Групповая фотография была большая, и Фаберовский вышел в прихожую в поисках какого-нибудь мешка. Здесь на вешалке он увидел женскую шубку, собственность приставши Сеньчуковой, и тяжелую волчью доху, принадлежавшую бразильцу. «Бери, бери, чего встал! — сказал у него в голове голос Артемия Ивановича. — Доху мне, а шубу жене подаришь, как в Якутск вернемся».
— Кукиш тебе, а не доху, — вслух ответил Фаберовский и снял оба одеяния с вешалки.
Теперь требовался еще больший мешок, и поляку пришлось воспользоваться наматрасником в детской. Кроме трофейных шуб, он сложил в мешок и свою шубу, а также так и две оставшиеся бутылки шипучего кларета. Потом реквизировал старый денщиковый тулупчик на кухне, кончавшийся на ягодицах на той высоте, где положено делать уколы, и, взвалив мешок на спину, вышел на черную лестницу.
Когда он, пошатываясь, появился с мешком на Миллионной, Артемий Иванович в истерике пинал павшую лошадь и кричал так громко, что крики его отражались в окнах Зимнего дворца:
— Вставай, сволочь! Нам ехать надо!
— Брось ее, бежим! — Фаберовский оттащил Артемия Ивановича от лошади и сильно встряхнул.
Из-под лихаческого армяка вывалилась жестянка.
— Ты выжил?! — закричал Артемий Иванович. — Какое счастье! Я видел, как убийцы выскочили из дома и пытались на мне уехать. Потом они убили лошадь, чтобы я не смог догнать их, и бросились врассыпную. И ты представляешь, двоих я узнал: это была приставша с бразильцем!
Поляк увидел, как из подъезда офицерского флигеля вышел часовой и направился к ним, медленно снимая с плеча берданку. Напротив от дворца из будки вышел жандарм, которому хотя и велено было не гонять лихача с Миллионной, однако на то, что у того должна сдохнуть лошадь и он будет общаться с каким-то подозрительным типом с мешками и окровавленной повязкой на голове, ничего указано не было.
Не дожидаясь неприятных и неизбежных расспросов, Фаберовский подхватил мешок, и они с Артемием Ивановичем припустили через Дворцовую площадь к Певческому мосту через Мойку.
5 января 1893 года, вторник * * *
Капитан Сеньчуков вернулся домой из Гатчины около девяти утра с одним из попутных дальних поездов, так чтобы успеть переодеться, прибрать за гостями, выпить чаю и вовремя явиться на службу. Жена с детьми должна была приехать первым гатчинским поездом. Поднявшись по черной лестнице на четвертый этаж, капитан обнаружил распахнутую настежь дверь. Он зажег спичку и проследовал в прихожую. Одежды на вешалке не было. Все это казалось странным. Нащупав выключатель, капитан повернул его, но света не появилось.
Сеньчуков зажег еще одну спичку и открыл дверь в гостиную. Спичка догорела и обожгла ему пальцы, но он даже не заметил этого. Он чиркал одну спичку за другой и не остановился, пока не перевел весь коробок. Последней спичкой он зажег свечку, хранившуюся у Урыленко на кухне в сундуке.
Было очевидно, что в его квартире ночью бушевала нечистая сила. Весь пол был заляпан кровью и засыпан еловыми лапами, срубленными с рождественской елки. В полу рядом с диваном торчал ятаган. Дверь в спальню была распахнута настежь. Зрелище в спальной было еще страшнее. Вспоротый матрас обнажил непритязательную сущность гвардейской нищеты — две связанные веревкой односпальные походные кровати-сороконожки по 5 рублей 75 копеек каждая. Покрытые кровавой коркой перья устилали весь пол. Здесь же валялась окровавленная мужская рубаха и манишка. В ведре под столом стояла вода темно-красного цвета. Его роскошный дубовый шкаф, доставшийся от батюшки, был изрублен с какой-то безумной яростью.
А в шкафу, в шкафу! На вешалках остались только плечи с погонами да эполетами! Все остальное было искромсано с той же яростью, что и сам шкаф. Его шикарный мундир от Норденштрема за 100 рублей был превращен в совершенные лохмотья. Сеньчуков опустился на колени и стал дрожащими руками перебирать лоскутья, пока не наткнулся вдруг взглядом на свой золотой горжет с золотым ободком и серебряным гербом — металлический нагрудный знак в форме полумесяца, подвешивавшийся при парадной форме за концы на груди возле горла. «Слюнявчик» был смят и покрыт запекшейся кровью. Рядом валялся обломанный по самую рукоять клинок офицерской шашки с изжеванным лезвием.
«Через час вернется жена с детьми. Как я буду объяснять ей произошедшее здесь?»
