А как обычно ищут книгу на вращающейся полке? Никто не станет прыгать вокруг неё на четвереньках, подобно лягушке. Полку попросту толкают, чтобы она повернулась.
С этими словами он поглядел на дверь и нахмурился, причём под его тяжёлыми веками блеснул огонёк, который не часто можно было увидеть. Затаённое мистическое чувство, сокрытое под циничной внешностью, пробудилось и шевельнулось в глубине его души. Голос неожиданно зазвучал по-иному, с выразительными интонациями, словно говорил не один человек, а сразу двое.
— Вот что сделал Бойл: он легонько толкнул полку, и она начала вращаться, незаметно, как земной шар. Да, весьма похоже на то, как вращается земной шар, ибо не рука Бойла направляла вращение. Бог, который предначертал орбиты всех небесных светил, коснулся этой полки, и она описала круг, дабы совершилась справедливая кара.
— Теперь наконец, — сказал Грейн, — я начинаю смутно догадываться, о чём вы говорите, и это приводит меня в ужас.
— Всё проще простого, — сказал Фишер. — Когда Бойл выпрямился, случилось нечто, чего не заметил ни он, ни его недруг и вообще никто. А именно: две чашки кофе поменялись местами.
На каменном лице Грейна застыл безмолвный страх; ни один мускул не дрогнул, но заговорил он едва слышно, упавшим голосом.
— Понимаю, — сказал он. — Вы правы, чем меньше будет огласки, тем лучше. Не любовник хотел избавиться от мужа, а… получилось совсем иное. И если станет известно, что такой человек решился на такое преступление, это погубит всех нас. Вы заподозрили истину с самого начала?
— Бездонный Колодец, как я вам уже говорил, — спокойно отвечал Фишер, — смущал меня с первой минуты, но отнюдь не потому, что он имеет к этому какое-то отношение, а именно потому, что он к этому никакого отношения не имеет.
Он умолк, словно взвешивая свои слова, потом продолжал;
— Когда убийца знает, что через десять минут недруг будет мёртв, и приводит его к бездонной дыре, он наверняка задумал бросить туда труп. Что ещё может он сделать? Даже у безмозглого чурбана хватило бы соображения так поступить, а Бойл далеко не глуп. Так почему же Бойл этого не сделал? Чем больше я об этом раздумывал, тем сильнее подозревал, что при убийстве произошла какая-то ошибка. Один привёл другого к колодцу с намерением бросить туда его бездыханный труп. У меня уже была тогда смутная и тягостная догадка, что роли переменились или перепутались, а когда я сам приблизился к полке и случайно повернул её, мне вдруг сразу всё стало ясно, потому что обе чашки снова описали круг, как луна на небе.
После долгого молчания Катберт Грейн спросил:
— А что же мы скажем газетным репортёрам?
— Сегодня из Каира приезжает мой друг Гарольд Марч, — ответил Фишер. — Это очень известный и преуспевающий журналист. Но при всём том он человек в высшей степени порядочный, так что незачем даже открывать ему правду.
Через полчаса Фишер снова расхаживал взад-вперёд у дверей клуба вместе с капитаном Бойлом, у которого теперь был окончательно ошеломлённый и растерянный вид; пожалуй, это был вконец разочарованный и умудрённый опытом человек.
— Что же со мной станется? — спрашивал он. — Падёт ли на меня подозрение? Или я буду оправдан?
— Надеюсь и даже уверен, — отвечал Фишер, — что вас ни в чём и не заподозрят. А насчёт оправдания не может быть и речи. Ведь против него не должно возникнуть даже тени подозрения, а стало быть, и против вас тоже. Малейшее подозрение против него, не говоря уж о газетной шумихе, и всех нас загонят с Мальты прямиком в Мандалей. Ведь он был героем и грозой мусульман. Право, его вполне можно назвать мусульманским героем на службе у Британской империи. Разумеется, он так успешно справлялся с ними благодаря тому, что в жилах у него была примесь мусульманской крови, которая досталась ему от матери, танцовщицы из Дамаска, это известно всякому.
— Да, — откликнулся Бойл, как эхо, глядя на Фишера округлившимися глазами. — Это известно всякому.
