— Не желаешь ли ты прокатиться со мной в столицу за мой счет на полном моем иждивении?
— Надолго? — с заблестевшими глазами спросил Диспетчер, которому чертовски надоела однообразная жизнь.
— Возможно, пробудем месяца два. Если моя задумка не получится, то ты получаешь от меня два куска и можешь быть свободным. В случае удачи, если ты выполнишь мое поручение, то получишь не менее четвертака.
— Штук? — вытаращил удивленно глаза Диспетчер, не веря услышанному.
— Конечно, — заверил его Борода.
— Камеру с солнечной стороны не придется заказывать? — цинично спросил Диспетчер, пряча свою тревогу под обворожительной улыбкой.
— Криминала для тебя никакого не будет. Ты всего лишь должен найти иголку в стоге сена, а остальное будет не твоего ума дело.
— Когда едем? Двадцать пять штук — вот это работа, и, главное, мой размах.
— Учти, ты не первый будешь копаться в стоге сена, уже целая кодла в нем рылась и не нашла.
— Бог видит, кому нужны деньги, поэтому они и не нашли. Я верую в Бога, у меня даже наколка на груди:
«Господи, я твой слуга».
В Москве Борода и Диспетчер ознакомились с имеющимся у Душмана материалом, неоднократно встречались с Церлюкевичем, но новой информации к имеющейся не добавилось, а значит, практически Диспетчеру не с чем было работать.
Он был в ударе от порученной ему работы. Он жил в люксовской гостинице на всем готовом без страха за завтрашний день.
Когда Борода, который жил в одном номере с Диспетчером, так как последний каждый день отчитывался перед ним о выполненной работе, спросил у Диспетчера его прогноз на будущее, тот ответил:
— Ты знаешь, у задачи есть решение, но мы его не видим.
Засмеявшись, Борода ехидно бросил ему:
— Ты долго думал над такой истиной? Стоило ли нам для этого сюда ехать?
— Я совсем о другом хотел сказать, — недовольно поморщился Диспетчер. — Семен Филиппович чего-то нам не договаривает, чего и сам не знает, а то давно бы сказал. Мне надо с ним вступить в длительный контакт и близко пообщаться. Может быть, тогда я смогу его постичь.
Борода с предложением Диспетчера согласился и дал «добро», но напомнил:
— Учти, твое топтание мне обходится в копеечку. Я могу плюнуть и махнуть рукой на журавля в небе, который постоянно клюет мои денежки в кармане.
— Илларион Константинович, мы сейчас занимаемся исследованием и творчеством, а поэтому спешить в такой момент не положено. Свой шанс ни вы, ни я не должны упускать.
— Трепаться ты насобачился и красиво говоришь. Вот если бы ты так мог работать, — покидая номер, бросил шпильку Борода.
Целую неделю неотлучно Диспетчер проводил вместе с Церлюкевичем, который давно бы избавился от такого «дружка», если бы пожелал, но такого желания не было, так как Церлюкевич обедал за счет своего сопровождающего, разъезжал на такси за его счет, а поэтому такое общение было для него даже материально выгодным.
Подробно отчитываясь вечером перед Бородой за израсходованные деньги, Диспетчер сетовал:
— Вот жмот, четыре дня мотался с ним по городу, и ни разу он не заплатил за проезд, не угостил ни чаем, ни лимонадом.
— Ты теперь понял, как надо богатеть? — пошутил Борода.
— В гробу я видел таких богачей. Всю жизнь себе отказывать во всем, а какой-то фрукт не хуже нас, бах и обчистит. Стоит ли для такого «торжественного» момента обкрадывать себя?
В воскресенье утром Диспетчер, пробираясь с Церлюкевичем по переполненному Арбату, напичканному до предела картинами, поделками из дерева, другими тысячами мелочей, был остановлен дряхлым сухоньким стариком.
Обрадованно схватив Церлюкевича за локоть, старичок пропел:
— Семен Филиппович, сколько лет, сколько зим я вас не видел. Уже и вы стали таким зрелым мужчиной, — многозначительно констатировал он, оглядывая его фигуру. — Я знаю вас с пупенок.
Церлюкевич, увидев старика, оживился, но видно было, что не очень обрадовался.
— Все течет, все изменяется, Борис Ипполитович, се-ля-ви, как говорят французы.
— Да, Семен Филиппович, такова жизнь, — согласился с ним старик. — Как там поживает ваша матушка, Софья Романовна, не умерла ли?
— Жива, Борис Ипполитович, она и нас с вами переживет, — скорее со злобой, чем с радостью сообщил Церлюкевич.