Капитан вернулся в гостиную и сел на диван. «Интересно, — подумал он. — Где сейчас бразилец? Уж не он ли все это натворил? А, может быть, это на него было нападение? И если сейчас я войду в детскую, я обнаружу его труп? Или труп Ольги?»
В детскую он войти не успел.
— Сюда, ваше высокоблагородие, только осторожно, тут провода кто-то преререзал, поэтому электричество гореть не желает, — послышался голос Урыленко, и в гостиную вслед за денщиком вошел генерал Скугаревский. — Бог мой! Что у вас творится, капитан?
— Я сам ничего не понимаю. Я только что приехал из Гатчины.
Скугаревский подошел к торчавшему из пола ятагану и покачал его носком сапога.
— Просто картина г-на Верещагина выходит какая-то: «Нападение турок на штаб Гвардейского корпуса».
Полковник прошел до дверей спальни и заглянул в шкаф.
— Да-с… Хотел я вас в дежурство на Водосвятие назначить, но с вашим гардеробом и по вашим обстоятельствам впору теперь на паперти милостыню просить. Урыленко, ты полицию вызвал?
— Точно так, ваше превосходительство. Сейчас прибудут.
Полиция не заставила себя долго ждать. Прибывшие состояли из пристава 1 участка Адмиралтейской части, начальника сыскной полиции Вощинина, его помощника Жеребцова и двух городовых.
— Ваше высокоблагородие, дозвольте начать осмотр? — спросил позволения у Скугаревского Вощинин.
— Да-да, начинайте. Если я понадоблюсь, я еще полчаса буду у себя.
***
Утро Фаберовский с Артемием Ивановичем встретили в своей старой квартире на Мещанской, которую они сочли более безопасным местом после ночных событий, чем Конюшенную. В квартире академика они только переоделись, взяли деньги, перевязали поляку голову да уложили трофеи аккуратно в чемодан. Луизы дома не было, ее забрал к себе будущий супруг, поэтому Артемий Иванович поцеловал в нос Полкана и взвалил на спину гидропульт, поляк взялся за ручку чемодана, и они поспешно покинули разгромленное жилище Кобелевского.
Конечно, после мягких и теплых постелей на Конюшенной промерзшие плоские тюфяки на дощатых кроватях казались им ледяными склепами. Но, по сравнению со зверствовавшими в эту ночь клопами, даже этот контраст потерял свою силу.
— Только на неделю отлучились — и уже клопов развелось! — не выдержал Фаберовский, которого бил озноб.
У него явно начиналась горячка.
— Они, Степан, завсегда от соседей ползут, — подал голос из-под одеяла Артемий Иванович. — Это студенты их разводят.
— Сволочи интеллигентные! — не выдержав, крикнул поляк, и стукнул кулаком в дверь между комнатами. — Клоповник тут устроили!
Дремавший в соседней комнате агент, сидевший на стуле завернутым в тулуп, вздрогнул и приник ухом к замочной скважине.
— Да нет там сейчас никого, — сказал Артемий Иванович. — Они, наверное, еще с танцулек не пришли.
— Надо нам драпать отсюда. Если нас так хотят убить, то в адресном столе мы как раз по этому адресу прописаны.
— И куда же нам в такой мороз податься? Может, на Шпалерную? Без клопов, не так холодно, и не знает про нее никто.
— Что же они так кусаются?! — Фаберовский яростно почесал бок. — У нас в гидропульте зелье еще осталось, может, траванем заразу?
Артемий Иванович встал с кровати и достал из-под стола медный резервуар.
— Сейчас траванем. Нам же спасибо скажут. Качну-ка прямо в скважину раза два.
Это было последнее, что услышал агент сыскного отделения, прежде чем через замочную скважину прямо ему в ухо ударила густая вонючая струя, лишив его сознания.
— Сомневаюсь, чтоб нам спасибо сказали, — сказал поляк, когда Артемий Иванович поставил пульверизатор обратно под стол и обмотал резиновую кишку вокруг бака. — А на Шпалерную мы не поедем. Там нас в два счета выследят! И у Черевина в окрестностях нас поджидать могут.
— Может, в гостиницу какую?
— В гостинице паспорта надо являть, нас мигом отыщут по нашим паспортам. Потрогай мне лоб.
— Липкий и горячий. А ну-ка…
— Не надо мне нос трогать! Я не Полкан. У нас хина есть?
— Ничего у нас окромя карболки нет. Хочешь карболки? Да у нас и нету ее, я всю ее соседям впрыснул. Так куда едем?
— На Васильевский остров.
— Ба! Это к кому же?
— К той курсистке, с которой я в театре познакомился. У нее нас точно никому в голову не придет искать.
— Ну, ты, Степан, даешь! — хихикнул Артемий Иванович. — Гидропульт-то с собой возьмем?
