— Иди, Антон, — медленно кивнула Богданова. — Аккуратно только, хорошо?
Тот же день. Без ответа
Мрачный черный кабинет, сокрытый от лишних глаз дверьми и плотными рольшторами, украшал всего один островок света. Его теплые лапы едва доставали до края стола, едва разгоняли тьму, едва трогали бледное лицо, нависшее над раскрытым потрепанным сборником стихов. Руки обнимали книгу так трепетно и нежно, что пальцы дрожали на лезвии страниц. Угроза порезать подушечку — меньшая из всех, когда на острие чужого отношения твоя душа. А видавший виды томик Волошина, по которому легко бегал вот уже в сотый раз взгляд, жестоко вещал то, от чего перебило дыхание. То, что схватило за глотку, собралось спазматическим комом на уровне ключиц.
Обманите меня… но совсем, навсегда…
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда…
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум…
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке…
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман…
Обманите и сами поверьте в обман.
Руки захлопнули книжку и крепко сжали в ладонях, силясь передать все свое тепло через обложку, корешок и строки. Пропитать душевным порывом каждую страничку до самой последней, самой бесчувственной, и вернуть адресату. Но не выходило. А раздавшийся внезапно скрип двери разбил ощущение единения и тонкую душевную атмосферу. И только звон тысячи осколков остался в голове после неминуемого столкновения мечты с реальностью.
— У меня есть вопросы, — не позволяя оправиться от боли осознания потери, начала Елена. Она выплыла из мрака на свет как самый мрачный образ из самой страшной сказки. — На которые я не могу найти ответа. Редкая ситуация.
Богданова нависла над столом, упершись в столешницу кулаками. И было в этом движении столько угрозы, что сам свет, испугавшись расправы, моргнул. Но руки оставались спокойны, а взгляд не уходил от женского лица.
— Что происходит с Антоном?
Тишина.
— Ты меня слышишь? Что происходит с Горячевым? Что там у тебя происходит? Отвечай мне.
Елена хлопнула ладонью по столешнице, и даже извечная трикотажная перчатка не спасла от оглушительного взрыва гневливого звука. Предмет мебели испуганно ахнул, а руки спрятали сборник стихов, как свое единственное сокровище, в брюшине пространства под офисным столом.
— Я не хочу думать о плохом. Я верю тебе, но не заставляй меня пожалеть, ясно?
Руки вздрогнули, но то был незаметный короткий импульс под плотной костюмной тканью, в которой прятались запястья. Безмолвное согласие — много это или мало — удовлетворило Богданову, и она отступила. Секундой позже хлопнула дверь, и комната ужасающе опустела, словно вывороченный наизнанку желудок несчастного, узревшего последствия аварии на чужом теле. Дрожащие пальцы добрались до кнопки выключателя лампы, и один щелчок погрузил во тьму и руки, и лицо, и книгу, и неозвученные спертые чувства, что плотной паутиной теней свисали с потолка да углов, и душу. Оставалось только мечтать, чтобы самым страшным было — порезать подушечку пальца о страничку с острым признанием.
20.03. Понедельник. Под откос
Утреннее пробуждение Антона сопровождалось тем самым ощущением амнезии, которое бывает свойственно похмелью. Разомкнув глаза, Горячев даже подумал сперва, что только очнулся после запойного проклятого корпоратива, а сюрреалистичный хаос прошедшей недели приснился ему. Однако неприятных последствий алкогольного отравления не было. Да и воспоминания выстраивались, словно засечки на линейке, ровным строем на выглаженном полотне разума.
«Я отдался ей…»
Антон усмехнулся, повернувшись на бок и зарывшись лицом в подушку. Поясницу ломило, а между ягодиц засела тупая боль от растяжения. Горячев никогда не знал меры — но не корил себя за это. Он был счастлив. Да и хозяйка оставила ему как всегда нужную мазь с инструкцией, чтобы загладить последствия их страсти. А еще — сердечко вместо каких-либо слов на записке… Антон не знал, что могло бы исцелить его лучше. Как раньше не знал, что его вообще могут так тронуть подобные глупости.
