...На Чукотке Лисецкий провел лишь сутки. Заместитель губернатора, видимо, не зная, как от него отделаться, пугал его надвигающейся метелью и опасностью застрять надолго. Застревать на Чукотке Лисецкий побоялся и направился в Магадан, где попал на юбилей города.
***— Слово предоставляется губернатору Уральской области, который прибыл специально, чтобы поздравить нас с праздником! — объявил ведущий.
От такой наглости Лисецкого перекосило. Магаданская область по численности населения не превышала один уральский район, а по экономическим показателям еще ему и уступала. Тащиться сюда на праздник было смешно и нелепо. Но даже в такой дыре его не желали признавать кандидатом в президенты.
Натянуто улыбаясь, Лисецкий прошел к микрофону и, опершись о трибуну, откинул голову. Под взглядами публики и направленными на него телевизионными камерами он решил не ограничиваться банальными фразами, а преподать настоящий урок этим тупым чалдонам, показав уровень настоящего руководителя. Лисецкий поправил шелковый платок в нагрудном кармане, наморщил лоб и заговорил о тенденциях мировой экономики и кризисе высоких технологий. Уже через три минуты зал завозился и задвигался, послышался шепот и смех. Местные чиновники не понимали, о чем толкует уральский губернатор, к тому же им не терпелось покончить с торжественной частью и приступить к банкету. Лисецкий повысил голос, но это не помогло. На него не обращали внимания, его слова тонули в общем шуме. Еще несколько минут Лисецкий отчаянно боролся, потом сдался.
— Что ж, чувствую, пора закругляться, — горько заметил он, прервавшись на полуслове. Раздались одобрительные аплодисменты. — Желаю всем хорошо повеселиться, — едко прибавил Лисецкий, но его ирония осталась незамеченной.
С брезгливым выражением на красивом лице он вернулся на свое место.
— Животные, — пробормотал он жене.
Жена не ответила. Она с самого начала считала эту поездку пустой тратой денег, но свое мнение держала при себе.
— Я гляжу, не больно тут нашего уважают, — посетовал Плохиш сидевшему рядом мелкому магаданскому чиновнику, приставленному к уральской делегации в качестве гида. Плохиш уже успел угостить его рюмкой-другой и перейти на «ты».
— Так это он у вас в Уральске — бабай, — хмыкнул чиновник, — а нам он — нет никто. Приехал, уехал. У нас вон свой папка сидит.
Плохиш посмотрел в сторону приземистого магаданского губернатора, который так и лучился самодовольством.
— Тоже ниче, — одобрил Плохиш. — Мордастенький. Только малость на кабанчика похож.
— Страшнее папки зверя нет! — хихикнул чиновник. — Всю область под себя подмял. У нас тут все на рыбе завязано. Одной рыбой живем. А папка все промысла китайцам отдал, они нашу рыбу выгребают подчистую, браконьерствуют, как хотят. Местные артели только слюни глотают.
— А крыша у китайцев кто? — заинтересовался Плохиш.
— Да кто ж их знает? — пожал плечами чиновник. — Может, триада какая.
Связываться с триадой Плохиш не желал и предпочел эту тему оставить.
— Государству китайцы ничего не платят, — продолжал откровенничать чиновник. — Наличку прямиком папке несут, в чемоданах. Он уж миллиардером стал с тех пор, как его избрали. Видал мамкины бирюльки? — он кивнул на надутую некрасивую губернаторшу, усыпанную драгоценностями. — Да на эти камушки можно пол-Магадана купить.
— Значит, простой народ у вас пасется? — посочувствовал Плохиш. На улицах города он успел заметить пустующие облезлые дома с выбитыми стеклами.
— Совсем нас придушили, — пожаловался чиновник. — Раньше сюда за длинным рублем ехали. А теперь никаких заработков. Люди на материк бегут, квартиры с мебелью бросают — покупателей-то нет. Ужас, что творится. Центр нам деньжат не больно подбрасывает, они лучше сами украдут. Вот и выживаем, как можем. Перед вашим приездом целый месяц без тепла и света сидели, только на два часа днем электричество давали. Администрация не может долг энергетикам погасить, а вся область в темноте мерзнет. Зато мамка, говорят, виллу в Испании прикупила. Пять лет назад нянькой работала в детском саду, подгузники меняла, а сейчас вся в бриллиантах и вилла у нее в Испании.
— Как же вы такие праздники закатываете, если денег в бюджете нет? Даже фейерверк засобачили...
— Мамке спасибо! Папка поначалу и слышать не хотел, какой еще юбилей, пир во время чумы! Народ дразнить! Но мамка на дыбы встала — вынь да положь. Накупила добра — надо людям показывать, не в уборную же ей в бирюльках ходить. Эх, чует мое сердце, после этого праздника мы всю зиму без тепла куковать будем.
