Взволнованный Петр разорвал пакет и прочитал первые строки:
«Всемилостивейший государь! При сем к вашему царскому величеству всеподданнейше посылаем подлинный трактат мирный, который сего часу с шведскими министрами заключили, подписали и разменялись…»
— Кончено! — воскликнул Петр, и щеки его вспыхнули румянцем. — Окончена великая война, сия жестокая наша трехвременная школа.
Швеция получила мир на таких условиях: она перестала претендовать на Лифляндию, Эстляндию, Ингрию и часть Карелии с городом Выборгом.
Россия навсегда укрепилась на Балтийском море.
Петербург ликовал: народные гулянья, торжественные процессии, пушечная стрельба, пиры, парады. Завершена со славой долгая и трудная война.
Глава XXIII
ЗАВЕТ АКИНФИЯ ВЫПОЛНЕН
Гудели зимние бури над Онего-озером. Злые метели доверху заносили крестьянские избы. Голодный волк крутился у деревенской околицы, и, чуя зверя, заливались бешеным лаем собаки.
Тих и молчалив был Кижский завод Андрея Бутенанта. Погасли домны, закупоренные козлами,[230] засаженными в них по воле озлобленных литейщиков. Замолкли молоты в железном цеху. Завалило снегом узкие отверстия шахт. Не скрипели по дорогам сани с коробами угля и руды. Не падали в лесу деревья, подрубленные топором дровосека.
Кижская волость бастовала.
Около года прошло с того времени, как народные ходоки вернулись из Питера ни с чем.
Обитатели Прионежья — народ упорный, кряжистый. Трудно разжечь толстый дубовый кряж, и так же нелегко было раздуть пламя возмущения среди крестьян Кижской волости.
Посланцам недовольного заводского люда грозило суровое наказание за самочинное оставление работы. И потому Гаврила Гущин и его товарищи скрывались от начальства. Они кочевали из деревни в деревню, жили на одном месте две-три недели и уходили, прежде чем слух о них достигал до управителя Меллера. И повсюду, где они бывали, Гущин терпеливо убеждал людей, что пришло время открыто подняться против хозяина.
— Других работных людей для нашего завода Бутенанту не сыскать, — говорил он слушателям. — Поневоле уступит.
— Войско пришлет. Разорят нас, убьют, — возражали нерешительные.
— Всех не перебьют. А если покорно шею в хомут совать, скорей от тяжкого труда да от голодухи сгинем.
Работа возмутителей сделала свое дело. Завод остановился.
Андрей Бутенант не обращал внимания на многочисленные письма управителя с просьбой прислать воинскую силу для поддержания порядка на Кижском заводе. Он считал, что, если Кижи дают железо, значит, порядок есть, а усмирять грубиянов мастеровых — дело управителя и старосты.
Но, когда фабрикант получил от Меллера письмо с сообщением, что завод стал, он принялся действовать быстро и энергично. Крупные «благодарности», сунутые в нужные руки, помогли, и уже через неделю в Кижи выступила инвалидная команда.
Начальнику команды вручили инструкцию:
«Идти по сей инструкции инвалидной команде Санкт-Питербурхского гарнизону поручика Солодухина на Кижский железный завод для смирения крестьян. Господину поручику надлежит первее всего тщиться привести людей в послушание, елико будет возможно.
А пущих заводчиков и смутителей наказать батогами нещадно, число ударов давая по усмотрению вины. Буде же указанные действа к желаемому не поведут, и к силе огнестрельного оружия прибегнуть.
Наипущего злодея и заводчика, отставного солдата Гаврилу Гущина, в жезлы оковав, под крепким караулом в Санкт-Питербурх предоставить».
Поручик Солодухин не сказал инвалидам, для какой цели двинули их в поход в зимнее вьюжное время. Но уже одно то, что следовали они не пешим порядком, а везли их на обывательских подводах «с великим поспешением», заставило людей насторожиться. А когда очутились они в Прионежье, все стало ясным: в каждой деревне инвалиды узнавали подробности о бунте кижан, и смутное чувство тревоги закрадывалось в души солдат. Ефрейтор Илья Марков каждый вечер подбирал себе новых соночлежников и внушал, на какое черное дело их послали. Действовал Илья осторожно. Было в роте несколько ненадежных солдат, которых подозревали в наушничестве. С ними поговорили «по душам» и предупредили, что если поручик узнает о солдатских крамольных разговорах, то им не жить. Предупреждение подействовало.
Когда отряд вступил в пределы мятежного края, положение осложнилось. Первая же деревня Кижской волости, приписанная к заводу, оказалась пустой. Ни лая собак, ни петушиного крика, ни стука открывающихся оконец.
