– Ты иди, Саш, я сейчас освобожусь, тогда выпьем, – глухо проговорил клиент.
– Ты что же, меня гонишь? – обиделся гость.
– Да нет, ну что ты, как я могу…
– А то смотри у меня, – насупился Ткачик и погрозил пальцем.
Муратов неохотно полез за батарею, а друг директора запустил руку под комбинезон и принялся сосредоточенно шарить в грудном кармане рубашки. Обнаружив искомое, он с многозначительным видом вытащил на свет сильно измятую фотографию. Разгладив ее ладонями, установил над гвоздичками снимок широколицей женщины с раскосыми глазами и коротко стриженными волосами, делающими и без того круглое лицо еще круглее. На снимке Дина выглядела намного старше своего мужа, и это, признаться, меня сильно удивило.
– Вот она, наша красавица, – тепло проговорил уборщик. И, обернувшись к Муратову, с надеждой произнес: – Ну что, нашел?
– Действительно, осталось больше половины бутылки, – уныло ответил клиент, вертя в руках посудину с водкой.
– Вот и отлично! – оживился гость. – Мадемуазель, не ломайтесь, присаживайтесь к верстаку, я мухой слетаю за снедью.
– Мне пора идти, – категорично отрезала я.
– И что же, не помянете с нами Дину? – прищурился гость.
– Простите, меня ждут, – поднялась я со стула.
– Вот и музейная крыса Мешков со мной пить побрезговал, – презрительно скривился Ткачик.
– Руслан Гасанович, завтра без десяти одиннадцать встречаемся перед УВД, – не обращая внимания на гримасы гостя, сообщила я, смотря исключительно на клиента. – Постарайтесь не проспать, следователь Лисицын этого не любит.
– Давайте я вас провожу, – засуетился Руслан, чуть не опрокинув бутылку.
– Спасибо, это лишнее. Я сама найду дорогу.
* * *
Прикрыв за собой дверь мастерской, я с облегчением вздохнула и огляделась по сторонам. В коридоре толпились люди, горячо обсуждая дневное происшествие. В основном это были молодые парни, хотя встречались и девушки. Проходя мимо возбужденных группок, стоящих у просторного конференц-зала, я краем уха услышала обрывки фраз:
– Какой ужас! Сгорела прямо во время выступления!
– Жалко-то как!
– Кто же теперь будет вести историю иллюзионного искусства?
– Мешков, кто же еще!
– Только не этот зануда! Я так радовалась, когда Мешкова заменили Диной, теперь опять слушать его байки!
Миновав взволнованную молодежь, я спустилась по лестнице и нос к носу столкнулась с директором иллюзариума. Эжен Саввич торопливо бежал от входной двери в сторону зрительного зала, и я загородила ему дорогу.
– Господин Стамболиди, уделите мне пять минут?
– Не сейчас, дорогуша, не сейчас! – клюнул он носом воздух. – Столько дел, не знаю, за что хвататься. Если можно, загляните ко мне завтра, я обязательно отвечу на все ваши вопросы.
И Стамболиди устремился дальше, пробежав мимо полной уборщицы в синем халате. Рядом с уборщицей стояла Регина Казимировна и наблюдала, как та старательно моет мраморный пол. Черные следы тянулись по всему холлу – это натоптали эмчеэсовцы и следственная бригада, изучавшая место трагедии. А торопливо поднимающиеся по лестнице на второй этаж девчонки и ребята разносили грязь дальше по зданию.
– Эжен Саввич! – махнув рукой, позвала Крестовская. – Можно вас на минуту?
Директор иллюзариума остановился и с недовольным видом ждал, когда администратор подойдет к нему поближе.
– Ну, что на этот раз, беспокойная вы наша? – раздраженно спросил он, как только Регина Казимировна приблизилась к нему настолько, чтобы можно было беседовать, не повышая голоса.
– Еще раз прошу вас открыть боковой ход, – сердито проговорила она. – Учащиеся идут на занятия по главной лестнице, а Лиля после представления моет холл, и его снова затаптывают.
– Я спрашивал у Лили, она отказалась от увеличения участка. Вы беретесь мыть боковую лестницу сами? – надменно осведомился Стамболиди. – Имейте в виду, что доплачивать за уборку я не стану – вы, дорогая Регина Казимировна, и так получаете две ставки.
– Но я же и работаю на две ставки! – возразила старушка. – Я и администратор, и продавец программок.
– Вы книжек своих реализовываете больше, чем наших программок, так что это еще с какой стороны посмотреть, на кого вы работаете. Я вот думаю, может, брать с вас плату за аренду торгового места?
– Эжен Саввич! – срывающимся голосом выдохнула Крестовская. – Как вам не стыдно!
– Это мне должно быть стыдно? – удивился Стамболиди. – Вы деньги лопатой гребете, а иллюзариум из-за вас недополучает внушительные суммы. Когда я вытаскивал вас из Новосибирска в Москву, я положил вам приличный оклад, я издал за свой счет вашу книгу, иллюзариум подарил вам на юбилей автомобиль, а вам все мало.
– Вы не учли, что нам нужно где-то жить! Мы с Яном снимаем квартиру, а это дорогое удовольствие.
– Знаю, знаю, только ваш сын чаще ночует в своем офисе, чем в снимаемой квартире. Могли бы зря не тратиться и ограничиться комнатой в коммуналке.
– Ян взрослый мужчина, ему нужна не только материнская забота, но и женская компания, – покраснела администратор.
