«Сволочь, — уверенно заключила про себя Диана. — Законченный подонок».
— А он там? На кладбище? На панихиду не пойдет?
— Нет. Я вчера ему звонил. Он сказал, что будет на работе…
— Спасибо. — Диана убрала в сумочку диктофон.
— Да не за что.
— Скажите… А вы?
— Что — я? — Радужный улыбнулся.
— Вы не были его другом? — Диана прищурилась.
— Был. Мы очень дружили.
— Ясно. Всего вам доброго.
На панихиду Диана успела.
«Быстренько заскочу, посмотрю, как и что, может быть, удастся с Лукиным поговорить — именно здесь и именно сейчас. В Москве до него хрен доберешься…»
Однако ее поистине кавалерийский напор исчез в ту секунду, когда она вышла на площадь перед дворцом.
Такого количества народа Диана никак не ожидала увидеть. По Москве циркулировала информация, гласящая, что народ в Городе совершенно охладел к бывшему мэру, и не просто охладел, а даже озлоблен его позицией, раздражен, что опальный мэр никак не угомонится, вот опять лезет в политику — теперь уже в Думу, все ему, дескать, мало…
Площадь была запружена народом. Подойдя поближе и приглядевшись, Диана поняла, что это не стихийная толпа, а длинная очередь, упирающаяся в парадное крыльцо дворца — то, в котором сейчас должна была начаться панихида. Очередь вилась невиданной, нескончаемой змеей, заполняя всю площадь, — не было места для проезда машин, даже одинокому пешеходу пройти напрямую было чрезвычайно сложно, пришлось бы продираться сквозь молчаливые ряды людей с хмурыми, печальными и — Диана увидела одно, два, еще и еще — заплаканными лицами.
Поклонников, последователей и просто поддерживающих Греча людей оказалось значительно, несопоставимо больше, нежели Диана представляла себе по московской информации.
Она вытащила журналистское удостоверение и начала осторожно пробиваться сквозь витки огромной очереди к парадному крыльцу.
Это оказалось значительно легче, чем она предполагала. Люди, завидев ее, спокойно расступались и пропускали, чтобы через мгновение снова сомкнуть ряды за ее спиной и замереть в ожидании.
«Дисциплинка, однако, — подумала она. — Надо же. И никто не ругается. Не спрашивает — «Куда прешь?»… Очень странно. Ничего подобного в жизни не видела».
Во дворец ее тоже пропустили совершенно спокойно. Она показала удостоверение, и охранник даже не стал заглядывать в длинный список официальных лиц, лежащий перед ним на небольшом специальном столике.
Диана вошла в зал и очутилась в такой же строгой, молчаливой и торжественной толпе, как и на площади, с той только разницей, что здесь собрались люди, известные всей стране. Знаменитые артисты. Режиссеры. Писатели. Политики. Диана увидела Лукина, идущего от микрофона, который стоял за гробом на небольшом возвышении, — видимо, он только что говорил.
«Так. Сейчас».
Диана быстрыми шагами, лавируя в строгой толпе (этому искусству она уже давно научилась — пробираться меж высокими персонами так, чтобы никого не задеть или, упаси господь, не наступить на ногу), приблизилась к стоящему возле колонны Лукину. Рядом с ним маячили два телохранителя, но это не было для Дианы серьезным препятствием.
— Сергей Сергеевич, — тихо пропела Диана, вкладывая в свой голос максимум печали, на который была способна.
Лукин поднял голову, взглянул на журналистку, и она вдруг почувствовала, что банальное выражение «слова застряли в горле» имеет под собой вполне материальную, физическую основу.
В глазах Лукина стояли слезы. При этом он смотрел на журналистку так, что лучше бы матом выругался… К мату она, во всяком случае, привыкла. Не так обидно было бы. Она и не представляла, что простой взгляд может передать столько информации. И не только информации, но и личного к ней отношения. Причем развернуто, с цветистыми эпитетами и метафорами. И эти слезы…
Диана пробормотала что-то, что должно было означать «извините», и ввинтилась в толпу.
Выступление Лукина, судя по всему, было последним на панихиде. Народ потянулся к выходу. Диана увидела, как к гробу подошла жена Греча, Наталья Островская. Рядом с ней неожиданно выросла фигура Зотова.
«Вот тоже тип… Вечно он всюду лезет…»
Кто-то задел Диану плечом, она быстро шагнула в сторону, пропустила незнакомого ей хмурого толстого господина, потом еще одного и незаметно для себя приблизилась к Островской. Зотов по-прежнему стоял рядом и что-то тихо говорил. Прислушавшись, Диана разобрала его слова.
— Наталья Георгиевна, простите меня… Я все-таки не подонок последний… Я журналист. Меня заносит. Но я не подлец. Простите, если можете.
— Бог простит, — ответила Островская и тронула Зотова за плечо. Пойдемте.
«Сумасшедший дом», — покачала головой Диана.
