Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.]

— Сейчас пять минут седьмого, — заметил поручик Беранек.

— Ты хочешь сказать, что мне пора повидать Влчека.

— Именно.

— Я проголодался. Пусть Богоуш заедет за мной к Влчеку. А я что-нибудь куплю по дороге. — Он выглянул в окно. — Ого, тучи… Товарищ поручик, — обратился он к Шлайнеру, — показания Рамбоусековой весьма любопытны. Как тут у вас насчет соблюдения служебной тайны?

— За это я ручаюсь, товарищ капитан.

Экснер показал рукой на небо.

— Какие тучи… Гроза собирается.

Прежде чем идти в замок, он вернулся в гостиницу за зонтиком. Вскинул его на плечо, словно ружье, и пошел вдоль площади. «Молоко» — отпуск, самообслуживание еще закрыто, бистро тем более. Он чувствовал себя как бродячий пес, хотя, конечно, ничуть не походил на него. Посмотрел на овощную палатку — тоже закрыто, и нигде ни груши, ни куска гнилого арбуза…

Он подумал о банке апельсинового сока и совсем приуныл.

Счастье улыбнулось ему в улочке, ведущей к замку, где была еще одна молочная. Он купил у старой продавщицы литр молока, два больших рогалика и вафли, по ее словам свежие. На это утверждение ее, вероятно, спровоцировал отчаянный взгляд, каким Экснер обвел полки, где ровными рядами стояли коробки со всевозможными сухарями и пакеты с мукой. Казалось, они приросли к полкам, были там всегда, испокон веку.

В одной руке бумажный пакет, в другой — полиэтиленовый мешочек с молоком, под мышкой зонтик — так капитан Экснер направился к замку.

Поднялся ветер. Гнулись деревья за оградой французского парка. Пыль вздымалась столбом и кружилась на углах. Какая-то белая бумажка летела высоко над крышами домиков.

Многих, наверно, охватила тоска, подавленность, ведь утренние грозы производят странное впечатление. По крышам и по мостовой застучали первые капли; капитан Экснер взял оба пакета в одну руку и раскрыл зонтик.

Навстречу ему бежала светловолосая женщина — Вера Калабова.

— Бегу в молочную, — засмеялась она, — а зонтик забыла…

— Я подожду вас.

Ветер гремел черепицей на крышах, срывал с деревьев листья. Экснер прижался к ограде. Наконец сверкнула молния, грянул гром, и ливень обрушился в полную силу.

Ветер рвал непослушный зонт из руки Экснера. Хорошо еще, что эту руку придерживала пани Калабова.

— Вы приехали не в самое удачное время, — сказала она.

— Правда?

— Эта вчерашняя неприятность…

— Неприятность? Когда меня арестовали?

— Да. А сегодня еще гроза. Вы в парк? В такую рань?

— Нет, — ответил он, — в галерею.

— Доктор Чернох дал вам ключ?

Он неопределенно хмыкнул.

— Вот только не знаю, где позавтракать… И сумею ли пить молоко из этого мешочка…

Она засмеялась:

— Можете расположиться в канцелярии. Я дам вам кружку, пан доктор.

— Вы необычайно любезны, пани Калабова, — галантно ответил он и, усмехнувшись, ступил сверкающими ботинками в лужу.

— Слышишь, мама, — окликнул мальчик; он шел из ванной в кухню завтракать и снял в прихожей трубку телефона, — кто-то звонит.

— Бегу! — крикнула из спальни Таня Врабцова. Она в это время заплетала перед зеркалом косу, которая очень шла ей, хотя лучшие ее годы уже миновали. — Спроси кто.

Мальчик послушался. Потом прикрыл ладонью микрофон.

— Мама… это из общественной безопасности!

— Не волнуйся, малыш, — сказала она, доканчивая прическу, — кто-то нас разыгрывает. — Потом взяла трубку. — Врабцова.

— Главный редактор «Молодых горизонтов»? — спросил мужской голос.

— Да.

— Это говорят из управления общественной безопасности. Уголовный розыск. Надпоручик Вонек. Товарищ главный редактор, у вас в журнале работают товарищи Поган и Луцек?

— Да.

— Они в Праге?

— Насколько я знаю, да. Поган наверняка. Сегодня он должен прийти в редакцию.

— Спасибо, — сказал голос. — А вы случайно не знаете, они не были в конце прошлой недели в Опольне?

— Были. Я точно знаю. Что-то произошло?

— Нет. Ничего особенного. Пока трудно сказать, в чем дело. Нам надо с ними поговорить. Часов в одиннадцать-двенадцать или немного раньше к вам в редакцию зайдет капитан Экснер. Он хочет поговорить с этими товарищами. Хотя бы с одним из них.

— Конечно. Пускай приходит. Они будут в редакции, оба.

— Спасибо, товарищ, — поблагодарил голос вполне конкретного поручика Вонека, и он положил трубку.

То же самое медленно и задумчиво сделала и Таня Врабцова. Потом она пошла завтракать с сыном, но была не слишком разговорчива.

За кофе, оставшись в одиночестве и закурив сигарету, она все же не утерпела и позвонила Рихарду Погану.

— Слушай, Ришо, — начала она со своей всегдашней решительностью, — что вы натворили в Опольне?

— Господи, да ничего, — удивленно ответил солидный редактор Рихард Поган. — А что мы там могли натворить?

— Мне звонили из уголовного розыска. Приходи в полдевятого. Ко мне. И позвони Луцеку.

— Ему тоже прийти? Он должен сегодня ехать снимать.

— Никуда он не поедет. Потому что в одиннадцать в редакцию придет некий капитан Экснер. Потолковать с вами.

— Ну и ну! — удивился Поган. — А что ему надо?

— Я этого не знаю, мой мальчик, — сказала Таня Врабцова с ядовитым спокойствием. — А вот вам бы знать надо. Привет!

— Но…

Она решительно положила трубку, потому что знала: информация все равно от нее не уйдет; она лишь отдалила сладостный миг познания.

Он сидел за низким столиком у окошечка, выходившего под арку, скромно, как бедный странник в людской, пил из кружки теплое молоко и закусывал рогаликом. Вера оставила его в одиночестве ненадолго — ровно настолько, сколько нужно, чтобы вытереть забрызганные ноги и сменить туфли.

Властимил Калаб, очевидно, привык завтракать один.

— Надолго к нам?

— Даже не знаю, — Экснер был рад, что не приходится все время только лгать. — На несколько дней наверняка.

— Когда они уедут, будет спокойнее.

— Конечно. Конечно.

Она уселась в кресло, спиной к окну. Во внутреннем дворе из старых водосточных труб хлестали потоки воды.

Она закинула ногу на ногу, сложила руки, и Экснеру сразу показалось, что канцелярия — самое уютное место на свете.

За окном под аркой свистел ветер.

Капитан напустил на себя задумчивый вид. Потом покачал головой.

— Некстати я приехал. Тут случилось несчастье… Говорят, пожилой был человек?

— Вы имеете в виду Рамбоусека?

— Вероятно, кто-то его ненавидел?

— Знаете, — она снисходительно улыбнулась и сказала тоном человека, умудренного жизненным опытом, — я думаю, это из-за денег.

— А у него были деньги?

— Наверняка. Как слесарь Рамбоусек зарабатывал не много. Но он был мастер на все руки; рядом с манежем у нас есть столярная и слесарная мастерская. Там он делал левую работу и кое-что для нас, для замка. По счетам. У него было разрешение национального комитета. Ну и сапожничал.

— Сапожничал?

— Сначала только сапожничал. Раньше у него была мастерская. Возле площади, как идти к мельнице; может, вы там уже были…

Он усердно кивал, набив рот.

— Иногда и обувь шил. Знакомым. Треногий табурет стоял у него в слесарной мастерской. Мне он в прошлом году сшил зимние сапоги. По картинке из «Бурды». Сказал: «Для смеха, вдруг разучился».

— Ну и как?

— Очень удачно вышли.

— Человек был, значит, весьма работящий.

— Он не умел сидеть сложа руки. Ну и время от времени продавал какую-нибудь из своих странных картин. Некоторым нравились и его пучеглазые чудища. Я лично от них не в восторге.

— Я ни одного не видел.

— Он выреза́л их из дерева. Вот такие большие. У него дома их уйма. Если вам разрешат, загляните туда. Может, и у доктора Медека что-нибудь есть, он прямо молился на Рамбоусека.

— Кто же мог это сделать?.. — размышлял Экснер.

— Арестовали Коларжа, лесоруба, пан доктор. Все знали, что он не выносит Рамбоусека. Старика ведь вообще мало кто любил. Коларж мог бы это сделать только спьяну. И то скорее в пивной, чем в лесу. Хотя… кто знает. Деньги ему нужны всегда, потому что они здорово пили…

— Кто? Коларж и Рамбоусек?

— Нет. Коларж и его сожительница. Они живут за мельницей. В ее лачуге.

— Значит, выяснить будет трудно, — вздохнул он.

— Еще бы. Кстати, у старика есть сын. В последнее время он иногда приезжал. А жена от Рамбоусека сбежала, говорят, сразу после свадьбы.

— Ну и ну, — заинтересованно произнес Экснер, — а почему?

— Не знаю. Мы здесь всего восемь лет. А она сбежала лет двадцать назад.

— Почему же от трудяги Рамбоусека, — рассуждал Экснер, который в это утро, вероятно, под влиянием погоды, неважного завтрака и сонливости то и дело разглагольствовал, как этакий философ-самоучка, — почему от него, человека, работавшего не покладая рук и, наверно, жившего размеренной жизнью, сбежала жена?