– Вы во всем потакаете сыночку, – отмахнулся Стамболиди. – Ваш Ян машину новую купил, а вы все плачетесь, что денег нет. Передайте ему, что в сентябре срок аренды помещения подходит к концу, и я выставляю флигель на аукцион. Надоело получать крохи с такого лакомого куска, как отдельное здание.
– Ну что же, это ваше право, – взяв себя в руки, сдержанно проговорила Крестовская и, вернувшись на прежнее место, принялась заметать мусор на совок, чтобы помочь уборщице с уборкой пола.
Понимая, что сейчас не самое лучшее время для общения с этой легендарной женщиной, я прошла мимо Регины Казимировны и, размышляя по поводу услышанного разговора, вышла на улицу. Интересно, что за учащиеся ходят на загадочные занятия? Может, Борис уже навел справки? Джуниора я нашла в летнем кафе под полосатым зонтиком. Вокруг кудрявого друга стояла батарея пустых бутылок из-под пива, а сам он мирно дремал, подперев кулаком упругую щеку. Локоть его покоился на мятой газете, на которой Устинович-младший разложил колечки сушеного кальмара.
– Боря, ты не лопнешь? – осведомилась я, опускаясь на стул напротив кудрявого друга и красноречиво оглядывая бутылки.
Приятель потянулся и, улыбнувшись улыбкой Чеширского кота, пробормотал:
– Я же не один пивко пил, а с музейным жуком Мешковым, как его называют аборигены. Интересный, доложу тебе, субъект! Рассказал про директора иллюзариума. Оказывается, Стамболиди не только директор, но и организатор всего этого балагана. Между прочим, раньше Эжен Саввич работал в московском цирке администратором, а потом решил замутить собственный бизнес. Прозондировал почву в Министерстве культуры, наплел им с три короба про возрождение былых традиций, дал кому надо на лапу, и вот, пожалуйста, музей из этих хором поперли, освободив место возрожденному иллюзариуму. Под музейные экспонаты оставили лишь часть первого этажа, а остальное здание передали в безраздельное пользование местному царьку Стамболиди. Как видишь, не зря я пил пиво с обиженным работником музея. Ценой здоровья я добывал для тебя бесценную информацию.
– И где же твой приятель? Я бы тоже хотела поболтать с Мешковым.
– Мешков нашел в лице нашей Вики благодарную слушательницу, – почесал переносицу Борис. – И теперь водит ее по музею и рассказывает цирковые легенды.
– Пойду, что ли, и я послушаю, – поднялась я с места и двинулась к музею.
Потянув на себя тяжелую дверь, я вошла в прохладный полумрак музейного зала и услышала надтреснутый мужской голос, долетающий из дальнего конца помещения:
– …Но, к ужасу антрепренера, спектакли сферического театра не пользовались успехом у зрителей, и Малютин решил сдать помещение в аренду. Снял его на сезон директор бродячего цирка Поль Крестовский. Это был крепкий решительный мужчина, твердо верящий в свою счастливую звезду. За первую неделю гастролей труппа не выручила ни гроша, и Крестовский начал трясти свою юную жену, француженку Мадлен, требуя ответа, как помочь горю. Мадлен гадала на картах, имела говорящего попугая и знала будущее наперед.
– А как он ее тряс? Бил и пытал, да? – перебил рассказчика взволнованный голосок Виктории.
Шагнув вперед, я увидела сухонького старичка с одухотворенным лицом и длинными седыми волосами, обрамляющими блестящую лысину, как газон клумбу. Румяные щечки, как два наливных яблочка, жизнеутверждающе пламенели на изрезанном морщинами лице. Общее артистическое впечатление дополняли белая рубаха, атласный жилет цвета бордо и черные брючки со штрипками. В руках рассказчик держал указку, которой водил по застекленному стенду, на котором виднелись черно-белые дореволюционные фотокарточки. Рядом с музейным работником стояла Вика и, раскрыв рот, внимала Мешкову.
– Не думаю, чтобы бил, хотя все может быть, – передернулся рассказчик, быстро стрельнув черными глазками на любознательную крошку. – Так вот, прорицательница раскинула карты и, сделав несколько таинственных пассов руками, объявила, что беды отступят, как только Крестовский выгонит прочь своего старшего сына от первого брака. Мать ребенка – румынская воздушная гимнастка – сгинула где-то на просторах России, и семилетнего сына растил отец, воспитывая в нем акробата. Мальчик делал успехи в цирковом искусстве, порхал под куполом цирка, как птица, и новая жена Крестовского не без основания опасалась, что цирковой бизнес мужа со временем перейдет не ее новорожденному сыну Казимиру, а этому одаренному выскочке. Выслушав совет карт, Поль Крестовский ночь не спал, обдумывая слова супруги, а утром указал старшему сыну на дверь. В тот день была Пасха, и мальчик попросил об одной маленькой милости – встретить праздник вместе с семьей. Как Мадлен ни уговаривала Крестовского выгнать мальчишку из дома немедленно, он все же пошел навстречу ребенку. Не думаю, чтобы отец очень уж жалел старшего сына, просто на вечер было назначено праздничное представление, маленький артист играл в нем не последнюю роль, и предприимчивый владелец труппы опасался, что разгневанные зрители, которые пришли на «гуттаперчевого мальчика», вернут билеты обратно. И вот настал вечер. Публики в этот раз собралось больше, чем когда бы то ни было. Поднявшись под купол цирка, мальчик раскинул руки и, быстро перекрестившись, камнем рухнул на манеж.
