— То есть, блин? Я не понял, в натуре! — Серый похлопал сонными глазами.
Чтобы он проснулся и стал живее соображать, Приз протянул ему три купюры по сто долларов и сказал:
— Это тебе аванс. Тебе лично, понял? Лезвие и Миха ничего не знают. И не надо с ними ничего обсуждать. Это наши с тобой дела. Я тебе плачу, ты делаешь. Сумеешь достать перстень, получишь больше. Чем быстрее его достанешь, тем больше получишь. Действуй.
У Серого была подружка. Она работала медсестрой в частной косметической клинике, имела среднее медицинское образование. Она выросла в «Викинге», ничего не боялась, никого не щадила. Ее звали Надя. Она вполне годилась на роль сиделки для внучки Дмитриева. Надя сразу поняла, в чем ее задача. Она должна была вступить в игру уже сегодня вечером. Корреспондентка поговорит с Дмитриевым, позвонит Наде прямо от него, попросит поскорее приехать.
Корреспондентка Марина не понравилась Серому, он ей — тоже.
Она смерила его брезгливым взглядом и потихоньку спросила Приза:
— Володя, это что, твой друг?
— Он очень добрый и честный парень, — заверил ее Приз, — у него просто комплексы, он стесняется красивых умных женщин, поэтому такой зажатый и хмурый.
— Шама, она дура, ваще, блин! — заявил Серый, когда они остались на минуту вдвоем.
— Не понял! — шепотом рявкнул Приз. — Скажи то же самое, только приличными словами.
— Шама, я могу любыми словами сказать, но проблема не уйдет. Она дура. Зачем ты вообще ее во все это впутываешь?
— Ни во что я никого не впутываю. Она ничего не знает. Я просто хочу помочь своему бывшему учителю. У него тяжело больна внучка, и нет денег на хорошую сиделку. Но он очень гордый, денег у меня не возьмет и не позволит, чтобы я за него платил сиделке. Вот я и придумал такой благородный ход.
— И она тебе поверила? — Серый криво усмехнулся.
— Разумеется.
— Ну вот, я ж говорю, дура!
— Ничего, ничего, — успокаивал себя Приз, когда они, наконец, выкатились из квартиры, — терпеть этот бред придется еще довольно долго, но все когда-нибудь кончается. Сейчас главное — перстень. Я придумал хороший план, тихий и безопасный. Он должен сработать. Ох, Серый! Не понимаешь, мразь, что настанет момент, когда будет довольно одного моего слова, чтобы от тебя мокрого места не осталось. И от тебя, и от Михи. А потом дойдет очередь до Лезвия. Простите, пацаны, — он посмотрел в зеркало, очень печальным взглядом. Он представил, как красиво, торжественно будут хоронить его ближайших друзей. Оркестр. Военный салют. Горы цветов. Представил — и прослезился. Простите, пацаны!
Что делать? Настоящий диктатор, добившись власти, вынужден уничтожать тех, с кем начинал. Наступает момент, когда не должно существовать людей, которые помнят тебя жалким и слабым, которые могут сказать тебе «ты».
Приз продолжал смотреть в зеркало и горько, искренне плакать. Натуральные соленые слезы обильно текли по его щекам.
* * *
Сергей Павлович Дмитриев до приезда корреспондентки с фотографом ужасно переволновался. Он нашел в справочнике несколько телефонов служб, по которым можно было вызвать доктора на дом. И узнал, что визит доктора (только визит!) стоит от тысячи рублей до двух тысяч. Сейчас таких денег у него не было.
Нет, Сергей Павлович не нищенствовал. Разные случались в жизни периоды. Иногда удавалось получать вполне приличные суммы. Каждый раз он говорил себе, что вот, пока денег много, надо отложить что-то на черный день. Купить самое необходимое, решить накопившиеся проблемы: погасить задолженность за квартиру, за телефон, вернуть долги приятелям, купить пару приличных зимних ботинок, брюки, новый чайник, кое-что из белья, поменять смеситель в ванной.
Он садился за стол с карандашиком и начинал подсчитывать. Получалось, что после всех неотложных трат должна остаться пара-тройка сотен долларов. Но почему-то всегда этот остаток существовал только на бумаге. Стоило начать тратить, и уходило все, до копейки. Сергей Павлович попадал в очередную финансовую дыру.
Именно в такой дыре он находился сейчас. В бумажнике лежала последняя сотня рублей с мелочью. Две сотни остались на сберкнижке. Дней через десять должна была прийти жалкая пенсия от Союза кинематографистов. Потом маячили на горизонте кое-какие выплаты за ретроспективный показ его старых фильмов по нескольким телеканалам. Но когда выплатят, сколько и выплатят ли вообще, он точно не знал. И, как назло, на дворе был август, все его немногочисленные приятели, у которых он мог бы попросить взаймы, разъехались, кто куда.
