, пока вернется Су! Су уже со мной!
– Ну привет, Су, – тихо сказала я, – Ну ты запряталась, так запряталась! Паршивка, перестань меня тошнить!
Один из милиционеров поднес рацию к лицу и сообщил 31-му, что у него все в порядке. Потом сказал: «Просто женщина на дороге.»
– Что вы делали на дороге?
– Я… Как бы это сказать? Мне нужно было сюда прийти.
– Что, на середину самого оживленного шоссе? Кто вас высадил? Она не знает, – сообщил он в рацию.
Я испугалась, что они повезут меня куда-нибудь выяснять это, и радостно сообщила:
– Знаю. Я приехала сюда, чтобы забеременеть! Вот.
– Она приехала, чтобы забеременеть.
– И не приехала, а пришла пешком! – добавила я поспешно.
Веселый голос 31-го с треском спросил, удалось ли мне это.
– Еще бы, – я тоскливо озиралась на ближайший куст, мне опять было плохо. – Мальчики, отвезите домой беременную женщину, пожалуйста, мы хотим помыться, потом поесть как следует, вот именно, как следует, а потом мы хотим выспаться за все последние две недели.
Семнадцать лет спустя.
"Если кому-то и дано представить физическое существование бога, то совершенно невозможно определить языком способы его отправлений, его запах – предположительно пота – влажность и температуру его слюны при поцелуе, или, например, все ли его зубы здоровы, грызет ли он ногти в волнении и до какой степени вообще он может быть грязным или чистым. Если это невозможно определить словами, предположительно на уровне «Он перенервничал, воскрешая ее, устал, спал крепко и храпел, не давая спать ученикам, собравшимся испуганно рядом…», то не будет ли нереальным само представление смерти с описанием ран и крови?
