— Сейчас траванем. Нам же спасибо скажут. Качну-ка прямо в скважину раза два.
Это было последнее, что услышал агент сыскного отделения, прежде чем через замочную скважину прямо ему в ухо ударила густая вонючая струя, лишив его сознания.
— Сомневаюсь, чтоб нам спасибо сказали, — сказал поляк, когда Артемий Иванович поставил пульверизатор обратно под стол и обмотал резиновую кишку вокруг бака. — А на Шпалерную мы не поедем. Там нас в два счета выследят! И у Черевина в окрестностях нас поджидать могут.
— Может, в гостиницу какую?
— В гостинице паспорта надо являть, нас мигом отыщут по нашим паспортам. Потрогай мне лоб.
— Липкий и горячий. А ну-ка…
— Не надо мне нос трогать! Я не Полкан. У нас хина есть?
— Ничего у нас окромя карболки нет. Хочешь карболки? Да у нас и нету ее, я всю ее соседям впрыснул. Так куда едем?
— На Васильевский остров.
— Ба! Это к кому же?
— К той курсистке, с которой я в театре познакомился. У нее нас точно никому в голову не придет искать.
— Ну, ты, Степан, даешь! — хихикнул Артемий Иванович. — Гидропульт-то с собой возьмем?
— Потом заберем, если живы будем. Сходи, пан Артемий, на Вознесенский в аптеку, купи ляпису, хлопчатой бумаги и хлопчатых бинтов отбеленных. И хины не забудь. А я пока соберусь. Придешь, и поедем.
Варенька жила на 8-й линии Васильевского острова в доме на углу с Большим проспектом, и снимала с еще двумя курсистками с Бестужевских курсов квартирку за 20 рублей. Они занимали две комнаты, в одной из которых стояли две кровати, а в другой кровать и диван. Комнату с кроватью и диваном, служившую по вечерам гостиной, занимала любимица хозяйки Ксения Соловейчик, которой та против уговору приносила самовар и отпускала за сходную цену, вдобавок, сахар, булку и лимон. Варенька же и ее сокурсница Анна с физико-математического отделения довольствовались чаем, приготовленным на выданной им хозяйкой спиртовке. Хозяйка не одобряла гостей, а если приглашались знакомые студенты, то была откровенно недовольна. В таких случаях она входила в гостиную и молча стояла в дверях, не откликаясь на приглашения присесть. А после одного случая она просто запретила водить в квартиру гостей.
Случай был такой: образовался у Ксении Соловейчик, учившейся в отличии от своих сожительниц на словесно-историческом факультете, ухажер из Горного института именем Прохор. Ухажер был вечно голоден и потому при всяком удобном случае осуществлял теорию о том, что нужно много есть. Ксения млела от его мундира и пропахших табаком усов, и готова была простить ему даже его многочисленные путешествия по веселым домам, о которых он, не стесняясь, рассказывал в присутствии ее соседок. Как-то раз Прохор притащил маленькую чугунную сковородку, в которой, как он утверждал, товарищи его не то, что колбаски жарят, но даже носки стирают. Готовить Прохор не умел, Ксения также не имела даже начатков кулинарного воспитания, так что из колбасы вышел один лишь чад да угольки на сковородке. На запах горелой колбасы явилась хозяйка и запретила раз и навсегда вообще приводить гостей. Прохор обиделся и поспешил исчезнуть из жизни Ксении, оставив ей на память о себе сковородку и lues venerea.
Когда Фаберовский с Артемием Ивановичем подъехали к дому Вареньки, поляку было уже совсем худо. Артемию Ивановичу пришлось позвать дворника и они отнесли Фаберовского на четвертый этаж.
— Что с ним? — спросила открывшая им дверь Варенька, сразу узнав в больном своего театрального знакомого.
— Раненый он, — сказал Артемий Иванович. — Нам бы пару-тройку дней у вас пересидеть до прихода верных частей из Туркестана. Или хотя бы пока он не оправится.
— Как это пересидеть? Почему вы не поедете в больницу? Не вызовете подмогу?
— Дело в том, барышня, что политическая ситуация такова, что верные слуги Государя вынуждены скрываться, спасая свои жизни от одолевающих врагов.
— Кто же эти враги? — ужаснулась Варенька.
— Враги самодержавия и свободы. Тогда в театре нам удалось предотвратить цареубийство и государственный переворот, но сейчас сила на их стороне.
— Конечно, заносите его. Несите в дальнюю комнату, положите его вон туда, на мою кровать, где шитая бисером подушка.
— Лучше под кровать.
— Но почему?
— Если враги ворвутся, могут сразу и не заметить, пока я с ними сражаться буду.
— Пока вы будете у дверей сражаться с ними, мы с подругами успеем спрятать его под кроватью, если это так действительно необходимо. Кладите, — решительно заявила Варенька. — Надо позвать врача.
