– Я имел в виду, похожи внешне. Как человек ты мне, конечно, нравишься, и здесь я с мамой не согласен. Деньги, конечно, нужны, но не до такой степени, чтоб на людей кидаться… Но я тут подумал вдруг, что, если мои дети будут черными, их будут всюду бить. Или унижать по-всякому. Не в Африку же тогда ехать, верно?
– Что случилось-то? – догадался спросить я.
Антон скривился, отхлебнул кофе из своей чашки и потом наконец сказал:
– У нас сегодня во дворе школы драка была. Но не такая, как обычно, когда потолкаются, поорут и разойдутся, а реально до крови бились. В восьмой «А» новенький пришел, таджик, Ахметом зовут. Ну вот, его сегодня прописывали пацаны из параллельного класса. Но это никакая не прописка была – я видел. Его убивать пришли и правда чуть не убили. Физичка случайно увидела, прибежала, разогнала всех, а так точно прямо там прибили бы на фиг. Он еще крепкий парень оказался, отбиваться начал, ну тут пацаны и озверели – кастеты достали, палки подобрали и давай его месить по-взрослому.
– А ты чего при этом делал? – заинтересовался я.
Антон пожал плечами:
– Смотрел, как и все. Там полшколы просто стояло и смотрело, никто не дернулся. Страшно туда влезать было, у них у всех такие злые рожи были. Хотя, наверное, ты меня за это осудишь, да?
Я всерьез призадумался, чего бы я на самом деле хотел в такой ситуации от Антона, но так и не придумал.
С одной стороны, лично мне было бы сложно стоять и смотреть, как малолетние гамадрилы убивают ни в чем не повинного пацана, и я бы с удовольствием постучал по поганым гамадрильским физиономиям. С другой стороны, то, что могу я, не может Антон – он, хоть и здоровый бугай вымахал, уже метр девяносто и сорок пятый размер ботинок, в душе абсолютный, дистиллированный идеалист, «ботаник», воспитанный на книжках Стругацких и Лукьяненко. Такого на одних понтах разведет самый юный гопник, а тем временем другой его умелый подельник зайдет со спины и воткнет перо Антошке под лопатку… Ну уж нет!
На мое счастье, завибрировал мой мобильный телефон, и на табло высветилось имя Валеры.
– Здорово, обезьяна! Сенсацию хочешь?
– Смотря какую, – осторожно начал я, грустно поглядывая на холодильник. Поужинать я так и не успел и, похоже, уже не успею.
– Короче, Ваня, не виляй тут своей глупой черной жопой. Сейчас от дежурки пойдет машина на место происшествия, я велел, чтоб мимо тебя проехали. Ты туда сядешь как понятой и понятым отработаешь на месте. Понял? За это можешь потом отписаться в свою дурацкую газетку, только нашим не говори, что ты журналист. Я сказал, что ты просто мой знакомый, который может отработать понятым. Ну, ты все понял?
– Я понял, что твоим орлам понятой нужен. А что случилось-то, может, там ничего для меня интересного и нету?
– Ах ты жаба скользкая, отвратная, а я-то думал, что ты человек, – возмутился Валера. – По телефону ничего говорить не буду, но смотри потом не жалуйся, что тебе вкусную тему обломали.
Это был очевидный блеф, но мне вдруг так остро захотелось смыться из дома, что я решил – поеду.
– Ладно, черт с тобой. Когда будет машина?
– Да она уже у тебя во дворе наверняка пасется, в окно глянь. Все, бывай. Не подведи.
Я выключил телефон, встал и глянул в окно: действительно, во дворе «пасся» милицейский «козлик», рядом с которым стояли двое в черных куртках и нетерпеливо озирались.
Антон отставил чашку и посмотрел на меня:
– Поедешь на происшествие? – спросил он с завистью.
– Да, поеду, – строго ответил я и пошел одеваться.
Место происшествия оказалось аж на дамбе, но об этом мои крайне молчаливые спутники сообщили лишь спустя час непрерывной тряски по питерским дорогам, когда я вслух начал выражать свое неудовольствие долгой поездкой.
– Уже подъезжаем, – успокоил меня грузный усатый мужик с капитанскими погонами на форменной куртке.
Второй, молодой парнишка, следователь управления, тут же воспользовался этим разговором как поводом, чтобы осторожно выведать у меня:
– А как вам у нас живется? Наверное, документы часто проверяют? А вы из какой страны к нам приехали?
Я оглядел его простое добродушное лицо, и мне внезапно стало весело:
– Я есть зулус с именем Чак-чупа. Я приехать к вам из страны Верхний Зулусия. Я есть сын верховный вождь Зулусия. Спасибо за внимание.
Капитан повернулся ко мне всем корпусом, укоризненно покачал седой головой и спокойно сказал:
– Не пизди, Зарубин. А то я тебя не помню.