Солдаты пошли на розыски. В одной избе сволокли с печи дряхлого деда, с волосами белыми, как молоко. Дед стоял перед офицером, опираясь на клюшку, моргал подслеповатыми глазами.
— Где ваши?
— Ушли. Как проведали, что солдаты идут, так и ушли.
— Куда?
— Нам про то, кормилец, неведомо.
— Скот где?
— Угнали.
— Ну, а ты что тут делаешь?
— Мы-то? Мы тут для строгости.
— Для какой строгости?
— Для порядку. Я тут не один, нас три таких старичка. Мир ушел, а нам приговорили, чтобы мы тут, значит, оставались для порядку. Ну, а коли-ежели, говорят, убьют вас, так вам все одно помирать пора.
— Какой же от вас порядок?
— Э, милой, не говори! Я-то, правда, староват малость, а есть у нас старичок Аким Кокишев, тот ничего, тот — бодрой старичок!
— Черт знает что! — окончательно рассердился Солодухин. — Да какой от вас толк?
— Как — какой? Мы окарауливаем. Нешто можно деревню без присмотру оставить? Мы днем спим, а ночью ходим, в колотушки стучим, лихого человека, зверя отгоняем. Аким Кокишев у нас за главного. Мы ходим, стучим…
Дед говорил глухим, беззвучным голосом, по-детски открывая беззубый рот.
— Сколько тебе лет?
— А бог его знает. Баяли, будто при Борис Федорыче[231] я родился. Считайте, сколько оно выходит.
Солодухин присвистнул. Старику было по крайней мере сто пятнадцать лет.
Солдаты притащили и других двух стариков. Те говорили то же самое.
— Что возьмешь с таких «караульщиков»?
Из деревни пошли пешим порядком по глубокому снегу непроторенной дороги.
Дальше повторялись те же картины. В «неприписанных» к заводу деревнях народ был. Солдат встречали хоть и негостеприимно, но все же на ночь был теплый угол и краюха хлеба. Но как только встречалась «приписная» деревня, так мертвое молчание и два-три старика караульщика. Баб с ребятами развезли по «неприписным» деревням, а мужики скрылись в тайге, в промысловых зверовых избушках, в зимних становищах дровосеков. Поди поймай их!
Солодухин упорно вел команду вперед. Когда вдали показались многочисленные главы знаменитого Кижского храма, построенного в 1714 году, поручик облегченно вздохнул. Несмотря на препятствия, он все же привел роту на завод.
Но радоваться было рано. За поворотом дорогу преградил завал из столетних сосен, прочно сцепившихся ветвями. В темные окна, зиявшие среди зелени, как бойницы, выглядывали ружейные дула.
Однако Солодухин был неробкого десятка. Сделав несколько шагов вперед, поручик закричал:
— По указу сената! Освободить дорогу!
На верхушке завала показался Гаврила Гущин с фузеей в руке.
— А куда вы идете?
— На Кижский завод Андрея Бутенанта.
— Мы таких гостей не ждали и браги наварить не успели, — явно издеваясь, ответил Гаврила.
Послышался хохот доброй сотни голосов. Инвалиды переглянулись. Дело становилось серьезным.
— Смеешься, мерзавец?! — рассвирепел офицер. — Указам его императорского величества не подчиняешься?
— Пускай сам император придет, — дерзко возразил Гущин, — мы, может, сразу покорность окажем.
Солодухин растерялся. Штурмовать завал значило погубить отряд: инвалиды не отличались ни меткостью стрельбы, ни ловкостью в рукопашном бою.
Зоркие глаза Гущина разглядели среди сотни солдатских лиц хмурое лицо Ильи Маркова, стоявшего на правом фланге передней шеренги.
— Илюха! Брат! — удивленно вскричал Гаврила. — Неужто и ты пришел с нами воевать?
Илья Марков еще смолоду дал Акинфию крепкое обещание никогда не поднимать оружие против народа. Пришел час сдержать слово.
«Погибну… — пронеслась мысль. — Что ж? Один раз умирать!..»
И, выйдя из строя, он быстро зашагал к завалу, сильно припадая на левую ногу. Наступила минута общего замешательства. Товарищи поняли поступок Маркова, но и не подумали задержать его: долгие разговоры на ночевках не прошли даром. А поручик Солодухин не сразу догадался, чего хочет ефрейтор, которого он всегда считал за примерного служаку.
Прежде чем офицер успел принять какое-нибудь решение, Гаврила Гущин сбежал вниз и помог Маркову подняться на вершину завала…
Москва,
1938-1961
До Петра I летосчисление велось от так называемого «сотворения мира». 7197 год от «сотворения мира» соответствовал 1689 году нашей эры. Реформа летосчисления была проведена Петром с 1 января 1700 года.
