Владимир Тодоров - Пятый арлекин

Теперь, я — очередной наследник Будды. От этого неожиданного поворота мыслей мне стало не по себе — по спине прополз ледяной иней. Теперь иду по следам Будды, выясняя для себя последствия моей удачи. Наследник. Это, конечно, прозвучало в моем сознании жутковато: наследник чего? Смерти, что ли? Ведь и Лаврентьев, и Рачков покончили с собой. Совпадение? Да, конечно, совпадение, по-другому я не хотел думать. А если нет? Хватит у меня духу избавиться от Будды, пока он и меня не привел к такому же фина­лу? Чушь, он ведь неодушевленный предмет и не более. Все осталь­ное — мистика, истерическое накручивание собственных нервов. Ну, хорошо, пусть я обладаю повышенной возбудимостью и чувствитель­ностью, но этого нельзя было сказать ни о Лаврентьеве, ни о Рач-кове. Оба были изрядными хищниками: один на почве антиквариата, другой на благодатной ниве утильсырья. Недаром он испугался в первый наш приход.

Я позвонил в квартиру под номером девяносто семь. Дверь долго не открывали, вероятнее всего меня рассматривали в глазок. Потом она отворилась и я увидел грузную пожилую женщину, даже трудно было предположить, была ли это мать Лаврентьева или жена. По­тому что я оба раза не видел в квартире никого, кроме хозяина. Женщина в упор смотрела на меня такими же пронизывающими глазами, как и Лаврентьев.

— Вам кого?— спросила она, и я подивился сходству интонации с голосом Лаврентьева. «Все-таки, жена»,— решил я да и вообще, она мне уже не казалась такой старой, как при первом взгляде.

— Я хорошо знал Семена Ивановича, и вот...

— Проходите,— потеплела женщина,— вы что, уезжали? Я вас что-то не припомню, вас и на похоронах не было.

— Да, уезжал,— невнятно пробормотал я,— вот приехал и уз­нал тягостную весть.

— Да,— согласилась Лаврентьева,— как вас зовут?

— Виктор Николаевич.

— А меня Антонина Ивановна. Проходите в гостиную.

Я прошел в комнату и занял то же самое кресло, в котором сидел во время первого визита к Лаврентьеву. Сколько случилось за это время трагического: нас тогда сидело за столом трое — остался только я один. Что ждет меня? Как-то сразу охватило чувство обре­ченности, захотелось броситься из этого дома, упрятать Будду в стол и укатить куда-нибудь. Но я знал, что никуда не смогу уехать, пока не узнаю про Будду все, и не избавлюсь от своего нездорового состояния.

— Так вы, Виктор Николаевич, только узнали про смерть Се­мена Ивановича?

— Да. Захотелось прийти и выразить свои запоздалые соболез­нования.

— Спасибо. Я сейчас хоть в себя пришла, а тогда думала, что и сама наложу на себя руки.

— Что же все-таки послужило причиной такой смерти Семена Ивановича? Неприятности по работе, может, или что другое?

— Не знаю. Случись это годом раньше, было бы понятно: на Семена Ивановича завели уголовное дело, таскали к следователю почти каждый день. Но обошлось, ничего не доказали. Начальник Семена Ивановича, Журавлев, все взял на себя и во время следствия покончил с собой.

— Покончил?!

— Да, пришел с очередного допроса, просидел почти всю ночь на балконе, и часа в три выстрелил себе в рот из охотничьего ружья. Ну и, поскольку все нити тянулись к нему, дело закрыли. И от Семена Ивановича отстали.

Я услышал про смерть Журавлева с каким-то внутренним облегчением, в конце концов, существует десяток причин, подталкивающих человека к самоубийству: испуг перед заключением, неразде­ленная любовь, усталость от жизни, недовольство всем и вся... Да мало ли раздражителей, которые могут послужить веской причиной для этого. Вот, пожалуйста, покончил с собой Журавлев и по вполне понятной причине: кому охота гнить в зоне пятнадцать лет за хи­щение в особо крупном размере.

— А Семен Иванович что, переживал?

— Ну, естественно, попереживал и успокоился, когда от него отстали.

— Может, смерть Журавлева потрясла его?

