– То есть как – отпирать? – насторожился Сергей. – Ты хочешь сказать, что показал бы мне сокровища?!
– Твои они, – спокойно сказал дед. – Ты письмо прочел, ты меня сюда принес – твои они. Иди… владей. Только помни: это клад не для человека. Для России, которая когда-нибудь да воспрянет к свету и вере истинной.
Сергей кивнул, слепо оглянулся на Ирину, а потом взял у старика из рук свечу и осторожно пошел к черному гробу.
– А ты, милая, что же? – ласково сказал старик. – Неужто и не глянешь?
Ирина, не отвечая, приникла щекой к земле. Силы у нее опять кончились, и совершенно не хотелось тащиться к каким-то там сокровищам. Павел, то есть Псих, говорил, что она даже не представляет, что ищет. Ну не представляет, и не надо. Поскорее бы вернулся Сергей…
И он вернулся. Подошел. Встал рядом – тяжело дыша, с потемневшими, расширенными глазами.
Выдохнул только:
– Да-а… – И опять замолчал, уставившись в стену.
Наконец перевел взгляд на старика:
– Слушай, дед… Закрой их обратно, а? Ну, камни эти и крест. Положи как было.
– Окстись! – слабо выдохнул Никифор Иваныч.
– Ты понимаешь… – Голос Сергея звучал виновато. – Ты понимаешь, мне самому они не нужны. Ну что я буду делать с этим Первокрестом? Да он мне руки обожжет. А для России… нет пока в России такого человека, чтоб я мог ему этакую великую тайну открыть – и знать, что через год не продадут наш славянский Первокрест где-нибудь на аукционе Сотби с молотка. Сейчас такая гадость у нас творится! То из Третьяковки картины похищают, то рукописи из Национальной библиотеки, то Алмазный фонд шерстят, а уж обычных денег украдено – счету нет! Ну сам посуди, дед, как таким людям отдавать национальное достояние?! Нет уж, пусть все лежит на прежнем месте. Может быть, потом…
– Ну, тебе виднее, – помолчав, чуть слышно ответил старик. – Небось еще и развиднеется, еще и прояснится над Россией небушко. Тогда и придешь ко мне, тогда и спросишь с хранителя. А пока, знать…
Перекрестившись, он медленно вернулся к гробу.
– Сережа, – прошелестела Ирина, – Сережа…
– Ну? – набычившись, обернулся он. – Будешь меня уговаривать, зря, мол?
– Да ты что! – вяло отмахнулась она. – Я просто хотела тебе сказать… Знаешь, я до последней минуты думала, что Стас Торопов – это ты.
– А, ста-ста-ста, то-то-то! – хмыкнул Сергей. – Понятно. Ну и что ты собиралась со мной, злодеем, делать?
– Ничего. Мне это было совершенно все равно. Если хочешь знать, я тебя за это еще больше…
Она осеклась, и слово, несказанное, но легко угадываемое, повисло между ними, как замершая в полете стрела.
Сергей долго молчал, потом вздохнул.
– Знаешь что? Когда я увидел тебя в первый раз, подумал, что это она. Ты такая же тоненькая, будто травинка, будто цветок полевой. Иной раз скажешь что-нибудь – а у меня сердце оборвется: ну ее, совершенно ее голос!
Ирина почувствовала, как у нее обрывается сердце.
Вот оно что!.. У него, значит, другая…
– Ты красивая, ты невероятно красивая, – виновато бормотал Сергей. – Любой другой на моем месте прыгал бы тут до потолка от радости. Ирина, ты обо мне лучше не думай, ты себе другого найдешь. Потому что я… – Он вздохнул, словно виновато всхлипнул. – Ты знаешь, я один раз пришел к нашим девчонкам в паспортный отдел, а у них переполох: куда-то завалилась фотография одной клиентки. Я сдвинул книжный шкаф – вот оно фото. Поднял, посмотрел – и меня, знаешь, словно бы та самая птица клюнула, только в сердце. Фотку я спрятал, не отдал девчонкам. Смотрел на нее потихоньку и думал: не хочу о ней ничего знать, не бывает таких девушек на самом деле! А потом как-то раз встретил ее в нашем отделении милиции. Я только раз и заглянул в тот кабинет, где она была. До того разволновался, когда увидел ее вживе, что даже пошел в соседнюю комнату и весь разговор там подслушивал. Ну, слушай, я тебе скажу, это такая необыкновенная девушка!.. У нее были большие неприятности, в деталях не буду говорить, но я, дурак, только на другой день сообразил, что надо делать, как с ней познакомиться. Прийти и предложить свою помощь, защиту! Пришел, а она куда-то уехала, и я никаких следов ее не нашел. А поскольку я все равно собирался к деду в Вышние Осьмаки, решил приехать.
В горле у Ирины было сухо-сухо.
– И как ее зовут? – спросила чуть слышно.
– У нее фамилия почти такая же, как у тебя, – ласково улыбнулся Сергей. – Только ты – Бурмистрова, а она – Старостина. Екатерина Старостина.
Ирина кивнула.
– Слушай… – Голос Сергея дрогнул. – Ты уж извини, а?
Ирина опять кивнула, да так и осталась с опущенной головой.
– Ну что, детушки? – Никифор Иваныч, бодрый, словно бы помолодевший, приблизился к оцепенело сидящим молодым людям. – Пошли, что ли?
Сергей вскочил, помог встать Ирине. При этом рука ее незаметно скользнула в карман, где раньше хранились спички и куда она потом машинально спрятала подаренную Психом элитную карту сети «Аллюр». Нащупала плотный, гладкий квадратик, вытащила его… потом, вздохнув, разжала пальцы – и бесценный кусочек картона, дающий право на пожизненную неземную красоту, беззвучно канул в вековую пыль.
Одно из течений русского раскола.
В данном случае – «это уже было». (Пер. с фр.)
Обычное приветствие старообрядцев, по которому они узнают друг друга.
Так старообрядцы называли приверженцев официальной религии, крестившихся тремя перстами – «щепотью».
Мирскими староверы называют православных.
Кожаные четки староверов.
Так назывались у раскольников приживалки.
Так раскольники называют картофель. Антий – антихрист.
Так на Нижегородчине иногда называют летучих мышей.
Названия некоторых старославянских букв.
