лицу это. – Влад хитро ухмылялся, и на этом наш спор заканчивался.
Я действительно не на шутку волновалась за него: он спал по пять часов в сутки, ранним утром уходил в больницу, три раза в неделю до позднего вечера сидел на лекциях в институте, а возвратившись домой, каждую минуту находил себе какое-нибудь дело, совершенно не думая об отдыхе. Мне было совестно и неловко, однако сладить с его упрямством я не могла.
Я старалась проявлять по отношению к нему ответную заботу, изо всех сил пыталась пробудить в себе если не страстную любовь, какую испытывала к Толику, то хотя бы нежность.
Однако выходило с трудом.
Чем дальше, тем больше я ощущала напряжение. Мне казалось, что, всецело доверившись Владу, я перестала быть самой собой, влезла в чью-то чужую, хоть и привлекательную шкуру. Каждое мое слово, сказанное ему, каждый взгляд в его сторону, каждое прикосновение чудились мне неестественными и вымученными, как жесты и реплики бездарного актера.
Постепенно мной овладевали тоска и черная, беспросветная меланхолия. Ночами, дождавшись, пока Влад уснет, я не могла сдержать слез, лежала, уткнувшись в подушку, и давилась беззвучными рыданиями.
А когда, измученная и наревевшаяся вдоволь, засыпала, мне снился Толик.
Он снился мне все чаще и чаще, почти каждую ночь – его тонкое, нервное лицо, искаженное не то болью, не то гневом, холодные глаза, похожие на две синие льдинки, светлая прядь волос надо лбом.
Во сне я умирала от любви к нему, шептала, как молитву, его имя, просила не покидать меня. Он слушал, ничего не отвечая, потом медленно поворачивался и уходил куда-то в темноту.
Я просыпалась, и первые мгновения бодрствования мне казалось – Толик где-то рядом. Вот сейчас я поверну голову и наткнусь на его пристальный, немного насмешливый взгляд. Он скажет:
– Привет, Василек. Гуд монинг.
И я отвечу ему:
– Гуд.
Я готова была полностью простить Толику все, что произошло со мной по его вине, лишь бы только вновь оказаться рядом с ним.
Однако это была лишь бесплодная мечта. Иногда, гуляя по бульвару возле дома, я останавливалась и подолгу смотрела на молоденьких мам с нарядными колясками. Может быть, если бы у меня был малыш, я смогла бы смириться и позабыть Толика навсегда. Может быть.
Но это тоже была лишь мечта.
Влад, кажется, стал замечать, что со мной творится неладное. Я все чаще видела на его лице темную тень. Он по-прежнему смотрел на меня с нежностью и продолжал улыбаться, однако иногда ночью мне вдруг чудилось, что Влад не спит, лежит рядом и тихонько прислушивается к моим немым рыданиям.
Я начала опасаться, что нечаянно назову его не тем именем, старательно взвешивала каждое слово, контролировала всякий шаг.
Так пролетело три месяца. Наступил апрель. В больнице у Влада заболели сразу две медсестры, и ему пришлось работать почти без выходных.
Домой он приходил без сил, выжатый, как лимон. Я, радуясь возможности наконец что-то сделать для него, с удовольствием готовила ужин, жарила его любимые котлеты. Влад больше не сопротивлялся проявлениям моей хозяйственности, сидел за столом и клевал носом. Иногда он засыпал прямо на стуле, с раскрытым учебником в руке.
Я осторожно расталкивала его, доводила до дивана, укладывала, укрывала одеялом.
Влад, приоткрыв глаза, улыбался:
– Я только три минутки посплю. Мне больше не нужно.
Я кивала.
Потом заболела и третья сестра, сломала ногу, побежав вдогонку за автобусом. Влад позвонил мне днем из отделения:
– Василиска, аврал. Работать некому, заведующая стонет. Ты сегодня ночуй без меня, хорошо?
– Хорошо, – сказала я. – Но как бы ты не переработался, в таком-то режиме.
– Не переработаюсь, – успокоил Влад. – Ты, главное, не скучай. Телик посмотри, сегодня фильм хороший в девять тридцать.
– Посмотрю.
Я повесила трубку, и взгляд случайно упал на овальное зеркало, вмонтированное в дверцу шкафа в спальне. Странно, я смотрела на себя по несколько раз в день, но почему-то до этого момента не замечала произошедших со мной перемен.
Стрижка моя давно отросла, я перестала укладывать волосы, и они свободной волной спадали почти до плеч. Глаза не накрашены, а лишь слегка подведены, губы без следов помады.
Не об этом ли я всегда мечтала, живя с Толиком, – стать естественной, скромной, убрать яркий макияж, перестать привлекать к себе внимание? И, вот удивительно, сейчас мне вдруг стало жаль моего прежнего облика. Я показалась себе постаревшей, блеклой, скучной, как занудная старая дева.
Мне страстно захотелось хоть ненадолго, на несколько часов, вернуть ту внешность, которая помогала мне объегоривать Толиковых врагов.
Я вымыла голову, уложила волосы феном, зачесав на лоб пикантную челочку, накрасила ресницы зеленой тушью, выразительно и ярко подвела губы. Затем надела сапожки, куртку и вышла на улицу.
Я хотела прогуляться до ближайшего супермаркета, купить там парного мяса и сделать Владу котлеты к его утреннему возвращению.
Едва я покинула двор и очутилась на улице, на меня тотчас вылупился шедший навстречу парень в кожаной бейсболке. Я узнала этот взгляд – восхищенный и желающий – и, довольная, помахала парню рукой. Тот в ответ разинул рот от удивления.
На сердце стало легко и весело. Я шла вперед пританцовывающей походкой, и мои переломанные ноги слушались меня удивительным образом. Казалось, на меня смотрят все прохожие – точнее, мужская их часть. Я даже замурлыкала себе под нос какую-то разухабистую песенку.
В магазине было полно народу и ни одной свободной корзины. Но не успела я поглазеть по сторонам, как охранник, дюжий парень в форме, с квадратной челюстью, жестом фокусника вынул из-за спины пустую корзинку и услужливо подал ее мне:
– Вот, девушка, возьмите.
Я послала ему обворожительную улыбку, изящно ухватила корзину за тонкие ручки и направилась в торговый зал.
Терпеливо отстояв внушительную очередь в мясной отдел, я взяла кило говяжьей вырезки и еще несколько куриных окорочков, потом подумала и сунула в корзину шоколадно-вафельный торт, решив, что Владу при его повышенных нагрузках нужно побольше сладкого.
Себе я выбрала пакет молока и два румяных, посыпанных маком бублика. Набив корзинку до отказа, я встала в другую очередь – на сей раз к кассе.
Очередь двигалась быстро.
Оплатив покупки, я уложила их в пару пакетов и, кивнув на прощание любезному охраннику, покинула магазин.
Было еще совсем светло. В воздухе пахло весенней свежестью, под ногами хлюпали оставшиеся от недавнего снега лужи, кое-где на газонах уже вовсю зеленела молоденькая травка.
Я бодро шагала к дому, распределив пакеты так, чтобы наименьшая тяжесть приходилась на поврежденную руку. Мысленно я продумывала, как
