— Алло. Алексей?
— Да, я.
— Ну что? Не слышно про нашего друга ничего?
— Пока нет. Но найдем, найдем. Не волнуйся, генерал, эта падла долго землю топтать не будет. Кинул, сука, всех кинул. Никуда не денется. Шарик маленький, а наши люди везде.
— Ну добро.
Смолянинов действительно недооценил расторопность майора Панкова. В то время, когда генерал прощался с высоким московским гостем, самолет компании «Финн Эйр» заходил на посадку в аэропорту «Кеннеди». Панков смотрел в иллюминатор на острова, проносящиеся под крылом, на тянущиеся, кажется, до самого горизонта пространства, занятые рядами аккуратных домиков, на башни небоскребов, торчащие вдали.
— А где же Манхэттен? — спросил он, повернувшись к Манкину, дремавшему рядом.
— Ну, отсюда, наверное, не видно… Не просматривается из самолета. Я, знаете, сколько раз уже прилетал сюда и все не могу привыкнуть… Смотришь вниз — одноэтажные кварталы… Одноэтажная Америка… А через час — в даунтауне уже солнца не видно от небоскребов… Вообще страна хорошая, — сказал он, словно подводя итог. — Жить можно. Только, молодой человек, я очень вам рекомендую не светиться… осторожней здесь…
— Ладно, разберусь…
Отношения Панкова со старым ушлым бухгалтером за время полета приобрели какой-то странный, едва ли не дружеский оттенок. Конечно, Манкин знал об убийстве Греча, но и думать не мог, что его сосед по самолету каким-то образом приложил к этому руку. Борис Израилевич был уверен, что моложавый следователь просто ухватил кусок у начальства и решил рвануть от всей этой отечественной мерзости за кордон. Что же — дело нельзя сказать что благородное, но поступок по крайней мере вполне разумный.
— Все, давайте прощаться, — сказал Панков, когда самолет подрулил к терминалу. — Больше мы с вами не увидимся.
— Да. Всего вам… В банке, вы поняли, да? Там все в порядке… Деньги ваши получите когда угодно…
— Счастливо, — сказал Панков, накинул на плечо ремень спортивной сумки и быстро зашагал к выходу.
Багажа у него не было, и уже через двадцать минут он, быстро пройдя таможенный и паспортный контроль, вышел из здания аэропорта.
«Все. Здравствуй, новая жизнь», — подумал он, увидев, что прямо перед ним остановился автобус. Панков шагнул в открывшуюся дверь. Куда идет автобус, он не знал, да и, собственно говоря, ему было все равно.
Диана подходила к старинному особняку, где с минуты на минуту должна была начаться гражданская панихида, и с каждым шагом недоумение, охватившее ее, как только она вышла на площадь перед дворцом, только нарастало.
Она приехала из Москвы сегодня утром, чтобы сделать репортаж с панихиды, затем, если получится, попасть непосредственно на похороны Павла Романовича Греча и, что самое важное, поговорить с некоторыми из тех, кто близко знал бывшего мэра. Исключая родственников, жену и товарищей по его новой затее с выборами в Думу. От этих правды не добьешься. Будут нахваливать, вешать на уши лапшу о том, какой Павел Романович Греч был замечательный, белый и пушистый, какой он был демократ и романтик, честный, неподкупный…
Все это мало интересовало Диану. Газета, в которой она работала, специализировалась на скандалах, тираж ее рос именно за счет неожиданных интервью, сведений, добытых у лиц, причастных к искусству, политике и общественной жизни непосредственно — что называется, живущих внутри политический, театральной, кинематографической или поп-музыкальной кухни. Иной раз швейцар гостиницы может рассказать гораздо больше интересного о своих постояльцах, чем менеджер того же отеля, а домработница эстрадной звезды порой представляет для газеты больший интерес, чем ее, этой звезды, продюсер.
Прямо с поезда Диана поехала в Институт, чтобы встретиться с Радужным. Обратиться к ректору, под началом которого работал некогда Греч, ей посоветовал Борисов. Вася, несмотря на то, что уже довольно давно работал в администрации Президента и был очень большим человеком, не забывал старых друзей, а с Дианой его связывали давние, хотя и не слишком регулярные отношения, который вполне можно было назвать дружескими. По крайней мере спали они вместе от силы раза два в год — чаще не получалось. Борисов был очень занят своими делами, да и у Дианы была своя личная жизнь.
