– Ты уверена, что он не сочинял?
– Зачем?
– Ну, не знаю, иногда люди фантазируют, окружают себя всякими солидными друзьями и знакомыми, чтобы придать себе весу.
– Ой, брось,—Маша поморщилась,—кто такой этот генерал Колпаков? Что от него осталось, кроме племянника?
– Кроме племянника, который уверял меня, что его дядя не был знаком с писателем Драконовым. – пробормотал Саня.
– Врет.
– Зачем?
– А ты спроси: господин Приз, зачем вы врете? Потом расскажешь, что он ответит, – Маша зевнула, взглянула на часы. – Рязанцев меня убьет.
Они как будто тянули время, прятались друг от друга за разговорами. Беседовали вроде бы вполне живо, о важных и серьезных вещах, но избегали встречаться взглядами. Фразы звучали слегка фальшиво, а паузы делались все длинней и напряженней.
– Когда приедет группа, можно будет отправить тебя к Рязанцеву на какой-нибудь машине.
– Нет.
– Почему?
– Я хочу поговорить с женщиной, которая нашла Василису И с участковым
– Маша, ты можешь мне объяснить, зачем тебе все это нужно? – Арсеньев решился, наконец притронуться к ее щеке Он хотел видеть ее лицо и просто убрал за ухо выбившуюся прядь
Она вся сжалась, укуталась в плед, как в кокон.
Что-то новое появилось в ее лице. Оно стало грустным, безнадежно грустным. Крайняя степень усталости и шок после пепелища Он только так мог объяснить себе ее застывший взгляд, стиснутые зубы.
– Я не могу сейчас ответить. Нужно – и все. Я должна знать.
– Что именно?
– О, Господи. Саня, не мучай меня, я сама не понимаю, что именно Пока все только на уровне ощущений, догадок. Знаешь, как говорят: если кажется, креститься надо. Вот я только и делаю, что крещусь.
– Помогает? – натянуто улыбнулся Саня.
– Как правило, да.
– Два года назад у тебя тоже были ощущения, догадки. А потом мы поймали убийцу. У тебя потрясающая интуиция.
– Спасибо. Кстати, как там дальше развивались события? Я же ничего не знаю.
– Наш маньяк Феликс Нечаев получил пятнашку: Даже заседания суда он умудрялся превращать в ток-шоу. Корчил рожи, рассуждал о подсознании, сублимации, депривации. о самках орангутанга, фаллической символике, губной помаде и постмодернизме. Несколько раз, с новыми подробностями, рассказывал туманную историю о том, как в ноябре восемьдесят пятого нашел свою Лолиту в подмосковной лесной школе, но она упорхнула от него в окно, как бабочка, и с тех пор вся его жизнь превратилась в поиски этого волшебного образа
– Бедный старик, – вздохнула Маша
– Ты о ком? – удивился Арсеньев
– О Набокове. Он написал гениальную книгу Вряд ли он мог предположить, что потом многие годы разные ублюдки, уголовные и литературные, будут использовать ее страницы в качестве красивых оберток, в которые так удобно заворачивать собственное дерьмо
– Я не читал, – покачал головой Арсеньев. – я не хочу читать, как взрослый мужик развращает ребенка Даже если это гениально написано.
– Книга ни в чем не виновата. Ну ладно, —она улыбнулась, – о Набокове мы с тобой потом поговорим. Ну и как сидится Феликсу?
– Ничего сидится. Уже в КПЗ его опустили, но он, кажется, не слишком огорчился. Легко сменил ориентацию. У него ведь всегда было пристрастие к декоративной косметике. На зоне активно участвует в художественной самодеятельности. А как ты думаешь, где сейчас та девочка, которая сиганула из окна лесной школы в ноябре восемьдесят пятого, спасаясь от маньяка Феликса?
– Понятия не имею, – быстро, тихо, произнесла Маша и отвернулась. – Откуда мне знать?
Они замолчали надолго, оба смотрели прямо перед собой. Наконец Саня чуть слышно спросил:
– Он ведь тебя не тронул тогда? У него ничего не получилось, правда?
Она съежилась так, что стала совсем маленькой, и пробормотала:
– Конечно. Я выпрыгнула в окно.
– А потом уехала в Америку?
– Нет. Я там родилась.
– Маша, перестань Что ты говоришь?
– Ну. хорошо Я там родилась во второй раз. Меня вывезли в инвалидной коляске, без всякой надежды на выздоровление, к тому же с психиатрическим диагнозом. Я никому ничего не могла рассказать. Все считали, что я просто пыталась покончить с собой. По сути, я это и сделала. Я хотела умереть, когда прыгала из окна. Знаешь, от него так воняло. От него воняло смертью, тленом, хотя он был вполне реальным и деятельным. Этот запах я никогда не забуду Он заклеил мне рот пластырем, водил раскрытыми ножницами у глаз, у горла.