Сказать внучке, что сегодня, сейчас, денег на врача у него нет, было нестерпимо стыдно. Получалось, что он забрал ее из больницы, взял на себя ответственность, а лечить ему Василису не на что.
После завтрака она опять уснула. Она вообще очень много спала, что вполне естественно для ребенка после таких тяжелых потрясений. Повязки с ее рук и ног Сергей Павлович снял, промыл ожоги в растворе фурацилина, как научили его в больнице, попытался забинтовать, но ничего не вышло.
— Пусть немного на воздухе все подсохнет, — сказал он, — так быстрее заживет.
Василиса не возражала. Она зевнула, свернулась калачиком на чистой простыне и тут же заснула. Дверь в кабинет он на всякий случай оставил приоткрытой.
«У кого же занять денег? Я и так много должен Маше. Пятьдесят долларов она дала врачу, тысячи две рублей потратила в супермаркете и в аптеке, столько всего накупила. Где, в какой стране возможно, чтобы режиссер моего уровня жил как нищий? Стыдно. Мне стыдно, а не им, хотя я, в общем, ни в чем не виноват. Но это все эмоции. Надо вернуть деньги Маше и еще где-то достать».
Сергей Павлович растерялся, расстроился, и, пока он думал, как выйти из этого дурацкого, унизительного положения, в дверь позвонили.
На пороге стояла женщина лет тридцати пяти. У нее было милое, яркое лицо. Она даже напомнила ему какую-то известную итальянскую звезду шестидесятых.
— Марина, — представилась она. Сергей Павлович по своей старой привычке поцеловал ей руку.
За спиной у нее маячил плечистый мужик с лицом мрачным и даже немного ублюдочным. В руках он держал большую сумку, в которой была фотокамера.
— Познакомьтесь, это Сережа, наш фотограф, — сказала Марина и улыбнулась очень приятно, тепло.
— А что он у вас такой мрачный? — спросил Сергей Павлович, когда они с Мариной прошли в комнату, а фотограф остался в коридоре, разбирать свое оборудование.
— Он просто стесняется, — объяснила Марина, — как ваша внучка себя чувствует?
— Спит. Она пока очень слабенькая.
— Сколько ей лет?
— Семнадцать. Зовут Василиса.
— Замечательное имя. Что же с ней случилось?
Сергей Павлович в нескольких словах объяснил, что Вася поехала с друзьями за город, попала в зону пожара, у нее ожоги кистей рук и ступней.
— Ну, если все так серьезно, может, лучше в больницу? — участливо спросила Марина.
— Я ее только вчера вечером оттуда забрал. Лучше дома, — ответил Дмитриев.
— А где ее родители?
— За границей, — Сергей Павлович нахмурился. Ему не хотелось обсуждать эту тему. — Марина, о чем будет интервью? Вы хотите поговорить о моих старых фильмах или вам интересно узнать мое мнение о сегодняшнем кино, вернее о том, что сегодня называют новым российским кино?
— Мне интересно все. Давайте сядем где-нибудь и начнем.
Хорошо, что Дмитриев успел прибрать на кухне. В гостиной творилось что-то ужасное, все раскидано, на диван сесть невозможно, торчат пружины, одно кресло косое, отвалилось колесико. На другое навалена стопка старых газет и журналов, такая пыльная, что страшно прикоснуться. В кабинете спит Василиса. Остается только кухня. Единственное место, где не стыдно принимать людей.
Марина оказалась отличной журналисткой, умным, приятным собеседником. Она умела задавать вопросы, умела слушать. К тому же была очень красивой женщиной. Пока они беседовали, фотограф Сережа щелкал Сергея Павловича, тактично, незаметно, только изредка подавая короткие реплики:
— Головку, пожалуйста, чуть левей. Вот так. Спасибо. Снимаю.
Пока Марина меняла кассету в диктофоне, он попросил разрешения заглянуть в другие комнаты.
— Мне нужно сделать несколько картинок на разном фоне.
— Простите, у меня не убрано, — смутился Дмитриев.
— Ничего страшного, — ответила за фотографа Марина, — у творческого человека редко бывает идеальный порядок в квартире. Не волнуйтесь, Сережа найдет возможность снять красиво.
— Ну хорошо, — согласился Дмитриев. — Только, пожалуйста, тихо, особенно в кабинете. Там моя внучка спит.
— Да, кстати, — сказала Марина, когда фотограф удалился, — если я правильно поняла, вы сейчас один с внучкой. Вам кто-нибудь помогает?
Дмитриев смутился. Вопрос был очень и очень актуальный. Но не хотелось жаловаться и посвящать постороннего человека в свои трудности.
