— Погоди, Зоя, не надо так резко, — ласково сказал Ташков. — Доктор Волохов — это одна песня, а твой ребенок — совсем другая, не надо валить все в одну кучу. Да, Волохов негодяй, но ребенок-то при чем? Ты должна его родить и воспитывать, одно к другому касательства не имеет.
— Я не смогу, Саша, я все время буду думать о том, что он не настоящий. Искусственный. Это грех — делать искусственных людей, большой грех.
— Ну что ты придумываешь, нет тут никакого греха. Это все иллюзия. Зоя, подумай о том, что одна женщина впала в такое же заблуждение, поддалась иллюзии греха и искалечила тем самым своих детей и себя саму, а мужа просто убила. Вот это действительно грех. Не повторяй ее ошибку. Очень тебя прошу, не предпринимай ничего, оставь все как есть.
— Он меня обманул, — глухо произнесла Зоя, глядя куда-то в сторону, но я не могу его винить за это. Я сама виновата в том, что позволила себя обмануть. Я должна была понимать, что такой человек, как Валерий Васильевич, не может мной заинтересоваться. Кто я и кто он? Я ему не пара. Но я закрыла на все глаза, я была счастлива, я надеялась...
— Прекрати! — Ташков повысил голос и резко встал из-за стола.
Они сидели в уличном кафе возле одной из станций метро на окраине Москвы. Здесь было тихо и малолюдно, а в кафе они были вообще единственными посетителями, поэтому разговаривать можно было, не стесняясь посторонних ушей.
— Кто вбил тебе в голову эту чушь? С чего ты решила, что такой человек, как Волохов, не может всерьез тобой увлечься? Да, Волохов тебя не любит и не любил никогда, но это не потому, что ты недостойна его любви, а потому, что он вообще никого никогда не любил, он так устроен, понимаешь? У него в организме нет того приспособления, которым любят. Ты — молодая красивая женщина, а ты себя заживо хоронишь. Ну куда это годится? Ты должна ходить, высоко подняв голову, носить короткие юбки, чтобы все видели твои длинные ноги, ты должна улыбаться, чтобы всем показывать свои великолепные зубы. А ты что с собой сделала? Съежилась, сжалась в комочек и боишься слово лишнее сказать. Была б моя воля...
Ташков запнулся, подыскивая слова. Была б его воля, он одел бы Зою в самые лучшие платья и меха, он сделал бы все, чтобы она стала веселой и начала улыбаться. Он любил бы ее, холил и лелеял, делал ей подарки, помогал по дому и растил вместе с ней детей. Но разве он мог сейчас сказать ей об этом?
— Зоенька, сегодня вечером я уезжаю в командировку. Надеюсь, что это ненадолго. Ты можешь дать мне слово, что не наделаешь глупостей, пока меня не будет? Конечно, я не могу повлиять на решения, которые ты принимаешь, ты взрослый человек и сама себе хозяйка, ты сама распоряжаешься своей жизнью, но я прошу тебя только об одном: какое бы решение ты ни приняла, ничего не предпринимай, пока я не вернусь. Обещаешь?
— Хорошо, Саша. Я подожду, пока ты вернешься. Хотя, видит Бог, я не понимаю, что может измениться за это время. То, что ты мне рассказал, останется правдой и через неделю, и через месяц. И с этим уже ничего не поделаешь.
— Ты права, факты останутся такими же, но может измениться твое отношение к ним. Я хочу, чтобы ты сделала одну вещь. Вот адрес, — он протянул Зое клочок бумажки, — по этому адресу живет старшая дочь Волохова Ира Терехина. Познакомься с ней и посмотри, как она живет. Посмотри, какой она человек. Посмотри, как ей трудно и как мужественно она борется. Если следовать твоей ущербной логике, она тоже искусственное существо, не имеющее права на существование. Посмотри на нее внимательно, Зоенька, и если в тебе не шевельнется жалость и сочувствие к ней, значит, я кругом не прав. Если, глядя на Иру, ты не поймешь, что она — такой же человек, как и ты, как я, как все мы, значит, тебе действительно не нужно рожать этого ребенка. И я больше не стану убеждать тебя и настаивать на том, чтобы ты сохранила ему жизнь. Ты сделаешь то, о чем я прошу?
— Хорошо, Саша, — послушно повторила она, — я познакомлюсь с ней, если ты этого хочешь. Только не сердись на меня, пожалуйста, я и так чувствую себя виноватой.
Ташков подошел к ней, обнял, осторожно прикоснувшись губами к ее волосам, вкусно пахнущим шампунем и духами.
— Ну что ты, Зоя, зачем ты так говоришь. Ты ни в чем не виновата, просто так вышло. И помни: что бы ни случилось, ты всегда можешь на меня рассчитывать. Всегда. И во всем. Ты меня поняла?
— Спасибо, Саша, — ответила она, сглатывая слезы.
Во Львов Ташков прилетел не один. Поскольку речь шла о группе, наверняка связанной с таинственным Аяксом, вместе с Сашей на Украину отправились еще два человека. Львовские оперативники показали им план местности, где располагалась усадьба бывшего детского дома.
— Или официальный путь с множеством препон, потерей времени и гарантией утечки информации, или операция захвата с потерей личного состава, — сделали они вывод после трехчасового совещания.
Вывод, конечно, не утешал.
— Есть еще одно обстоятельство, — сказал Ташков. — Если даже мы придумаем такой план захвата, при котором потери будут минимальными, мы мало чего добьемся. Девочку мы освободим и обитателей усадьбы арестуем, а дальше что? Аякса среди них наверняка нет. И мы его никогда не найдем, так же, как и остальных членов группировки. Наивно надеяться на то, что арестованные сдадут нам остальных. Человек, воспитанный в исламе, умеет не испытывать страха и мужественно встречать смерть. Вряд ли нам удастся их испугать настолько, что они пойдут на предательство своих. Я знаю, среди членов группировки есть люди, которые работают просто за деньги, но их очень и очень мало. Основная масса борется за идею, и мы должны с этим считаться. Если же выкурить обитателей особняка мирным и легальным путем, они обязательно приведут нас к Аяксу и к другим, которых мы, может быть, еще не знаем. Конечно, Ташков лукавил. Он уже был почти полностью уверен, что знает, кто такой Аякс. На совещании у полковника Гордеева его сотрудница Каменская излагала факты очень убедительно и логично. Но сейчас Ташков думал о другом. Он думал о тех ребятах-спецназовцах, которых пошлют в горы брать усадьбу. Если там действительно мощная охрана, то потери будут немалыми. Ради чего? Почему эти ребята должны жертвовать собой? Александр достаточно давно занимался оперативной работой и хорошо знал, что жизнями спецназа никто не дорожит, все это одни красивые слова. Чуть что — поднимают их и посылают на задание, не удосужившись провести предварительную подготовку, даже не дав себе труд подумать о том, как можно было бы обойтись без них. Этих ребят рассматривают как живое мясо, которое не жалко. Чего их жалеть, в самом деле? Работа у них такая. Рисковать собой — их прямая обязанность, они за это получают оклад денежного содержания. Только за два последних года Ташков похоронил пятерых своих друзей, служивших в спецназе. Поэтому сегодня он считал, что, если может сделать хоть что-то, чтобы сохранить хотя бы одну жизнь, он должен это сделать. Никто не заботится об этих ребятах, никто не дорожит их жизнями, и некому их защитить.
— Что ты предлагаешь? — спросил его начальник львовского управления. — У тебя есть вариант?
— Я должен подумать.
— Только недолго, — предупредил Ташкова подполковник Фетисов, приехавший вместе с ним из Москвы. — Времени в обрез. Сам же говорил, у них там девочка. Не дай Бог с ней что случится.
— Не должно. Если Волохов сказал правду, девочка им нужна для исследований и еще для чего-то. Я пока не понял, для чего еще, но это «что-то» совершенно точно есть. Не зря они послали человека в Москву сначала за медицинской картой, потом за книгой. Наташа нужна им живая, по крайней мере пока. Не стали бы они прилагать такие усилия, чтобы достать для нее редкую книгу, если уже списали ее со счетов.
— Может, ты и прав, — задумчиво сказал местный начальник, — но все равно лучше бы побыстрей.
Остаток дня Ташков провел, гуляя по городу. То и дело он останавливался на бульварах перед стендами с расклеенными газетами и пытался их читать. Украинского языка Александр не знал, но кое-что понять все-таки мог. С трудом продравшись сквозь отчасти понятные и совсем непонятные слова, он убедился, что смысл уловить вполне может, и начал изучать местную прессу более пристально. Наконец он нашел то, что искал: статью о благотворительном фонде «Щасливе дитинство», что в переводе означало «Счастливое детство». Здесь же, в статье, был указан адрес фонда и его расчетный счет.
Фонд располагался в маленьком уютном особнячке на улице Ивана Франко. Ташков приготовился к тому, что придется долго и упорно пробиваться к директору фонда, но, к его удивлению, все получилось легко и быстро. Здесь ему не встретилось ни одного мужчины, кругом были только женщины, которым вообще не свойственна охранная психология «держать и не пущать». Все они говорили по-украински, но Ташков их понимал.
Директором фонда тоже была женщина, и Ташкову лицо ее показалось смутно знакомым. Он совершенно точно уже видел раньше эти четко прорисованные брови над слегка раскосыми кошачьими глазами, эту гладкую прическу и полные, красивого рисунка губы. Неужели они знакомы? Это было бы неслыханной удачей.