Однако, когда Диана собралась в командировку на похороны скандально известного экс-мэра, Борисов неожиданно позвонил сам. После короткого разговора о том, о сем, о здоровье и об огромном, его, Крамского, желании встретиться и провести вечерок, как только с делами будет полегче, Вася сообщил, что может помочь своей доброй знакомой.
— Слушай, я тут узнал, ты едешь на похороны нашего флагмана демократического движения.
— Да.
— А как ты вообще к нему относишься?
— Да как? А как ты думаешь? Обычный коррупционер, прикрывающийся громкими фразами. Я таких знаешь сколько видела! Да и ты тоже.
— Ага… То есть отношение у тебя к самой личности вождя мировой интеллигенции резко негативное?
— Да ну, Вася, брось ты. У меня очень мало к кому резко негативное отношение. Я же сказала — обычный тип. Ничего особенного. Раздули вокруг него бучу…
— Слушай, я примерно того же мнения. Вот, кстати, мне тут звонил некто Радужный. Не слышала о таком?
— Нет.
— Это ректор Института, в котором работал Греч. Ты к нему заскочи, он тебе много расскажет всякого… Неформального.
— Это что, рекомендация сверху?
— Что ты! Просто помогаю старой знакомой. С тебя, кстати, причитается. Надеюсь по возвращении получить гонорар…
— Получишь, получишь. Все, пока, я побежала. Мне в редакцию.
— Ну беги, милая. До встречи.
Радужный действительно оказался на месте — Диана позвонила ему на мобильный прямо с вокзала, и он сообщил, что ждет ее в Институте.
— Меня Борисов предупредил, — заметил он, подчеркивая важность фамилии.
«Шестерка, — решила Диана. — Перед Васькой стелется. Ожидает он меня, видите ли. Ну ладно. Поглядим, что это за Радужный».
Ректор не произвел на нее большого впечатления. Он мямлил, говорил про большое горе, про то, что в день похорон он не в силах сказать что-то внятное по поводу личности Павла Романовича. К большому, мол, сожалению. Единственным, что могло бы сгодиться для печати, была вымученная фраза об «огромной потери для жителей нашего Города».
Что и говорить, не богато.
«Сволочь, — думала Диана, слушая лепет Радужного. — И вашим, и нашим. И Ваське угодить нужно, а значит, со мной встретиться. И плохого ничего говорить не хочет. Боится, видимо, своих коллег. Марку держит. Как же интеллигенция…»
— Я вам знаете, что скажу? — глаза Радужного вдруг блеснули.
— Ну? — хмуро спросила Диана, мысленно уже поставив крест на скользком ректоре. Первая половина дня была безнадежно потеряна.
— Поезжайте-ка на кладбище…
— Я поеду. Конечно.
— Не на то. На Поляковское.
— И что там?
— Дело в том, что есть один человек… Мне кажется, он будет вам интересен. Вы с ним поговорите. Он может много чего рассказать. Некто Георгий Крюков.
— Кто он такой?
Диана провела рукой по светлым волосам. Движение это было инстинктивным, так она начинала подготовку к «охмурению» очередной своей жертвы. В свои тридцать Диана выглядела двадцатилетней наивной девчонкой, худенькой, с длинными, почти белыми волосами, длиннющими ногами безупречной формы, которые она никогда не прятала — обтягивающие черные джинсы только выгодно подчеркивали все, что нужно было видеть мужчинам.
В случае Радужного «охмуреж» совершенно не требовался, но движение было отработано до автоматизма, и Диана даже не заметила того, что начала атаку на пожилого, брюхастого, лысеющего дядьку в немыслимом, устаревшем много лет назад костюме.
— Понимаете ли… — Голос Радужного приобрел жирную, сочную окраску. Это Диане тоже было знакомо и скучно до зевоты. Всего-то один жест, а какой эффект. Видно, дедушка изголодался. — Он в прошлом очень неплохой писатель… Член союза… Умнейший, надо сказать, человек. Светлая голова.
— Почему — в прошлом? Спился?
Диана посмотрела на часы. Пора было ехать на панихиду.
— Он как раз из тех… Из тех многих, — Радужный чуть понизил голос, кому реформы Греча вышли боком. Как раз в тот период он полностью обанкротился. И как творческая личность, и просто как человек. Не смог приспособиться к новым порядкам. В общем, с ним есть о чем поговорить. У него свой взгляд на политику Греча. При этом они были друзьями. Мне кажется, вам будет интересно, Знаете, этак… — Радужный покрутил в воздухе пальцами. — На парадоксе сыграть… Мол, друг, шестидесятник, а в какой-то момент дорожки разошлись…
«Сволочь, — уверенно заключила про себя Диана. — Законченный подонок».
