А Дубов продолжал, теперь уже более миролюбивым тоном:
— Любезный Дмитрий Николаич, я прекрасно понимаю ваше… э-э… не самое теплое отношение ко мне. Вы испытываете чувства молодого человека, который обрюхатил девицу и вынужден был на ней жениться, дабы не пойти под суд за изнасилование. Прямо скажем, поводов для любви такая ситуация не дает. Но, может быть, молодому человеку стоит присмотреться? Может быть, судьба послала ему не такую уж плохую супругу, и с ней удастся прожить долгую и счастливую жизнь? Подумайте, Дмитрий Николаевич, стоит ли нам конфликтовать? Ваши детишки, при всей их опрометчивости, находятся на воле и благоденствуют. Вы сами никак не пострадали, и я не требую от вас ничего чрезмерного, кроме… э-э… обмена мыслями на интересующие нас обоих темы… Не надо. Не надо сию минуту ничего говорить. Сейчас мы с вами выпьем кофе, вы возьмете эту папочку, передадите её следователю — и господин Джихангиров расколется, смею вас заверить!..
* * *
На обратном пути Дубов вел самые отвлеченные разговоры — почему-то вдруг принялся рассуждать о сравнительных достоинствах вина из винограда "изабелла", выращенного в Крыму и здесь, в Чураеве. Великодушно отдавая предпочтение винограду крымскому, он, тем не менее, находил определенные интересные особенности в букете местной "изабеллы", некую пикантную терпкость, и все обещал Дмитрию Николаевичу дать продегустировать напиток собственного изготовления из собственноручно выращенного на личном приусадебном участке винограда. И только уже высадив полковника в разумной близости от дома (хоть и не внаглую напротив подъезда), Борис Олегович заметил вместо прощания:
— Кстати, вы этого "Мецената" убрали бы из СИЗО от греха подальше, пока не придушили его там, как шофера Иванова… Есть же у вас, наверное, какие-то камеры прямо в Управлении, а?
"Вольво" исчез вдали, Дмитрий Николаич, угревшийся в теплой машине, шагал к дому, ежась от первого в эту осень морозца, и думал: "Как же он узнал? Я же ему, подонку, ни словечком не упомянул… Неужели и здесь сработала Валькина подруга подколодная, Иващенко? Ох, не зря дергался Манохин… До чего же тварь опасная!"
И вся кипевшая в нем бессильная ненависть против Слона вдруг прорвалась, найдя себе новое русло.
Глава 48. Подписка о невыезде
Уже под утро, в пятом часу, по коридорам СИЗО разнесся душераздирающий вопль. За первым воплем последовал второй, третий, крики разбудили арестантов, они тоже начали орать и стучать кружками в двери. Надзиратели бросились наводить порядок.
Первым добрался до источника шума надзиратель Потапов. Истошные вопли неслись из одиночной камеры, которую занимал подследственный Джихангиров (кто-то на воле нажал на нужные рычажки, смазал нужные шестеренки, и директор "Мецената" оказался в покое и относительном уюте, без подозрительных соседей). Потапов открыл глазок, посветил внутрь мощным фонариком.
Арестант сидел на койке, подтянув под себя ноги и кутаясь в серое байковое одеяло. Когда луч ударил в глаза, он зажмурился, умолк, но рот не закрыл.
— Чего орешь? — рявкнул Потапов.
— На меня напали! — ответил заключенный дрожащим голосом.
Потапов подергал ручку — дверь была заперта, как положено; обвел камеру лучом, сколько достал, — пусто.
— Сиди, не ори… Щас…
Потапов дал сигнал — два коротких свистка, через минуту подоспел Косолапов, старший по этажу.
— Чего тут?
— Подследственный Джихангиров заявляет, что на него напали. Приснилось, наверно. Дверь заперта, в камере вроде пусто.
— Проверь.
Потапов, погремев ключами, открыл дверь, осмотрел тесную клетушку, посветил под койку.
— Не иначе приблазнилось ему, — бросил через плечо.
Теперь внутрь вошел и Косолапов. Глянул на заключенного, тот как будто постепенно приходил в себя.
— Чего стряслось?
— Я спал… Потом меня разбудил шум, как будто замок щелкнул… Я не сразу проснулся, но тут кто-то потащил из-под головы подушку — и я закричал… Он исчез и дверь стукнула… и замок снова…
— А кто "он" — ты видел?
Заключенный помотал головой.
— Не знаю… со сна… Большой… Темный…
Надзиратели переглянулись, покивали. Обычная паника спросонья, тем более, после истории с шофером.
— Спи дальше, то тебе приснилось, — сказал Косолапов и двинулся на выход.
— Не-ет! — завопил подследственный. — Не оставляйте меня тут! Заберите с собой! Куда угодно! Я один не останусь!
