— Благодарю вас, брат Илья, благодарю вас.
— Я тоже, — подхватил я и вынул бумажник.
Он заметил мое движение и быстро проговорил:
— Нет, нет, прошу вас. Не теперь.
— Но вам же нужны деньги.
— Еще как. Но пожалуйста, не давайте нам денег сейчас, мсье. После этого разговора. Вы видите, вон там, на двери церкви висит ящичек. Туда вы можете класть деньги в любое время. Только сейчас не надо. Думаю, вы меня понимаете.
— Конечно, — пристыженно пробормотал я. — Простите.
— Приходите еще, — сказал Илья, — приходите ко мне всякий раз, как вам станет грустно или случится какая-то беда. Я всегда буду на месте.
Мы попрощались. Рука об руку с Анжелой вернулись мы к машине, стоявшей под кронами старых деревьев. Она вновь вся была обсыпана цветочной пыльцой. Мы сели в машину и поехали к воротам. В проеме открытой двери церквушки стоял брат Илья. Мы помахали ему, он ответил нам тем же. Анжела вывела машину на улицу.
— Как я сейчас счастлива, Роберт, — сказала Анжела.
— Я тоже.
— Он нас понимает. Я знала, что он нас поймет. И он сказал, чтобы мы приходили к нему, если нам станет грустно или случится какая-то беда. Думал ли ты, что на свете еще встречаются такие люди?
— Нет.
— Тебе сейчас нужно работать?
— Сию минуту нет. Только позвонить.
— А что случилось?
— Поедем в «Мажестик». Выпьем чего-нибудь в «нашем» уголке. И я тебе все расскажу.
И мы опять поехали вверх по Круазет, Анжела за рулем, я рядом, в плотном потоке машин. С наступлением вечера, как всегда, повеяло чудесной прохладой. Серж, механик гаража в «Мажестик» и старинный знакомый Анжелы, сел за руль и отогнал машину в подземные гараж. «Наш» уголок на террасе был не занят. Мы сели за столик, к нам подошел «наш» официант, и я заказал бутылку шампанского. Потом я пошел в вестибюль. Ответной телеграммы от Густава еще не было. Тогда я позвонил в Центральный комиссариат и застал Русселя. Расследование продолжается, сообщил он мне, но покамест нет оснований подозревать кого-либо конкретно. Он попросил меня перезвонить через три часа. До утра, по его мнению, нельзя рассчитывать на получение каких-то новых существенных сведений. Я вернулся на террасу, за это время заполнившуюся людьми: наступил час аперитива. Я сел за столик, мы пили шампанское, я съел несколько маслин и немного соленого миндаля, пока рассказывал Анжеле об облаве в Ла Бокка и об убийстве медсестры Анны Галина.
— Дело принимает все более ужасный оборот, — сказала она.
— Так оно и есть, — согласился я, — и я чувствую, что самое ужасное еще впереди.
Она положила правую руку на мою левую, лежавшую на столе. У меня мороз пробежал по коже. Так не бывает, мелькнуло у меня в голове, этого просто не может быть.
— Роберт! — донесся до меня голос Анжелы. — Роберт, что с тобой?
Я не смог выдавить ни слова.
Она проследила за моим взглядом и вскрикнула.
— Нет! Нет, это невозможно! Роберт, этого просто не может быть!
Меня охватила такая радость, что голова закружилась.
— Значит, возможно. Значит, может быть. Ведь мы оба это видим. Я говорил тебе, что когда-нибудь это произойдет. И вот этот день наступил.
— О, Роберт, Роберт, — выдохнула Анжела.
Ее голос опустился до шепота, а плечо прижалось ко мне. Мы сидели, боясь пошевелиться, и оба смотрели на тыльную сторону ее правой руки, лежавшей на моей. Той самой, на которой с детства было светлое пятно, выделявшееся на загорелой коже. И теперь мы оба уставились на это место. Светлое пятно бесследно исчезло.