— Смею думать, что это нашло выражение в его ревности и мстительной злобе, — продолжал Фишер. — Но как бы там ни было, раскрытие совершившегося преступления бесповоротно подорвало бы наше влияние среди арабов, тем более что в известном смысле это было преступление, совершённое вопреки гостеприимству. Вам оно отвратительно, а меня ужасает до глубины души. Но есть вещи, которые никак нельзя допустить, чёрт бы их взял, и пока я жив, этого не будет.
— Как вас понимать? — спросил Бойл, глядя на него с любопытством. — Вам-то что за дело до всего этого?
Хорн Фишер посмотрел на юношу загадочным взглядом.
— Вероятно, суть в том, что я считаю для нас необходимым ограничиться Британскими островами.
— Я решительно не могу вас понять, когда вы ведёте такие речи, — сказал Бойл неуверенно.
— Неужели, по-вашему, Англия так мала, — отозвался Фишер, и в его холодном голосе зазвучали тёплые нотки, — что не может оказать поддержку человеку на расстоянии нескольких тысяч миль? Вы прочли мне длинную проповедь о патриотических идеалах, мой юный друг, а теперь мы должны проявить свой патриотизм на практике, и никакая ложь нам не поможет. Вы говорили так, будто за нами правота во всём мире и впереди полное торжество, которое увенчают победы Гастингса. А я уверяю вас, что нет здесь за нами никакой правоты, кроме Гастингса. Вот единственное имя, которое нам оставалось твердить как заклинание, но и это не выход из положения, нет, чёрт побери! Чего уж хуже, если шайка проклятых дельцов загнала нас сюда, где ничто не служит интересам Англии, и все силы ада восстают против нас просто потому, что Длинноносый Циммерн ссудил деньгами половину кабинета министров. Чего хуже, когда старый ростовщик из Багдада заставляет нас воевать ради своей выгоды: мы не можем воевать, после того как нам отсекли правую руку. Единственным нашим козырем был Гастингс, а также победа, которую в действительности одержал не он, а некто другой. Но пострадать пришлось Тому Трейверсу и вам тоже.
Он помолчал немного, потом указал на Бездонный Колодец и продолжал уже более спокойным тоном.
— Я вам говорил, — сказал он, — что не верю в мудрёные выдумки насчёт башни Аладдина. Я не верю в империю, которую можно возвысить до небес. Я не верю, что английский флаг можно возносить всё ввысь и ввысь, как Вавилонскую башню, Но если вы думаете, будто я допущу, чтобы этот флаг вечно летел вниз всё глубже и глубже, в Бездонный Колодец, во мрак бездонной пропасти, в глубины поражений и измен, под насмешки тех самых дельцов, которые высосали из нас все соки, — нет уж, этого я не допущу, смею заверить, даже если лорд-канцлера будут шантажировать два десятка миллионеров со всеми их грязными интригами, даже если премьер-министр женится на двух десятках дочерей американских ростовщиков, даже если Вудвилл и Карстерс завладеют пакетами акций двух десятков рудников и станут на них спекулировать. Если положение действительно шаткое, надо положиться на волю божию, но не нам это положение подрывать.
Бойл смотрел на Фишера в изумлении, которое граничило со страхом и даже с некоторым отвращением.
— А всё-таки, — сказал он, — есть что-то ужасное в делах, которые вы знаете.
— Да, есть, — согласился Хорн Фишер. — И меня вовсе не радуют мои скромные сведения и соображения. Но поскольку в известной мере именно они могут спасти вас от виселицы, не думаю, чтобы у вас были основания для недовольства.
Тут, словно устыдившись этой своей похвальбы, он повернулся и пошёл к Бездонному Колодцу.
По скандинавским поверьям, ад — место, где царствует холод.
Имеется в виду индийское национальное восстание 1857 – 1859 гг.
Парк-лейн — фешенебельная улица в Лондоне.
Хэнуэлл — больница для душевнобольных в пригороде Лондона.
Не введи нас во искушение (лат.).
Бездельник (франц.)
Оуэрбери Томас (1581 – 1613) — английский поэт и эссеист.
Карр Сомерсет Роберт (1590 – 1645) — шотландский политический деятель.
Елисей — один из библейских пророков, по преданию, подвергавшийся насмешкам из-за своей лысины.
Джеймс Уильям (1842 – 1910) — американский психолог и философ.
Суинберн Алджернон Чарльз (1837 – 1909) — английский поэт.
Излишняя роскошь (франц.).
4 июля — День независимости Америки.
