— Смотри, — необычайно грубо прозвучал в предвосхищающей развязку тишине мужской голос. Горячев, вздрогнув, распахнул глаза. «Смотри», — это было все, на что хватило Льва, который не мог поднять взгляда на Антона. «Смотри», — как последний отданный приказ перед тем, как иллюзия оказалась разбитой его собственными руками.
Антон резко подобрался на стуле, испуганный появлением Богданова. «Из-за меня теперь проблемы у начальства. У меня с ними проблемы». Неуютно стало оттого, что Горячев связан — в немом вопросе он повернул голову влево, насколько мог, надеясь увидеть за плечом виновницу всего. Но там никого не было. Дернувшись, метнулся вправо, — однако и тут взгляду представала пустынная полутемная комната, в которую свет проникал лишь через узкие щели — белые ореолы окон за плотными шторами. Во рту стало горько. Горячев шарил взглядом по пространству, но в глухой тишине находил только странно смотрящего куда-то сквозь него Льва.
— В чем дело? — не выдержал Антон, чувствуя, как теряет над собой контроль. — Развяжите, Лев Денисович… Это бред какой-то… Я не виноват…
Истерика ударила под дых. Горячев остановил остекленевший взгляд на двери, которая всегда оказывалась заперта — так же и со стороны серверной, как говорил Роман. Висок прострелила мысль: Елена знала, кто встречал Антона в этой комнате; очевидно, знал и Лев. После всего, что здесь случилось — этих исчезновений, загадок вокруг Богдановых, их неясной вражды с кем-то, — Горячева схватила паранойя. Им могли просто манипулировать. Поймать на легкую удочку для глупых и смелых мальчиков со склонностью к неоправданному геройству. А он своим буйством сломал все…
— Не было никакой женщины, — услышал Антон голос сбоку и почувствовал, как плывет пол под ногами. Ему даже показалось на миг, что захлопнулась уже запертая дверь — или что-то за ней. А может, это просто последняя законченная мысль оборвалась с болезненным треском.
— Ты ее себе придумал, а я не смог тебе отказать. Боялся, что потеряю, — Лев не окончил мысль, выравнивая дрогнувший голос. Он молча достал телефон, чтобы показать телеграм, переписку, единственный недавно активный контакт — Антона. Тот долго обходил зрачками экран, отказываясь на нем фокусироваться. Мутило. — Я тебе ничего не сделаю, Антон. Тебя не обидят, правда, это просто… Это все я. Я придумал психологическую терапию, я все это смог организовать, я был с тобой все это время… Ты со мной переписывался… И все, что было, было между нами, — монотонно вываливал Богданов, делая над собой усилие каждый раз, когда приходилось открывать рот. — Я не мог сказать правду, ведь я не был женщиной, а потом… Потом ты подумал на Елену. Мне жаль, Антон.
Горячев непроизвольно стукнул пяткой. Не топнул — он вообще не контролировал свое тело. Тик заставил целиком сжаться, на одну секунду подобрав под себя ноги и наклонившись корпусом вперед. Антон сморгнул… Лоб рвался от напряжения и боли. Ответить ничего не выходило — и не вышло бы… Лишь хватать и хватать ртом воздух, чувствуя, как тошнотой накатывают одно за другим, будто в замедленной перемотке, воспоминания. Горячев подергал руками — впустую. Тогда они безвольно обвисли, и сам он обмяк. Вниз, на пол между колен — его и Богданова — полетела вымученная раскаленная капля.
— Антон, я понимаю, насколько все это плохо, — Лев потянулся к лицу Горячева рукой. — На самом деле, я же правда в тебя…
— Не трогай меня, — вздыбился Антон, прежде чем прикосновение произошло. Он не хотел знать, как выглядел в тот момент. Как не хотел знать ничего из того, что только что услышал. — Рот закрой, — рявкнул он, брызнув слюной Льву в лицо, и стиснул руки в кулаки. Под ребрами все двигалось, ходуном ходило. В какой-то момент Антон даже оскалился и вздрогнул от режущей нервной боли — так дурно ему было. Только тогда он стал тише. Но лишь снаружи. Голову опустил. — Отпусти меня…
— Хорошо, — согласился Лев, но не спешил выполнить просьбу. — Я знаю, как все выглядит, но это не так на самом деле. Антон, я ради тебя… Я же… — Богданов расстегнул кожаные ремни и напрягся, вглядываясь в лицо Горячева, который, ощерившись и сгорбившись, молча пялился на подбородок, на дрожащую жилку на шее, кадык. Лев не мог договорить ни одной фразы. А Антон, даже будучи свободным, не мог заставить себя встать. Ноги стали тяжелыми, словно свинец.
Прошло всего несколько секунд, но казалось, время растянулось на часы, когда Горячев переборол себя. Он медленно поднялся — и тут Богданов стал подниматься вместе с ним. То, что происходило после, остановить бы уже никто не смог, потому что тело действовало быстрее разума, а адреналин правил и чувством, и мыслью. Преграда, выросшая перед глазами Антона в лице извратившего его мир человека, казалась непроходимой. Такую можно было только сломать.
Сначала его пальцы вцепились в накрахмаленный воротник рубашки. А потом в поле зрения вошли чужие руки. Горячев ударил ребром ладони по бледному запястью. Захват — удар. Острый кулак метил в грудь, и по глухому отклику судорожного выдоха Антон понял, что попал. Но этого было мало. Тогда он поймал Богданова снова, чтобы навалиться на него уже всем телом и ударить еще раз.
— Ты урод. Извращенец, — выплевывал Горячев чудом складывающийся в слова рык. Лев молчал и терпел, не издавая ни звука, кроме тех, что Горячев выбивал из него кулаком.
Один раз он влетел в Богданова так, что тот начал падать, увлекая за собой и Антона, но последний удержал их обоих — а вместе с тем согнул соперника, захватив предплечьем за шею. Если бы хотел убить — убил бы. Но подлый болезненный прием прервался тогда, когда Лев начал задыхаться и дергаться в ничем не контролируемом, естественном порыве спастись.
«Ему больно», — с механическим положительным зарядом просигналил мозг, и Антон отпустил, столкнув свою горе-«бабу» на пол. Но не уходил. Охваченный бешенством и жаждой мести, Горячев теперь ждал, пока Лев снова встанет. Богданов откашлялся, растерев шею, и медленно поднялся. Он не уходил тоже. Не стремился избежать драки, не зажимался, не боялся кулака, даже не уворачивался толком. Просто повиновался ситуации. Принимал все, что Горячев отдавал ему.
— Прости меня…
Горячев кинулся снова, и Лев не увернулся от удара. Кулак смял лицо, послышался хруст и скрежет. Только потом Антон смог понять, что это был сломанный нос и открывшаяся за спиной дверь. Богданов механически дернулся в сторону и закрыл лицо рукой, собирая ладонью потекшую кровь. А в плечи Антона вцепились неожиданно сильные руки.
«Это травма», — так же бесцветно отразил действительность яростный разум.
Горячев позволил себя остановить лишь потому, что испугался вида крови.
— Вы что, совсем поехали?! — Антон узнал голос Елены. Она вцепилась в его плечи, как в последний шанс, и тянула в сторону от Льва. И пусть Горячев еще пытался рваться обратно, Богданова умело удерживала его или просто сбивала с ног, хватаясь за конечности с назойливостью рощи шиповника. — Все, Антон, мы уходим отсюда!
Злоба Горячева не могла найти себе выхода. Под гнетом обстоятельств она оказалась спрессована внутри, в перенапряженных мышцах. Малейший проблеск рассудка оставил Антона растерянным и шокированным. Его колотило; он еле двигался, не отрывая взгляда от Богданова и его пальцев у лица, вмиг ставших ярко-красными. Но Горячев давал себя уводить, пока ужас — он причинил реальный вред другому человеку, который даже не оборонялся, — сковывал череп стальными обручами.
— Я не виноват… — захлебываясь, шептал Антон уже в коридоре, не в силах остановиться. От резкого внутреннего перепада он ощутил себя тупым и ослабленным, а боль в голове разорвалась, как пузырь с водой, и оставила после себя тяжелую стылую тошноту. Антон схватился за лицо, чувствуя, как течет с носа. Он не сразу понял, что кровь на его руке — уже не Богданова, а собственная, и горько глотать не оттого, что горечь так крепко держала за шею. Только поток оправданий все равно никак не прекращался: — А он… Со мной… Я думал, мы с ней… А это… он…