— Нет, он был не из сентиментальных, да и кем ему приходился Журавлев? Никем! Сама не знаю, что случилось с ним: не болел, не жаловался ни на что. Денег хватало, хотя и стали мы жить после прекращения дела более скромно, нежели раньше, чтобы не давать ходу пересудам. А потом, дня за два перед смертью, затосковал мой Семен Иванович, задумается как-то и смотрит в одну точку. Я его спрашиваю: «Что, Сеня, болит что-нибудь?» А он смеется: «Душа, а за нее больничного не выпишут». А накануне вдруг сказал мне как бы мимоходом: «Знаешь, Антонина, у него светится глаз!» Я сразу: «Какой глаз? У кого?» А он вздрогнул и засмеялся: «Космический». Но я же видела, что он чем-то сильно встревожен. Если уж, думаю, Семен Иванович с его железными нервами почувствовал беспокой­ство, то дело нешуточное. Спрашиваю: «Что, опять за тебя ОБХСС взялся?» — «Ты что,— говорит,— с ума сошла? Типун тебе на язык». Я снова: «Так какой же глаз?» А он: «Ну, хватит, смени пластинку. Сон приснился мне, вот и сказал». А через день его не стало. Чуть не всю ночь просидел в этой комнате в темноте. Я ему: «Сеня, ложись». А он: «Посижу и лягу». Утром вышла, а он висит в ванной.

Антонина Ивановна умолкла, а меня затрясло, особенно после того, как она упомянула про светящийся глаз. Ведь не сговаривались Рачков и Лаврентьев: оба сказали перед смертью одно и то же. Они называли камень во лбу Будды глазом, но ведь он действительно похож на глаз, прищуренный, острый, видящий тебя насквозь. Гос­поди, зачем я связался с этим Буддой?! На Востоке умели делать таинственные и непонятные вещи. Кто знает, какой силой обладает этот алмаз, если он может запросто уложить в могилу таких креп­ких, битых жизнью людей, как Лаврентьев и Рачков? Но ведь Жу­равлев, он застрелился по совсем другой причине. Почему нельзя предположить, что у Рачкова была нарушена психика? Это не было очевидным, но процесс разрушения мозга не всегда и заметен... Мои мысли, возносясь по спирали, вновь и вновь возвращались к одному и тому же.

— Что с вами?— спросила Антонина Ивановна,— вам нехоро­шо? Вы побледнели. Может, накапать корвалол? У меня есть; знаете, иногда шалит сердце.

— Не надо,— сказал я, приходя в себя,— так, жара, да и разговор не из легких. Я все-таки близко знал Семена Ивановича. А кстати,— спросил я, как бы мимоходом,— вы не помните, у кого Семен Ива­нович купил Будду? У вас на серванте стоял бронзовый Будда.

— Это тот, которого у меня взял Василий Михайлович Рачков? Вы не знаете, от чего он перестал заходить? Пока был жив Семен Иванович, ходил чуть ли не каждый день, другом дома стал. Водку вместе пили. А как я ему отдала Будду, будто в воду канул.

— Да, тот самый Будда, которого у вас купил Рачков.— Я решил больше не распространяться о Рачкове.— Вот я спрашиваю, вы, случайно, не знаете, у кого купил Семен Иванович этого Будду?

— Ну как же, знаю, у Веры Дмитриевны, у Журавлевой, вдо­вы покойного начальника Семена Ивановича, который застрелился. Виктор Николаевич, вам плохо? Вызвать «Скорую помощь»?

Я открыл глаза и поднялся с ковра.

— Нет, Антонина Ивановна, не нужно. Это у меня бывает: давление...

Я наскоро простился с Лаврентьевой и быстро выбрался на ули­цу. Круг замкнулся: все, кто владел Буддой до меня, покончили с собой. Я хотел сразу же поехать на дачу и как-то распорядиться Буддой: то ли бросить его в реку, то ли найти немедленно покупа­теля, но какая-то сила гнала меня в адресное бюро. Я подошел к окошечку как раз перед закрытием на обед.

— Девушка, я очень спешу, примите заказ: Журавлева Вера Дмитриевна. Возраст? Приблизительно лет шестидесяти пяти. Спа­сибо, подожду.

Через пять минут, получив адрес Журавлевой, я уже спешил к ее дому, воспользовавшись такси. Журавлева, полупарализованная старуха семидесяти лет, подвела черту моим усилиям: ее муж, Жу­равлев Пров Яковлевич, купил Будду в городе Свердловске два года назад у вдовы покойного профессора Павла Дмитриевича Череми-сина, покончившего с собой ординарным способом: он отравился снотворными таблетками, -выпив сразу две упаковки...

Мне незачем было ехать в город Свердловск, чтобы выяснить что-либо о предыдущем владельце Будды, я и так знал, что все они, так или иначе, умерли страшной загадочной смертью. И убийцей их был непроницаемый невозмутимый Будда со светящимся алмазом во лбу! Теперь на очереди был я...