— Не надо, — сказал Артемий Иванович, когда они с дворником опустили Фаберовского на только что заправленное покрывало. — Я тут накупил всего, что надо: и бумаги хлопчатой, и вот грушу резиновую. Он, правда, не просил, но мне у Дошуто посоветовали.
— И все-таки надо послать за врачом.
Варенька повернулась к одной из своих подруг, высокой русоволосой девушке с сонными карими глазами, сидевшей на соседней кровати.
— Как ты думаешь, Ольга, можно ли позвать Соломона?
— Ну, если ты попросишь, он приедет.
Ольга перекрестила рот, с трудом удержавшись от зевоты, и поплотнее завернулась в шаль.
— Что это с твоим кавалером приключилось? Ведь это тот мужчина, что тебя вчера из театра провожал? А второй кто? Хозяйка же запретила нам принимать гостей. Ты его знаешь?
— Артемий Иванович Владимиров, попечитель Якутского учебного округа и генерал-губернатор Усть-Илимского улуса, — представился гость. — Два раза по этапу ходил, прежде чем в люди выбился. У меня брошюра даже издана, «К месту службы в кандалах». В Иркутской синодальной типографии.
— А этот твой кавалер длинный на кровати — не тот ли тип из Охраны, о котором ты рассказывала после театра, и который Леонида и Соломона хотел в Третьем отделении пытать? — спросила Ольга.
— Он самый. Ольга, ты можешь привезти Соломона? — спросила Варенька и подруга, кивнув, отправилась в переднюю одеваться.
Подсунув Фаберовскому под голову подушку, Варенька вышла вслед за подругой в переднюю и сунула той деньги на извощика.
— Ты что, его любишь? — спросила Ольга.
Варенька молча кивнула головой.
— А как же Леонид? Да и Соломон к тебе неравнодушен. Ведь ты же видела его один раз в театре и даже не знаешь, как его зовут!
— Привези скорее Соломона, Ольга, — сказала Варенька. — А мне нужно перевязать раненого.
Тем временем Артемий Иванович выставлял аптечные товары на этажерку у кровати, где лежал, закатив глаза, Фаберовский.
— Как его зовут, Артемий Иванович? — спросила Варенька, вернувшись из передней. — Я не помню, представлялся ли он мне в театре.
— Степаном его кличут. А у вас с ним чего? Амур-тужур? Чего это он к вам велел себя везти?
Варенька зарделась и стала торопливо разматывать окровавленный бинт на голове поляка, чтобы не выдать своего смущения.
— Ну право, Артемий Иванович, ну какой амур… Мы же с ним в театре только познакомились. Он у вас такой обходительный.
— Да, бывает, когда выпьет. А у вас пожрать есть чего-нибудь?
— Чайная колбаса вот, булка. Самовар нам хозяйка не дает, чай на спиртовке греем.
— Неужто сыра нету? — Артемий Иванович проследовал в гостиную и заглянул в буфет. — О! Ну и колбаса… Одни хвостики крысиные. Ну, да что делать.
Из ватерклозета вышла невысокая остроносая девица в толстых очках, вытиравшая маленькие красные лапки несвежим полотенцем.
— Варя! У нас мущина! — заверещала она.
— Цыц! — сказал с набитым колбасой ртом Артемий Иванович и закрыл дверцы буфета. — Это на пользу Отечества твоя колбаса пошла, поняла?
— Ксения, нагрейте мне воды, — попросила Варенька, которой кое-как удалось перевязать голову поляку, и дала Фаберовскому принесенного Артемием Ивановичем лекарства. Поляк закашлялся, и изо рта у него снова пошла коричневая пена.
— Где же Соломон?! — вскочила испуганно Варенька, а Ксения побледнела как мел и бросилась вон.
— Да это у него постоянно! — махнул рукой Артемий Иванович, провожая Ксению взглядом. — Вчера у него тоже весь рот коричневый был. От хны не помирают. Она горькая, зато жар как рукой снимет.
— От чего?! — прохрипел поляк, отплевавшись. — Я тебя убью!
— Степан, ты чего? Э, э! Барышня, не давайте ему вставать! Ты же мне сам сказал купить хны! Ну, я не знаю… Да тебе и так пора волосы красить, совсем от такой жизни седой стал. Я лучше пойду, покурю в соседней комнате.
И Артемий Иванович, даже не доглодав хвостик из колбасы, ретировался обратно в гостиную. Едва он сунул в рот папиросу, как в квартиру ворвалась Ксения с хозяйкой квартиры. Хозяйка была толстым и злым существом, вызывавшим ненависть у всех квартирантов в доме, кроме Ксении Соловейчик, которая чувствовала в ней родственную душу.