– Перестань. – сказал Арсеньев, – не надо больше. Забудь об этом Прошло столько лет, Феликс Нечаев сидит, и сидеть будет очень долго. Если бы не ты, его вряд ли сумели бы поймать.
– Да, но перед тем. как его поймали, он убил трех человек.
– Ты так говоришь, как будто ты в этом виновата.
– Я виновата, что никому не рассказала о нем. Конечно, можно найти множество оправданий. Мне было четырнадцать лет. у меня погибла мама, умерла бабушка, я не могла говорить об этом с чужими людьми, с врачами в детской больнице. Все вполне уважительные причины. Но если бы я тогда, в восемьдесят пятом, рассказала о нем, его бы нашли. Вика Кравцова, Томас Бриттен, проститутка с подмосковного шоссе, не помню, как ее звали; три человека были бы живы сейчас, если бы я тогда заговорила. Но я молчала.
– У тебя преувеличенное чувство вины, – сказал Арсеньев.
Маша впервые решилась повернуться к нему.
– Василиса – девочка, которая пережила кошмар, чудом уцелела и никому не может об этом рассказать. Вот почему я и торчу здесь, с тобой, жду твою опергруппу, а не сижу у Женечки Рязанцева и не вытираю ему сопли.
– У тебя есть кто-нибудь там, в Америке? – внезапно спросил Саня и почувствовал, что краснеет.
– Да. У меня есть Дик. Мы с ним встречаемся дважды в неделю.
– Понятно.
– Ничего тебе не понятно.
Арсеньев взглянул на нее быстро, искоса.
– Но тогда зачем ты встречаешься с ним дважды в неделю? – спросил он шепотом, надеясь, что она не расслышит. Но она расслышала и ответила спокойно, с мягкой улыбкой:
– Чтобы от меня отстали. В моем возрасте, при моей профессии, неприлично не иметь бой-френда. Я обязана быть во всем о'кей. Как все. Я не могу позволить себе никаких странностей. А быть одной, когда тебе тридцать, – это странно.
– Маша! – он взял ее за плечи, притянул к себе, прижался лбом к ее лбу и быстро, на одном дыхании, произнес:
– Ты можешь не улетать в этот свой Нью-Йорк?
Она не ответила. И он больше ничего не спросил. Они стали целоваться, как в первый и в последний раз в жизни.
* * *
На экране возникла мутная черно-белая картинка, какая бывает, когда снимают скрытой камерой в плохо освещенном помещении.
Кумарин и Григорьев увидели комнату, обставленную по-восточному. Ковры, низкий столик, подушки вместо кресел. Вокруг стола на подушках сидели трое мужчин.
– Это Рики, – Григорьев ткнул пальцем в экран, указывая на красивого худого юношу с хвостиком на затылке, – остальных не знаю.
– Ну вам же объяснили, – улыбнулся Кумарин, – это предположительно граждане Саудовской Аравии.
Толстый араб в длинной просторной рубахе, в клетчатом платке на голове поглаживал огромное пузо, вяло жевал большими блестящими губами. Второй, худой, как скелет, в черном костюме, в белой рубашке с черным галстуком, жгучий брюнет с бледным плоским лицом, напоминал агента похоронной конторы. Через минуту стало ясно, что он переводчик.
Толстяк на экране сердито произнес что-то по-арабски.
– Почему он выбрал именно тебя? – спросил тощий по-немецки.
Оба хмуро уставились на Рики. Толстый все жевал губами. Тощий нежно провел ладонью по своей идеальной, глянцевой прическе.
– Наверное, потому, что доверяет мне больше, чем всем остальным, – сказал Рики и улыбнулся, – а также потому, что мне доверяете вы. Вы же согласились со мной встретиться, верно?
– Мы доверяем тем, кто тебя рекомендовал. Но это не значит, что мы доверяем тебе. Скажи, ты мужчина или женщина?
Кумарин захихикал.
Рики нисколько не смутился, гордо тряхнул головой и ответил:
– То, что у меня красивое лицо и хорошая фигура, еще не доказывает, что я гомосексуалист.
Переводчик на экране стал что-то объяснять своему шефу по-арабски, вероятно, заступился за Рики. Толстый снисходительно хмыкнул, кивнул.
– Ты гомосексуалист, но это не важно. Из уважения к тем, кто за тебя поручился, и к тому, кто тебя прислал, мы будем с тобой говорить. Итак, что он просил передать?
– Он согласен на все ваши условия.
– Какие он может дать гарантии того, что наши условия будут выполнены?
– Главная гарантия – ваша поддержка. Вы поможете ему добиться такого уровня влияния, который даст ему возможность действовать в ваших интересах.
– Ты хочешь сказать, что его интересы полностью совпадают с нашими?
Когда толстяк произносил этот свой вопрос по-арабски, его губы перестали жевать и растянулись в усмешке. Похоронный агент, переведя вопрос, тоже усмехнулся.