Я изумленно уставился на капитана, но ничего в его лице не говорило мне, где бы я мог его видеть.
Капитан ухмыльнулся, достал «Беломор» и неспешно закурил, явно наслаждаясь произведенным эффектом.
Впрочем, я все равно вспомнил его раньше, чем он представился, – сержант Петр, сумасшедший сержант Петр из Курортного РОВД, а потом и участковый, навечно приписанный к пансионату «Морской прибой».
Это началось двадцать лет назад. Тогда я лет пять подряд посещал интерлагерь, его дискотеки, спортзал и даже столовую, как полноправный обитатель, используя свою черную кожу, плоский нос и толстые губы как пропуск туда, куда простым смертным обитателям Курортного района вход был заказан.
Меня разоблачил Валера. Этот сукин сын однажды застукал меня зимой в «Домике лесника» в компании с медсестрой пансионата и литровой бутылкой водки. Все бы ничего, но мы сидели не внутри, в тепле и уюте придорожного ресторанчика, а снаружи – за столом, покрытым полуметровым слоем снега. Вдобавок мы пели. У медсестры, даже имя которой я сейчас не упомню, в руках была гитара, и мы пели – нет, не пели, а орали «Поворот» некоего А. Макаревича, популярного в СССР поп-идола, а ныне поп-кулинара.
Цепкий глаз бойца комсомольского оперотряда ухватил вопиющее несоответствие моего имиджа имиджу типичного черномазого гостя из какой-нибудь братской Гваделупы. А цепкий ум комсомольского бойца подсказал владельцу, что за этим странным черномазым надо бы проследить – дабы не случилось какой-нибудь беды типа замерзания в снегу по глубокой пьяни или обворовывания бумажника по случаю еще более глубокого разврата.
Так Валера пришел по перегарному следу ко мне домой, в хрущевку поселка Комарово, где я как раз пользовал удачно склеенную медицинскую сестричку. К чести Валеры, он дождался, когда мадемуазель меня покинет, и только после этого позвонил в дверь.
Как он потом мне рассказывал, тогда он был абсолютно уверен, что раскрыл подпольный притон, где с далеко идущими пропагандистскими целями наемники империализма развращали наших братьев по социалистическому лагерю.
И не надо смеяться – я, к примеру, Валеру очень даже понял, когда он предложил мне бежать из притона, пока не явились хозяева. Но поскольку у меня еще немного плескалось в бутылке, мы решили исследовать ее до дна и лишь потом отправиться на свободу.
Так я познакомился с Валерой Васильевым – тогда студентом физико-механического факультета Политеха и командиром комсомольского оперотряда, а ныне подполковником убойного отдела ГУВД. И тогда же я познакомился с Петром.
Дело в том, что на тот момент моя маменька как раз отчалила из страны с каким-то очередным, любезным ее сердцу студентом-марроканцем, оставив мне, восемнадцатилетнему оболтусу, двухкомнатную хату и двести рублей десятикопеечными монетами, уложенными в бутылку из-под шампанского, – была в Союзе такая любопытная форма копилки, которую маменьке, видимо, было очень влом тащить за рубежи.
Так вот, в этой самой хате мы с Валерой загудели на неделю, пока соседи не вызвали участкового, Петра Шмакова, – ОМОНа ведь в СССР еще не придумали.
Дальше рассказывать неинтересно – втроем: я, Валера и Петр – пропили даже занавески на окнах, а потом я неожиданно поступил на гидрофак Ленинградского политехнического института и решил завязать с пьянством до первой стипендии. Стипендию мне там ни разу не выдали, ибо учился я весьма посредственно, так что пить я прекратил надолго.
С Валерой мы с тех пор надолго и не расставались, а вот Петра на своем жизненном пути я как-то потерял.
– Ну здравствуй, Шмаков, – сказал я капитану милиции, протягивая ему свою черную руку.
– Здорово, вечно пьяная обезьяна, – потянулся ко мне обниматься Петр.
Пока мы братались, я заметил разинутый рот и вытаращенные глаза следователя и еще более удивленные глаза водителя.
Но что мне было до этих людей? Я искренне обрадовался Петру, как радуются всякому свидетелю своей молодости и безалаберности.
Мы заехали на дамбу, когда уже начинало смеркаться, и я подумал, что хороших снимков своей цифровой «мыльницей» сделать мне не удастся. Несмотря на все головокружительные достижения науки и техники, правило «чем меньше света, тем дряннее получаются снимки» осталось неизменным и для двадцать первого века.
Но когда милицейский «козел» встал на ровном, ничем не примечательном участке трассы, я понял, что и со светом здесь снимать будет нечего. То есть абсолютно нечего – шоссе, пара булыжников на обочине да прибрежный песок.