— Слава Господи, — перекрестившись, пропел старик, — передай ей от меня большой привет. Какая красивая женщина была. — Улыбнувшись святой чистой улыбкой, он заговорщицки сообщил: — Я же за ней в молодости ухаживал, да разве мог я сравняться статью с вашим покойным батюшкой?
Вспомнив молодость, старик расстроился и, простившись, растворился в движущейся массе народа.
— Надо же, Борис Ипполитович еще жив, — удивился Церлюкевич, — а ему, между прочим, за девяносто и притом с большим гаком.
— Чего ты мне не говорил, что твоя матушка еще жива? — возмутился Диспетчер.
— А чего о ней говорить? Не она же у меня картины похитила? — беспечно пояснил Церлюкевич.
— Что-то я у тебя ее дома не видел, — удивился Диспетчер.
— Я ее с трудом устроил в доме для престарелых.
— Давно она у тебя там?
— Пять лет, — недовольно бросил Церлюкевич, которому задаваемые вопросы стали не нравиться и раздражать.
— Когда ты последний раз был у нее?
— Давно, уже не помню даже когда.
— А чего ты на нее сердит?
— С процентами у нее на книжке лежит семьдесят, и она мне их не отдает. Сказала, что получу после ее смерти. Как собака на сене — сама не ест и другим не дает.
— Как я понял, у вас с ней взаимная любовь, — усмехнувшись, пошутил Диспетчер. — Если ты давно ее не посещал, то откуда знаешь, что она еще жива?
Пренебрежительно посмотрев на собеседника, Церлюкевич пояснил:
— Уж тебе, сыщику, должно быть понятно, если мать умерла бы в стардоме, то его администрация обязана меня немедленно уведомить.
— Правильно ты рассуждаешь, — вынужден был признать свою оплошность Диспетчер. — Мы с тобой должны нанести ей визит вежливости и за мой счет окажем ей материальное внимание.
— И так придется ехать на ее похороны, — зло сообщил Церлюкевич о своей поездке как неизбежной повинности. — Я к ней не поеду, пускай прочувствует, как я на нее обиделся.
— Наверное, вы оба прочувствовали, но как два упрямых барана не желаете пойти друг ругу навстречу.
Сделай ты ей навстречу шаг.
— Станислав Генрихович, я вас в свахи не приглашал, — упорствовал на своем Церлюкевич.
— А если я поеду к ней от твоего имени с подарками, ты возражать не будешь?
— Я бы возразил, но если ты считаешь, что тебе поездка необходима по нашему делу, то препятствовать не буду.
— Считай, что мы с тобой договорились. Но ты должен написать ей ласковое письмецо, укажи, что не поехал со мной, так как болеешь.
— Нужны мои оправдания выжившей из ума старухе, как мертвому припарки.
— Я тебя прошу, черкани любезность, чтобы она меня спокойно приняла и не чихала бы все время на тебя, когда я буду у нее находиться. Я же тебя не вкалывать заставляю.
— Везет мне на дураков и чудаков, — привыкнув к обходительности Диспетчера и не очень высоко ценя его как личность, пошутил Церлюкевич.
— Так к кому ты меня, срань, относишь? — потеряв над собой контроль, набычившись и сняв с лица маску доброжелательности, сменив ее на злую и жесткую, процедил Диспетчер.
Происшедшей переменой Церлюкевич был не только удивлен, считая Диспетчера добродушным добряком, но и напуган, так как вспомнил, из какого «круга» тот подкатил к нему и чем грозит нанесенное ему оскорбление.
Чтобы не получить плату за него, Церлюкевич поспешил ответить:
— К добрякам.
— Пойдет! — не считая нужным обострять отношения, успокаиваясь, согласился Диспетчер, потом заметил:
— Ты сейчас общаешься с авторитетами преступного мира, а поэтому в разговоре с ними следи за своими словами. Если бы ты так оскорбил моего пахана, то через мгновение тебе пришлось бы выплевывать свой язык через задницу.
— Наслышан я о силе и власти ваших паханов, поверил и пришел за помощью, а где результат? Мои полотна, если бы только знал, каких знаменитых мастеров кисти, уже, наверное, уплыли на Запад и осели в коллекции какого-нибудь толстосума. Да и вообще, Станислав Генрихович, надоел ты мне своими приставаниями, лезешь в душу, а она не туалет, каждого туда не пустишь. Так и быть, напишу письмо матери, чтобы сдержать данное тебе обещание и больше по городу болтаться с тобой, как дурак, не желаю.
— Насильно мил не будешь, пускай будет по-твоему. Твои выкрутасы мне тоже в печенки въелись, — признался ему Диспетчер.
В связи с тем, что дом-интернат для престарелых, где находилась Церлюкевич Софья Романовна, располагался в Подмосковье и туда Диспетчеру было трудно добраться, Душман дал автомобиль с водителем.
