Чумаков торжественно, точно гимн услышал, поднялся со стула, размашисто шагнул за спину Дениса, сделал второй шаг, но ударился грудью об угол сейфа. Однако же продолжал с пафосом:
— А годы-то были романтичнейшие… Старт широкого наступления на Сибирь, Братская ГЭС, Красноярская ГЭС, песню пели: «ЛЭП-500 — не простая линия…» Ради будущего диплома я разгружал вагоны на станции Москва-Сортировочная, сторожил ларьки на Цветном бульваре, подметал асфальт на Садовом кольце. Словом, был, по Федору Достоевскому, униженным и оскорбленным. И подобно его любимому герою Родиону Раскольникову — в гордости своей уязвлен сильно. Не стану скрывать, честолюбив был тоже не менее его. Однако же старушку-процентщицу не убил. — Чумаков усмехнулся. — Хотя страдал от хронического безденежья. И завидовал моим однокашникам, кого в те времена называли стилягами. Честно вам скажу, от поисков той процентщицы спасла меня повышенная романтичность в оценке своей профессии. Виделся я себе этаким Ермаком Тимофеевичем эпохи НТР во главе дружины высоковольтников на сибирских просторах. В конце концов достиг кое-чего. Недавно прикинул — за семнадцать лет после института я эти «непростые линии» протянул больше чем на половину земного экватора. Не обижен по службе. Ценят в нашем самом многопрофильном в Союзе министерстве. И ордена появились. Словом, не зря жизнь живу: хотя течет она при ЭВМ и опорах, а вот отцовская скрипка в футляре покоится на антресолях… На черный день… Знатоки утверждают — целое состояние…
По мере того как Федор Иннокентьевич нанизывал подробности своей далеко не прямой и не гладкой жизни, Денис проникался к нему все большим сочувствием. Когда же Чумаков, пусть несколько высокопарно, заговорил о своей романтической профессии, о том, что проложенными им высоковольтными линиями можно опоясать половину земного экватора, Денис почувствовал, что близок к тому, чтобы разделить всеобщее восхищение этим человеком. Следователь Денис Щербаков верил, что, независимо от возможных конфликтов Чумакова с законом, перед ним мастер своего нелегкого дела, человек, могущий и имеющий право вести за собой людей.
А Федор Иннокентьевич вопросительно взглянул на Дениса, улыбнулся грустно и сказал:
— Играть на скрипке я так и не научился. И даже не знаю, есть ли у меня музыкальный слух. Пою, простите, только на дружеских застольях. — Чумаков снова разулыбался ослепляюще и радушно: — Так, может быть, мы с вами сочиним его, застолье-то? Не до песен, конечно, а так, по рюмочке коньячку для приятной беседы. Время обеденное. Как вам эта идея? — И, заранее уверенный в согласии Дениса, поднялся, снял с вешалки шапку.
«Мелковато, — оценил мысленно Денис. — Неужели только ради рюмочки коньячку проведена эта словесная артподготовка?» Но сказал с искренним дружелюбием:
— На службе ведь я, и коньяк-то нынче…
— Дороговат, хотите сказать? — озорно подхватил Чумаков. — Так ведь не дороже жизни, Денис Евгеньевич. А жизнь-то, она ой как дорога и быстротечна. И надо следовать советам врачей: дышать свежим воздухом. А у вас душновато здесь и, пардон, очень уж неуютно, казенно.
— Да, с вашим бывшим кабинетом в ПМК не сравнишь, — радуясь тому, что Чумаков намерен продолжить разговор, и, возможно, удастся вывести его на более близкую к существу дела орбиту, согласился Денис.
— И с нынешним в тресте тоже, — как бы мимоходом пробросил Чумаков. — А здесь, прямо скажу, бедновато.
— Да, небогато. — Денис хотел было ограничиться этим лаконичным признанием, но, мгновенно оценив выгоды для себя случайно поднятой Чумаковым темы, продолжал словоохотливо: — Пока небогато. Но убежден — не за горами время, когда построим подлинные Дворцы юстиции, Дворцы правосудия, внушающие гражданам благоговение перед законом.
— А вы, Денис Евгеньевич, простите, фантаст! Да еще пылкий! Дворцов культуры покуда не достает. Жилья, знаете ли… А вам Дворцы правосудия подавай, и не менее того… — Он заговорил горячо, с неподдельным волнением, как произносил, должно быть, речи с самых высоких трибун: — Слышали, возможно, в первые годы революции песня была: «Церкви и тюрьмы сровняем с землей». Тоже, знаете ли, фантазировали пылко. А в реальности-то сегодня и церковный благовест слышен, и тюрьмы, как их там ни называйте «следственный изолятор», «колония», функционируют, и достаточно интенсивно. И сровнять их с землей время еще не приспело. Воруют, дорогой Денис Евгеньевич, и много. И в пьяном виде физиономии ни за что ни про что кровянят. И другие совершают более тяжкие эксцессы. А ведь шестьдесят с лишком лет прошло. Не сровняли! Не вышло! Думаю, и за сто лет не сровняем. Так сказать, вечная проблема! — закончил он с неожиданным торжеством.
— Снимем! Снимем, Федор Иннокентьевич, эту вечную проблему, как сняли многие другие, не менее жгучие. Сровняем тюрьмы с землей. Вы говорите: не вышло за шестьдесят лет! Они же полны драматизма, борьбы, лишений. В первые годы революции решение многих социальных проблем виделось простым и однозначным. Считали, что социализм автоматически снимает «вечные проблемы». Но на то они и первые годы… Покончили же за эти шестьдесят лет — это факт и вместе с тем наша гордость, — покончили с профессиональной преступностью. У нас нет гангстерских синдикатов и всюду проникающей мафии. Но вот мелкие воришки, карманники еще есть, и есть, так сказать, более «интеллигентные» — казнокрады, взяточники, спекулянты — еще не вывелись. Для их скорейшего искоренения потребны и Дворцы правосудия, и специальные службы, и названные вами специальные учреждения…
Чумаков невозмутимо и вроде бы согласно кивал в лад словам Дениса. Потом заметил с покровительственной ухмылкой:
— Вот спасибо вам, просветили меня, темного. Значит, снова виноваты во всем пережитки проклятого капитализма?
— В немалой степени — да! Частнособственническая идеология уходит корнями в глубокое прошлое. И она очень живуча. Но списывать все наши беды, живучесть преступности только на пережитки — это крайне облегченный ответ. Тут множество аспектов: нравственные, экономические, гражданские и, если хотите, даже биологические. Нельзя забывать известных противоречий нашей жизни. Социализм еще не устраняет имущественного неравенстве граждан. Это порождает у какой-то части людей жажду стяжательства, накопительства. А различные диспропорции, дефицит? Это же питательная среда для спекулянтов. Ну, а пьянство, безнравственность, моральная распущенность, жестокость иных субъектов… Словом, обществу нужны Дворцы правосудия, нужно привитие каждому гражданину благоговения перед законом…
Чумаков помолчал, обдумывая услышанное, и сказал ухмыляясь, только ухмылка стала зыбкою — не то по-прежнему покровительственной, не то грустной:
— В общем-то, убедительно, Помогай вам бог в вашем многотрудном деле. Осточертела честным людям преступность. Только, простите, ваша ли это стезя? Не в обиду будет сказано, вы — не бесстрастный страж закона, а скорее проповедник, лектор.
«И отлично, — порадовался Денис. — Похожу покуда и в проповедниках». А вслух дружелюбно сказал:
— Вам нельзя отказать в проницательности. Перед отъездом сюда была у меня мысль расстаться со следственной работой и пойти на кафедру в университет. Но вот срочная командировка сюда и… — Денис взмахнул рукой, намеренно обрывая фразу.
По мнению Дениса, Чумаков просто не мог не задать вопроса, что изменило жизненные планы следователя и привело его в Шарапово.
Однако Чумаков ни о чем не спросил, а как бы мимоходом сказал:
— Собрались в университет? Так у меня же ректор, профессор Медников, можно сказать, близкий друг. По субботам частенько сходимся за пулькой. Если будет нужда, готов поспособствовать…
— Спасибо. Я уж как-нибудь сам.
— Как хотите, — покладисто сказал Чумаков. И, против ожидания Дениса, опять пустился в философствование:
— Верно сказано: «Человек предполагает, а бог располагает». Вы, стало быть, на кафедру, а вам — командировочку в Шарапово. Вот и размышляйте в этом Шарапово о причинах живучести преступности да ворошите прошлое, в который раз уже проверяйте, что именно стряслось два года назад с Юрием Селяниным. Нелегок ваш хлеб, не позавидуешь. Столько хлопот, и все ради чего? Единственно ради того, чтобы поменять подследственного Касаткина на подследственного Постникова…
Наконец-то произнесено имя человека, ради которого, конечно же, и пришел сюда Чумаков и, умело отвлекая Дениса от главной цели визита, все-таки пришел к ней. Конечно, сказать, что Постников не виноват в гибели Селянина, Денис счел преждевременным и промолчал, стойко выдержав вопрошающий и нетерпеливый взгляд Чумакова.
Так и не распознав реакции собеседника, Чумаков продолжал не без пафоса:
— Ах, Постников, Постников! И как только я, старый волк в кадровых вопросах, мог совершить такую ошибку. Я уже приказ заготовил поставить его главным инженером треста!
