Потом он помнит тело, лежащее в грязи. Все также холодно и мокро. А дождь хлещет и хлещет. Какие тут следы! Все смыто к черту! И кровь тоже. Какая-то сплошная серость, и название у деревни подходящее.
— Ржаксы, — выдавил он. — Деревня Ржаксы.
— Слава тебе, Господи! — счувством сказал друг детства Руслан Свистунов. Потом спросил: — Закурим, что ли?
— Я не курю, — привычно ответил он, глянув на пачку «Явы».
— Вот как? Ну что ж. А я вот закурю. Дым не помешает?
— Нет.
В это время в кабинет сунулся молодой человек в темном, мешковатом костюме, с любопытством глянул:
— Разрешите?
— Да, конечно.
— Вот и наша цветущая юность, практикант Алеша Мацевич. Заходи, Алеша, не стесняйся. Чего хочешь? Кофе? — Он давно понял, что Руслан взглядом показывает на стол, на открытое дело. Сообразил, захлопнул папку, отодвинул в сторону. Алеша обиженно, по-кроличьи фыркнул:
— Вот уж вы меня всегда высмеиваете, Руслан Олегович, а я, между прочим, сам с дарами.
— Бойся даров, которые от данайцев, так, что ли? Или от нанайцев? — подмигнул Свистунов. Глаза у Мацевича были черные, узкие, слегка раскосые. — Чего надо?
— Абсолютно ничего. — Алеша Мацевич тайком разглядывал его, следователя Мукаева.
— Значит, простое человеческое любопытство. Коллектив прислал. Ну и как следователь Мукаев?
— Иван Александрович, вы выздоровели? И все вспомнили, да?
Он не знал, что ответить. Помог Свистунов:
— Давай презент и чеши давать отчет коллективу. Мол, следователь Мукаев полностью здоров и готов снова тянуть лямку, готов повышать показатели районной прокуратуры, прикрывая вас, бездельников.
Мацевич снова по-кроличьи фыркнул, но не обиделся. Достал из кармана пачку «Данхилла», протянул:
— Вот. Мне подарили, а я не курю. И девушка моя не курит. Возьмите, Иван Александрович.
— А Иван Александрович тоже больше не курит, а раньше всем подобным изыскам иностранного производства предпочитал явскую «Яву».
— Так я помню. Может, знакомые ихние дорогие сигареты курят?
— Ты женщин имеешь в виду? Так?
Мацевич смотрел в упор, но глаза его были словно у зайца косого: в разные стороны.
— Ах, Алеша, Алеша, — сказал Руслан. — Будет тебе практика засчитана, будет. Хоть и не понял ты в следовательской работе ни черта. Что, Иван Александрович, взятку возьмешь?
Он уже несколько минут очень внимательно смотрел на пачку «Данхилла». Это было такое же знакомое, как Горетовка. Это было в его жизни раньше, без всякого сомнения, было.
— Да-да, — сказал он рассеянно, потом взял пачку, машинально снял прозрачную обертку, распечатал, открыл.
То, что он сделал дальше, произвело на присутствующих в кабинете сильное впечатление. Следователь Иван Александрович Мукаев вдруг легким щелчком вытолкнул из пачки сигарету «Данхилл», взял со стола зажигалку Свистунова, красиво прикурил, сделал всем корпусом изящнейший разворот, точно и бесшумно опустился в кресло, обтянутое искусственной кожей, закинул ногу на ногу, затянулся и улыбнулся очень довольно. В полном молчании сидел и курил в кресле несколько минут, покачивая носком ботинка, блаженно и бессмысленно улыбался. Это было его. Сигареты, жесты, ощущения. Только носки, выглядывающие из-под брюк, какие-то блеклые. Совершенно не те носки.
Друг детства Руслан Свистунов вдруг подошел со спины, положив руки на его плечи, надавил очень сильно и требовательно: сиди, так и сиди. Потом нагнулся к самому уху и тихо, одними губами, прошептал:
— Ты кто? А? Скажи: ты кто?
Он затянулся еще раз и ровным, спокойным голосом ответил:
— Я следователь Иван Александрович Мукаев тридцати пяти лет, проживаю с женой Зоей и двумя детьми по адресу…
И Свистунов вдруг дико засмеялся:
— Это шутка?! Да?! Шутка?! Ха-ха! Ну, ты даешь! Шутка, да? Мацевич, это же шутка! Поди всем расскажи, что это шутка! Ха-ха! Весело! Ха-ха!
Он тоже улыбнулся, потушил сигарету, поднялся с кресла.
— Мацевич, выйдем на пять минут, — позвал Алешу Свистунов. Потом обернулся: — Сейчас приду, и мы с тобой договорим.
Когда эти двое вышли, он, с потушенной сигаретой в руке, подошел к большому старому зеркалу, висевшему на одной из стен кабинета. Зачем-то ему раньше было нужно это зеркало. Быть может, так нравилось собственное лицо? Надо бы спросить, когда повесили, и он ли об этом попросил. Было такое чувство, что перед зеркалом он часто отрабатывал такие вот изящные движения, как разворот корпуса и точное приземление в кресло.