— Ты гляди, нежный какой, — проворчал Потапов, запирая дверь. — То ему изолированную квартиру, то один не хочет!
— Заберите меня отсюда! — неслось из камеры. — На допрос! Хочу на допрос!
— Ладно, будет тебе допрос… Подождешь, в пять утра следователя будить не станем…
Тем не менее Косолапов доложил по команде, дежурный по СИЗО перезвонил дежурному по Управлению, и в восемь часов невыспавшийся, небритый и все ещё напуганный директор уже сидел в коридоре у двери Казьмина.
Однако ему пришлось дожидаться. Капитана прямо на входе перехватил помдежурного и велел немедленно прибыть к первому заму. Илья Трофимович поднялся на второй этаж, зашел в приемную, Лидия Макаровна, секретарша, увидев его, нажала кнопку, сказала:
— Дмитрий Николаевич, к вам капитан Казьмин.
Из динамика донеслось:
— Пусть зайдет.
Капитан вошел, козырнул, доложился, полковник нетерпеливо показал ему на стул для посетителей и вручил несколько сколотых листков.
— Просмотри внимательно, капитан.
Илья Трофимович прочитал первый отчет, показания свидетелей бегло просмотрел, поднял на Кучумова глаза:
— Выходит, брешет директор?
— Врет, сволочь, как сивый мерин. Он там тебя уже должен дожидаться, сам на допрос запросился с ночи… Прижми его, прощелыгу, все вытряси.
— А откуда бумаги?
Кучумов понимал, что опытный Казьмин сразу обратит внимание на нестандартные документы, но объяснять не стал. Буркнул только:
— Работают люди… Как видишь, лучше нас с тобой работают. Ладно, иди.
Казьмин прошел к себе в кабинет, на ходу мазнул взглядом по физиономии подследственного — ты гляди, сегодня уже не такой красавчик! — плотно закрыл за собой дверь, позвонил дежурному.
— Казьмин говорит. Слушай, как тут у меня оказался подследственный Джихангиров?
Дежурный порылся в записях, сказал:
— Из СИЗО позвонили, дескать, просится на допрос.
— Ага. Ну спасибо.
Капитан ещё раз прочитал бумаги, подумал, глядя в стенку, наконец открыл дверь, сказал:
— Введите.
Прошел на свое место, достал бланк допроса, заполнил первые строчки, наконец поднял глаза:
— Вы, гражданин Джихангиров, просились на допрос. Я вас слушаю.
— На меня напали ночью в камере! — Дергаясь и подскакивая на стуле, Феликс Рустамович подробно описал пережитые ужасы.
Казьмин выслушал, ничего не записывая, разочарованно вздохнул:
— Так с этим не ко мне, я в СИЗО не командую. Отправляйтесь обратно в камеру, потребуйте бумагу и письменные принадлежности, напишите жалобу на имя прокурора. Рассмотрят, примут меры.
— Да?! А меня пока придушат, как шофера!
Капитан сделал удивленное лицо, спросил, про какого шофера речь. Джихангиров снова раскричался, мол, нечего ему лапшу на уши вешать, вся тюрьма знает, весь город знает о задушенном шофере…
— А-а, вот вы о чем… Так чего вы опасаетесь? Вы что, не все ещё рассказали, что-то настолько важное знаете, что вас захотят ликвидировать, лишь бы не проболтались?
— Все рассказал! — возмущенно запротестовал Феликс Рустамович. — Я вам сразу всю правду рассказал, мне скрывать нечего, но почему же меня хотели убить, и не на улице, в темном переулке, а у вас в тюрьме?
— Это, конечно, вопрос серьезный, но пока мы его оставим в стороне. Больше показать ничего не желаете?.. Тогда у меня к вам есть вопросы.
Капитан вытащил из сейфа дело, полистал, нашел нужный протокол.
— Вы показали, что пятого ноября в восемь тридцать вечера встретились с гражданином Ковалем возле Пушки и в течение десяти или пятнадцати минут беседовали о даче дополнительной взятки в размере трех тысяч долларов… То есть, пребывали вместе с ним в районе памятника на углу Проспекта Независимости и улицы Освобождения от 20.30 до 20.40 или 20.45. Это правда?
— Конечно, здоровьем матери клянусь!
— Вы, гражданин Джихангиров, шестнадцатого на допросе тоже здоровьем матери клялись — а соврали. Не видели вы мэра пятого ноября в это время! Вот у меня показания трех незаинтересованных свидетелей, которые в один голос утверждают, что в тот вечер гражданин Коваль с 19.55 и минимум до 20.40 находился в другом месте, сидел в своем автомобиле один и ни с кем не разговаривал.
— Это они врут!
Казьмин театрально развел руками:
