Стив свернул на одну из боковых улиц, в туннель из густолиственных тенистых деревьев. Он вел к домам, расположенным в глубине травяных лужаек, невидимым с проезжей части. Похоже, он ехал на проглядывавший с увитой плющом веранды слабый огонек. Резко свернул к дорожке, подал чуть назад и остановился напротив нее.
Некоторое время они продолжали сидеть.
Потом он вышел и, обойдя машину, открыл ей дверцу.
— Пошли, — коротко бросил он.
Патрис не двигалась и не отвечала.
— Пошли со мной. Там ждут, — требовательно повторил Стив.
Она не отвечала, не двигалась.
— Да не сиди же ты так. Мы же все обговорили раньше, в Колфилде. Двигайся. Да скажи же что–нибудь.
— Что ты хочешь, чтобы я сказала?
Как бы давая ей короткую отсрочку, нетерпеливо захлопнул дверцу.
— Возьми себя в руки. Я пойду скажу, что мы здесь.
Патрис смотрела ему вслед с тупым безразличием, будто все происходило с кем–то другим; слышала его шаги на ведущей к дому дощатой дорожке. Даже расслышала раздавшийся внутри дома звонок. Неудивительно — кругом было так тихо. Лишь в кронах деревьев разноголосо жужжали крылатые насекомые.
И вдруг она подумала: «Почему он уверен, что я не заведу вдруг машину и не уеду?» И сама ответила: «Знает, что не уеду. Знает, что опоздала. И я это знаю». Время остановиться, отступить, бежать давно ушло. Очень давно. Задолго до этого вечера. В купе поезда, когда меня предупреждали его колеса. Или когда пришло первое письмо. Когда раздался первый звонок, когда первый раз пошла к аптеке. И теперь надежно, крепче, чем наручниками, прикована к нему.
Послышались голоса. Женский голос:
— Нет, совсем нет, вы как раз вовремя. Заходите.
Дверь открыта, освещена. Стоявшая в дверях женщина вернулась в дом. Стив направляется к ней. Она слышит звук его шагов по деревянному настилу. Она вцепилась руками в края сиденья, спрятала их под кожаную подушечку.
Он снова перед ней. Небрежно произнес:
— Пошли, Патрис.
Именно это, присущая ему небрежная, будничная манера говорить с ней, приводило ее в ужас.
Она ответила так же тихо, но голос ее дрожал как натянутая струна:
— Не могу я, Джорджсон, не заставляй меня.
— Патрис, мы уже все обсудили. Я тебе вчера рассказал, и все было решено.
Она закрыла лицо руками и тут же их опустила, повторяя все те же три слова:
— Не могу я. Пойми же. Не могу.
— Нет никаких препятствий. Ты ни за кем не замужем. Ни та, чье имя ты присвоила, ни ты сама замужем не состоите. Я все проверил в Нью–Йорке.
— Стив, послушай. Умоляю тебя, Стив.
— Этим меня не растрогаешь, — шутовски заверил он. — Совершенно верно, меня зовут Стив, это мое имя. — И, зло прищурившись, добавил: — Это имя мне дали, я его не выбирал, как ты… Патрис.
— Стив, я никогда раньше ни о чем тебя не просила, — возмутилась она. — Все эти месяцы я поступала по–женски. Стив, если в тебе осталось хоть капля человеческого…
— Ничто человеческое мне не чуждо. Вот поэтому я так люблю денежки. А вот ты окончательно запуталась. Потому–то твои призывы к моей человечности бесполезны. Пошли, Патрис. Теряешь время.
Она съежилась, прижалась к сиденью. Стив, усмехаясь, побарабанил пальцами по дверце:
— Откуда такой страх перед замужеством? Давай разберемся в причинах твоего отвращения. Может быть, смогу тебя переубедить. У тебя ко мне никаких личных симпатий. Я же просто тебя презираю как дешевую хитрую дурочку. Как только вернемся в Колфилд, оставлю тебя у порога любящего тебя семейства. Это будет бумажный брак во всех смыслах данного слова. Но он останется навсегда, до последнего. Ну как, уживается он с твоими ханжескими угрызениями совести?
Патрис, как бы защищаясь от удара, прикрыла лицо тыльной стороной ладони.
Джорджсон распахнул дверцу:
— Нас ждут. Пошли, себе же делаешь хуже.
Он начинал злиться. Ее сопротивление выводило его из себя. Но злость его не выплескивалась бурно наружу, наоборот, проявлялась в своего рода убийственной холодности.
— Слушай, приятельница, я не собираюсь тащить тебя туда за волосы. Ты этого не стоишь. Я просто зайду туда на минутку, позвоню Хаззардам и все им расскажу. Потом отвезу тебя обратно. Они получат тебя… если захотят. — Он наклонился к дверце. — Погляди на меня хорошенько. Разве похоже, что я шучу?
Стив не шутил. Его слова не были пустой угрозой. Возможно, ему не хотелось к этому прибегать, но он был готов на все. Патрис прочла это в его холодном, полном отвращения к ней взгляде.
Он повернулся и зашагал обратно по деревянному настилу, решительнее и быстрее, чем в первый раз.
— Прошу прощения, разрешите вас на минутку побеспокоить… — услышала она, когда Джорджсон входил в дверь. Дальше было не разобрать.
Патрис, держась за дверцу, как во сне, выкарабкалась из машины. Шатаясь, будто шла по колено в воде, двинулась по дорожке к крыльцу. Качнувшись, зацепилась за хмель, который долго еще потом шуршал, направилась к выбивавшейся из двери полоске света. Вошла в дом.
В передней ее встретила женщина средних лет:
— Добрый вечер. Вы миссис Хаззард? Он здесь.
Раздвинув старомодные двери, провела ее в комнату с левой стороны. Стивен стоял к ним спиной у висевшего на стене старомодного телефонного аппарата.
— Вот ваша юная дама. Когда будете готовы, можете пройти в кабинет, — сообщила ему женщина.
Патрис закрыла за ней двери.
— Стив, — повторила она.
Он, едва взглянув на нее, снова отвернулся.
— Не надо… ты убьешь ее, — взмолилась она.
— Старики рано или поздно помирают, — холодно бросил он.
— Еще не соединили? — с надеждой спросила Патрис.
— Соединяют с Колфилдом.
Это не было притворством. Рука не у рычага, опущена вниз. Он твердо намерен говорить. Она поперхнулась. На этот раз он взглянул на нее пристальнее:
— Решила, наконец?
Патрис не кивнула, лишь опустила глаза.
— Девушка, — сказал он, — снимите заказ. Ошибка. — И повесил трубку.
Ее подташнивало, кружилась голова, как бывает, когда глядишь в бездну. Джорджсон решительно раздвинул двери.
— Мы готовы! — крикнул он в кабинет напротив.
Не глядя на нее, презрительно выставив локоть, подал ей руку калачиком. Патрис взяла его под руку, и они вместе вошли в кабинет.
Там их ждал человек, который зарегистрирует брак.
На обратном пути Патрис поняла, что убьет его. Поняла, что должна убить, что это единственное, что ей остается. Надо было сделать это раньше, думала она. Намного раньше, в первый вечер, когда она сидела с ним в машине. Тогда все было бы намного лучше. По крайней мере не было бы нынешнего ужаса и унижения. Тогда она об этом не думала; это единственное, что никогда не приходило ей в голову. Всегда думалось о бегстве или каком–нибудь другом способе скрыться от него; никогда о таком способе обезопасить себя — убрать его.
Теперь она знала, что убьет. Этой ночью.
Всю дорогу, с тех пор как они вышли от судьи, не было произнесено ни слова. Да и к чему? Что было говорить? Что оставалось делать… если не считать этого последнего решения, которое пришло к ней у выкрашенного снизу белой краской телеграфного столба недалеко от Гастингса. Оно пришло моментально, будто щелкнул выключатель. Будто от этого столба к нему был протянут электрический провод. Не доезжая до столба было отчаяние, покорность судьбе. По другую сторону — твердое, безжалостное, бесповоротное решение: я его убью. Этой ночью. Еще до того как рассветет.
Оба не произнесли ни слова. Стивен молчал, потому что был удовлетворен. Сделал все, что намечал. Одно время тихо посвистывал, потом смолк. Патрис молчала, потому что считала себя погибшей. Уничтоженной в полном смысле этого слова. Подобного ей никогда еще не приходилось переживать. Она даже больше не испытывала душевных страданий. Борьба кончена. Она просто оцепенела. Даже после крушения поезда у нее было больше ощущений, чем теперь.
Всю дорогу Патрис ехала закрыв глаза. Как будто возвращалась с похорон, где позади, в могиле, осталось все, чем она жила, и вокруг, на земле, больше было не на что смотреть.
Наконец он заговорил:
— Ну что, неужели так уж плохо?
Она, не открывая глаз, равнодушно спросила:
— Что теперь ты от меня хочешь?
— Абсолютно ничего. Продолжай жить как жила. Это остается между нами. И я хочу, чтобы так оставалось, поняла? Ни слова семейству. Пока не придет время. Это будет нашим маленьким секретом. Знаем только ты и я.
Он боится, что, если открыто приведет меня к ним, они изменят завещание, подумала Патрис. И боится, что если я останусь у них и они узнают, то аннулируют мою долю.
Как убивают? Здесь, у нее под рукой, ничего нет. Дорога ровная, прямая. Если схватиться за баранку, попытаться нарушить управление, ничего особенного не случится. Нужны крутые склоны, крутые повороты. А здесь машина катит себе не спеша. Ну заедет в грязь, стукнет телеграфный столб. Ну встряхнет их немножко.