...Гвоздем концерта были пятнадцать гимнов Магадану, сочиненные магаданским композитором. Глядя на обрюзгшую оперную певицу, Плохиш зевнул.
— А как у вас насчет шкурок? — поинтересовался он.
— Каких шкурок? — не понял чиновник.
— Ну, телок. Есть они тут, нет? Или вам мамка мутиться запрещает?
— Этого добра навалом! — заверил чиновник. — Половина девок магаданских этим промышляет — жить-то надо. Я, правда, сам не специалист по этой части, — поспешно прибавил он. — Семья у меня, и зарплату уже полгода задерживают. Но объявлений во всех газетах полно. Да вам в гостинице должны были предлагать. Они обычно сами телефоны обрывают. К нам люди приезжают из других городов жалуются, что спать не дают. И звонят, и стучат, только что не насилуют.
— А мне никто не звонил, — нахмурился Плохиш. — Опять, что ли, меня кинули?
— А ты где остановился, в «Сопках»? Что ж ты хочешь, это папкина гостиница. Проституткам туда под страхом смерти соваться нельзя, милиция кругом.
Уральскую делегацию разместили в разных местах: Плохиш, в числе особо приближенных, попал в гостиницу областной администрации, с коврами на лестницах и горячей водой в номерах. Прочих засунули в грязный отель на отшибе.
— Блин! — выругался Плохиш. — Где же шкур добыть? Неделю уже без баб, терпежу нет, скоро собак ловить начнем.
— Не надо было в блатные лезть, — посмеивался чиновник. — Другую гостиницу девки уже небось штурмом берут...
— Постой! — спохватился Плохиш. — Так ведь туда Топора расквартировали! Точно?
— А я и не знаю, — пожал плечами Топорков. — Мы ж прямо с самолета к тебе поехали. Я и вещи свои у тебя оставил, думал, потом заберу...
После того как из штаба Лисецкого было изгнано «русское крыло» ввиду нежелательности упреков в национализме, Топорков остался не у дел. Он считал себя крупным идеологом, но в другие избирательные штабы его не брали даже корректором, и Топорков вскоре запросился назад, на любую работу. Его углядел Плохиш, которого Лисецкий включил в состав делегации без особой надобности, забавляясь его выходками и грубыми шутками. Ангажированный развлекать губернатора, Плохиш сам не мог обходиться без шутов. Топорков, обидчивый, амбициозный и пьющий, подходил на эту роль идеально. Плохиш уговорил губернатора взять Топоркова и теперь держал его при себе.
— Как только объявит перерыв, ты дергай в эту конуру, где вас поселили, — принялся объяснять ему Плохиш. — Найди там пару кисок, только почище, с помойки не подбирай, и вези их ко мне в номер. А я после банкета к вам добавлюсь...
— Что ж мне банкет пропускать? — забеспокоился Топорков. Из-за отсутствия передних зубов он пришепетывал и проглатывал часть звуков, а когда волновался, то говорил и вовсе невнятно.
— Да тебя все равно туда не приглашали!
— Я думал, с тобой проскочу...
— Не надо за чужой счет понтоваться, — внушительно заметил Плохиш и повернулся к чиновнику: — Сколько у вас телки просят?
— Дорого! Долларов по пятьдесят за ночь! Минимум.
— По пятьдесят за ночь?! — не поверил своим ушам Плохиш. — Наши за час сотку ломят! Надо к вам перебираться. Топор, братан, вот тебе на пойло и хавчик купи... Только не шикуй!
— Маловато будет, — заметил Топорков, принимая деньги.
— Ты что сюда жрать приехал?
— А вдруг девчонки вперед попросят?
— А ты не давай! Скажи, друг придет, всем заплатит. — Подозрительный Плохиш хотел быть уверенным, что лучший экземпляр достанется именно ему. — Ты им за-место бабок стихи прочти, ты же много стихов знаешь. На Чукотке по пьянке ты мне какую-то шнягу задвигал, забыл уже?
— Это не шняга! Это поэма моего сочинения.
— Да ладно, не гоношись, — примирительно хлопнул его по плечу Плохиш. — Путевая поэма. Только больно длинная, уши вянут.
Плохиш столь бесцеремонно обращался с Топорковым не потому, что был таким уж неотесанным грубияном, просто ему нравилось доводить Топоркова до белого каления, когда тот лез в бутылку, грозил порвать с Плохишом все отношения и улететь назад, в Москву. Улететь он, конечно, не мог за неимением денег, и оттого его гордость ужасно страдала. Мать Топоркова служила когда-то домработницей у Пастернака. На этом основании он считал себя потомственным интеллигентом и артистической натурой. Плохиша он в глубине души ненавидел, но, кроме Плохиша, ему никто не наливал.