С лицом все было в полном порядке. Но костюм сидел как-то не так. Он понял, что это плохой костюм, дешевый. Уже не с чужого плеча, с размером и ростом все в полном порядке, но все равно одежда не его. Так же как того, кто должен был передать ключи от «Мерседеса», он беспомощно поискал глазами человека, который должен был позаботиться о его хорошем костюме. Ни по ту сторону зеркала, ни по эту человека, которого он хотел увидеть, не было.
Что же такое с ним происходит?! Раздвоение личности?! Была, точно была она раньше, какая-то другая жизнь. Теперь один Иван Мукаев полностью исчез, другой остался. Тот, что курил «Данхилл», ездил на черном «Мерседесе», играл по ночам в рулетку и носил дорогой, хороший костюм. Что это был за человек и откуда у него были на это деньги?
— Ванечка, ты здесь?
Она заглянула в кабинет, улыбнулась ярким ртом, засияли цвета волны морской глаза, аромат духов расправился мигом и с сизым облачком «Данхилла», и со стойким запахом слежавшихся от долгого хранения бумаг. Оттеснил, восторжествовал, приблизился к самому носу:
— Здравствуй, Ванечка!
— Ты?! Откуда?!
— Вообще-то я здесь работаю, — Леся кокетливо повела плечиком, показала ему всю свою стройную, обтянутую трикотажем фигурку, — секретарем.
— Тебя Варивэл зовет, — шутливое прозвище Цыпина Леся произносила слитно и почему-то заменяя «э» на «а».
— Да. Иду.
Тот же холодок, что и при первой встрече с прокурором. Да что ж это такое? Чего он так боится? Цыпин был с ним ласков, сказал, что чуть ли не отца родного заменил десять лет тому назад, пестовал, лелеял. Откуда же этот страх и неприязнь?
Прижавшись к нему в дверях грудью, Леся в самое ухо шепнула горячо:
— Когда?
— Что? — Он думал только о Цыпине.
— Брось. Когда придешь?
— После.
— Да? — Она отстранилась, но схватила его за руку, не давая открыть дверь: — А говорят, вы с Зоей под ручку по городу ходите, словно два голубка? Так?
— Когда ходим?
— Да все уж знают, — прошипела Леся. Скользко, гадко, словно змея. Шелковая, красивая, юркая змейка. Обтянутая, словно змеиной кожей, блестящим черным трикотажем. — Да что ж ты, Ванечка, так вдруг переменился?
Он вспомнил о «Мерседесе», о «Данхилле». Если он и вел другую, красивую жизнь, то, должно быть, с ней, с Лесей. А с кем еще? Красивая женщина и, без сомнения, дорогая. Наверное, он тратил на нее очень много денег. Леся должна все знать.
— Я зайду, — выдавил он. — Обязательно зайду. Сегодня.
— Умница. Прелесть. Люблю тебя, -сказала Леся поспешно и сама открыла дверь, пропела: — Иван Александрович, я вас провожу.
Свистунов посмотрел на нее и друга долгим соединяющим взглядом. Не надо было даже работать следователем, чтобы определить в нем жгучую зависть и ревность. Но ведь женат капитан Свистунов на другой женщине. Если так нравится Леся, мог бы жениться на ней. Кто ж мешал?
— Тебя здесь подождать, Иван Александрович? — спросил друг детства.
Он вдруг сообразил, что следует закрыть кабинет.
— Да, конечно. Мы не договорили.
Достал ключ, увидел усмешку Свистунова:
— Память возвращается, да? Что ж, в этом есть и положительные моменты, и отрицательные. Ладно, поглядим, каких окажется больше…
…Цыпин встретил, словно родного сына, вернувшегося из дальних странствий: крепкими родительскими объятиями.
— Рад, Ваня. Честное слово: рад. Ну, что скажешь?
— Я с самого утра смотрю дело. С Русланом Свистуновым.
— Вот оно как! Это хорошо, это правильно. А то у вас наметились какие-то нелады последнее время.
— Он стал меня в чем-то подозревать?
— Скорее ты его. Ты к сердцу-то, к сердцу, Ваня, близко не бери. Не стоит. И это пройдет. Царь Соломон говорил, а он был мудрец великий. Я как посмотрю сейчас на тебя, так сразу и подумаю: понял. Слава тебе, Господи наш всемогущий, понял. К чему горячился?
— Не помню.
— Вот и славно, вот и хорошо. Все у нас хорошо.
— Вэри Вэл, — не удержался он.
Цыпин гулко рассмеялся, пальцем погрозил:
— Ох, Ваня! Люблю я тебя. Хоть и язва ты, но — люблю. Так что с делом о серийных убийствах? — сразу стал серьезным прокурор.
— Я так думаю, что надо начать все сначала, Владлен Илларионович. Я вспомнил два названия: Горетовку и Ржаксы.
— Уже хорошо.