Взглянув на часы, она поняла, что если хочет хоть что-нибудь еще выжать из сегодняшнего дня, нужно срочно ехать на кладбище. Если этот Крюков действительно стал алкашом, то вполне может к вечеру напиться и стать технически непригодным для интервью. В принципе, Диана ничего не теряла. На вечер у нее были запланированы еще несколько встреч, хотя и не суливших скандальной информации, но командировку тем не менее «закрывавших». Так что в любом случае работа будет выполнена.
Крюков повертел бутылку в руках, посмотрел на просвет и, наклонив над стаканом, попробовал выцедить из нее хоть каплю. Все надежды и усилия оказались тщетными — бутылка была пуста. Гоша коротко выругался. Пустил опорожненную поллитровку по полу, и она закатилась под металлический шкафчик.
— Ну и что? — спросил Миха. — Кто за ней полезет?
— А-а, — махнул рукой Гоша. — Потом…
— Ясно, что потом. Только сам и полезешь. Ишь, разбросался. Миллионер. Тебе мэр бывший, что ли, наследство оставил?
Крюков посмотрел на Миху мутными глазами.
— Какое еще наследство?
— Ну, это я так, шучу, — ответил Миха. — Я к тому, что вы с ним приятели были.
— Да ладно там… Какие еще приятели? Никогда мы с ним приятелями не были.
Гоша полез в карман ватника.
— Во! — он потряс извлеченными оттуда купюрами. — Гляди, Миха. Есть еще порох, так сказать… Короче говоря, я в ларек.
— Да сиди ты. Я сам схожу. Давай бабки.
— Держи.
Дверь в сторожку отворилась, и Крюков застыл с протянутой в сторону Михи рукой. На пороге стоял Виталя — тот самый, который не так давно сидел в этой комнате напротив Гоши с папиросой в руке и готовил провокацию против еще живого Греча. С этого-то все и началось.
— Крюк, — сказал Виталя. — Хорошо, что ты здесь. Привет, Миха. Давайте-ка, мужики, выпьем.
Он поставил на стол извлеченную из глубокого кармана пальто литровую бутылку водки.
— Ну что, Крюк, — продолжил он, садясь, как и тогда, напротив. — Настучал, падла?
Крюков молчал, ожидая, что же сделает с ним этот бандит. Понятно, он пришел мстить за то, что Гоша выдал их планы. Рассекретил. Заложил Гречу. Предал…
— Не дрожи ты, е-мое, — усмехнулся Виталя, пристально разглядывая Крюкова. — И бабки спрячь. Потеряешь. У тебя их мало… Миха, давай стакан.
Сторож послушно полез в шкафчик.
— Ну че, Крюк? Не ссы. Не трону я тебя. Хотя, по всем понятиям, надо тебя наказать… Только ты сам себя наказал. Не буду я тебя, это… Живи. Вот, даже водки с тобой выпью.
Виталя взял бутылку и разлил водку по стаканам.
— Пей давай.
Крюков послушно взял стакан и сделал большой глоток.
— Эх, слабаки вы… — сказал Виталя.
— Кто? — осмелился спросить Гоша.
Водка произвела свое магическое действие очень быстро. Видимо, сыграл свою роль нервный стресс, который Крюков испытал при виде Витали.
— Интеллигенция, — ответил Виталя. — Не люди, вообще. Верить вам нельзя. Вообще, — повторил он для пущей убедительности.
— Вот у нас, — сказал он после паузы. — У нас и то строже… Мне, например, пить не дают. Дисциплина, мать ее… Приходится ховаться, к вам вот в гости заходить. Такие дела, Крюк. А вам — нет. — Он покрутил головой и махнул рукой. — Вам веры нет. И потом — вы все через жопу делаете. Все. Конкретно все. Вот ты скажи, — Виталя ткнул Гошу пальцем в грудь. — Ты настучал… И чего? Получается, замочили его из-за тебя…
— Почему это из-за меня?!
— Да потому что! Потому что! Понял? Потому что выгорело бы дело здесь, посадили бы его, сидел бы сейчас, адвокаты бы ему хавчик таскали, жил бы, как король, в камере. Я же знаю. Если бабки есть, нигде не пропадешь. Особенно в тюрьме. Там тоже люди… А ты насрал, вот люди и напряглись. Понял, профессор хренов? Давай, наливай, мне на работу скоро… Интеллигенция.
Виталя усмехнулся. Дверь сторожки отворилась. Рот бандита так и не закрылся, застыв в кривой ухмылке.
Диана сразу опознала среди сидящих в сторожке людей бывшего писателя. Конечно, это мужичок, скрючившийся в уголке, — с длинным носом, заросшим щетиной лицом и застывшими, округлившимися, однако очень внимательными и умными, хотя и мутными глазами. Второй, вероятно, — кадровый работник кладбища с неотягощенным интеллектом лицом. А третий, который уставился на нее с примерзшей к губам ухмылкой…