Потому-то утро, наверное, и закончилось блаженными толчками в собственную ладонь и фантазиями о том, как незнакомая, но бесконечно близкая и желанная женщина сама будит его поцелуями и прикосновениями бархатных рук, как рисует пальцами узоры на раскаленной коже и умопомрачительно пахнет тем самым ароматом, который подарил ей Горячев. Он был еще немного ближе к тому, чтобы сделать ее своей. Оставалось лишь надеяться, что теперь-то удастся найти хозяйку по запаху и духи, как помада раньше, не прольются на кого-то другого… Да и вообще — окажутся на ней, когда Антон будет приезжать на работу.
«Проснулся… =)» — отправил Горячев первое же сообщение, как только телефон лег в руку. А за ним и второе, очень серьезное — по собственным меркам, конечно же: «Теперь я знаю, как сильно ты меня хочешь и ждешь. Но поверь, даже если бы не знал, я был бы с тобой таким же страстным».
«Доброе утро.) Вчера было лучшее, что у меня было за эти годы вообще, Антон. Так что спасибо, что подарил такую возможность. И что себя подарил мне».
«Слушай, по-моему, за такое не благодарят… Это же все равно что я сказал бы „спасибо, что подрочила мне“, нет? =D Не дури. Дальше будет еще лучше. =) Когда там у вас ваше совещание? Или сразу сдашься и пощадишь меня перед начальством? =) Нет, я ради тебя по-прежнему на все готов… Но я беспокоюсь насчет того, что я такой нежный, когда речь заходит о тебе…»
«Не будет подсказки, Антон. Я не думаю, что она тебе нужна… Да и вообще заигрались мы. Пора закругляться. Я тебе не могу дать того, что ты хочешь. Я тебе вообще ничего, кроме такого вот низкого и грязного, дать не могу. Высокие чувства — это не обо мне».
«Что?» — пронеслось в голове.
Горячев сидел на кровати — и хорошо, что сидел; у него на миг перед глазами потемнело, а желудок сжался. Зябко стало. И боль вдруг — стала болью, а не шероховатым пережитком самого прекрасного дня.
«Что?» — переспросил в чате. Пальцы похолодели так, что не сразу срабатывал сенсор клавиатуры. А может, это только казалось. Может, просто не хотелось еще раз узнать ответ на запоздавший вопрос.
«Так будет лучше для тебя. Прости, что втянула тебя во все это, что так вышло. Меня ведет от тебя, Антон. Это плохо кончится для нас обоих, для тебя — особенно. Давай просто прервемся? Все остынет, а ты найдешь хорошую девушку».
«Иди на хуй», — ответил он на автомате. Ярость, словно вода сквозь течь, начала заливать глаза. Антон на миг осекся — может, это были просто переживания, может, она на самом деле не хотела ничего прекращать… Свет в сердце Горячева моргал, но он видел слова: «ведет от тебя» — он все еще верил и не мог позволить себе просто разговаривать с хозяйкой в таком тоне, даже несмотря на злость и обиду.
«Я же сказал тебе, не дури… И скажи мне, что это минутное помешательство… =) Я много лет искал. Мне только с тобой так хорошо. Да и как ты это видишь: я тебе „себя подарил“, а ты мне назад подарок вернуть пытаешься? Причем использованный? Слушай, я не неженка, но это… Пиздец».
«Да. Я делаю только хуже, — ответила хозяйка. Ей слова давались сложно, Горячев видел это в истерическом метании статуса «печатает» и «в сети». — Но тебе лучше ненавидеть меня. Это дно, Антон. Я больше ничего не могу. Прости меня. Это было так убого — обнадеживать тебя. Мне было нечего дать, но мне хотелось попробовать… Но я именно та дрянь, которая может взять подарок, воспользоваться и вернуть. Думай так. Это правда».
«Ок… Ты та дрянь…»
Антон сжал зубы. И свет погас. И боль вдруг прошла. Его в один миг будто выключили — целиком. Остался лишь окаменелый разум, мысли в котором приготовились к бою, как солдаты, не первый месяц ждавшие штурма.