Гастон Тильман сказал:
— Все, что происходит, имеет вполне определенный смысл. Часто нам трудно, даже невозможно уловить этот смысл, и тогда мы впадаем в гнев или печаль — вот как вы теперь, господа. Но вы не должны этого делать. Я приехал не для того, чтобы столь пошлыми рассуждениями утешать или обманывать вас. Передо мной поставлена задача, которая грозит в любую минуту ввергнуть меня в гнев или печаль. Однако я непременно должен выполнить эту задачу, ибо и она имеет свой вполне определенный смысл. Я представляю себе это так: лист любой книги, а значит, и Книги Жизни, имеет две стороны. Одну сторону мы, люди, заполняем своими целями, убеждениями, надеждами, желаниями и намерениями. Но на другой стороне пишет уже судьба, здесь записан тайный смысл каждой вещи. И то, как распорядится судьба, редко совпадает с нашими ближайшими целями. Но дальняя цель всегда одна и та же: справедливость.
Он робко пригладил свои светлые волосы. Рослый, спортивного вида, он был одет с подчеркнутой элегантностью, как дипломат — кем он на самом деле и был, — а лицо у него было круглое, розовое и удивительно приветливое. Его мягкие, излучающие доброжелательность глаза светились за стеклами очков. Гастон Тильман был одним из высших чинов в министерстве иностранных дел Франции. Его послали в Канны с вполне определенными указаниями, и эти указания он и излагал нам теперь. Мы сидели за большим столом в конференц-зале президента полиции. Мы — это в данном случае сам шеф полиции, Руссель, Лакросс, с полдесятка ведущих офицеров каннской полиции, налоговый инспектор Кеслер и я. Кашлянув, Гастон Тильман добавил:
— И эта дальняя цель всегда и во все времена достигается, даже если нам частенько кажется, что это не так. Всегда и во все времена в конце концов побеждает справедливость.
Малютка Лакросс с глубокой горечью произнес:
— Она побеждает в конце концов, мсье Тильман. Но когда? Через сто лет? Через тысячу? Это длится долго, ведь вы сами говорите, что эта цель — дальняя. А что побеждает теперь? Несправедливость? Мсье, я ненавижу несправедливость. Мы все убеждены, что здесь произошла несправедливость, что были совершены преступления и наверняка будут совершены новые. Что мне эта далекая победа справедливости, если я ее все равно не увижу? Если, пока я жив, торжествует несправедливость и преступления остаются безнаказанными? Когда я поступил на службу в полицию, я дал клятву, что буду преследовать несправедливость всеми силами. Что же мне теперь — забыть о своей клятве? Она уже не нужна, раз важные господа в Париже договорились с важными господами еще где-то?
Гастон Тильман спокойно возразил:
— Я же вам сказал, господа, с какими чувствами я взял на себя эту миссию. Я прекрасно понимаю вас, мсье Лакросс. И могу вас заверить: те, кто послал меня сюда, действовали отнюдь не легкомысленно. Когда оказываешься лицом к лицу с очень большой силой и хочешь с ней справиться, нужно очень много ума.
Все это было в пятницу, 9 июня 1972 года, чуть позже десяти утра.
Гастон Тильман прилетел в Канны рано утром на правительственном самолете «Эйр Франс» и остановился в отеле «Карлтон». О его приезде нам сообщили еще вчера. Так что все мы знали, что Гастон Тильман желает встретиться с нами в 9 часов 30 минут в офисе президента полиции.
Он сообщил нам в своей мягкой, спокойной манере, в чем заключается его миссия. После того, как на самом высшем международном уровне было подробно обсуждено все случившееся, было решено, что крайне необходимо постараться, не прекращая расследования всеми возможными способами произошедшего в Каннах — взрыва на яхте, гибели находившихся там людей, а также последовавших затем уголовных преступлений, — в то же время максимально избежать огласки. Нужно также приложить все усилия к тому, чтобы не причинять беспокойства и вообще как можно мягче обходиться с той группой финансовых магнатов, которые были близко знакомы с Хельманом. В случае открытых нападок на этих людей возникнет опасность того, что у кого-то из них может произойти нервный срыв. А это, в свою очередь, может вызвать лавинный эффект, что приведет к спонтанным действиям, вызванным страхом или местью одного члена этой группы против другого.
Ввиду значительности транснациональной компании, о которой в данном случае идет речь, действия членов этой компании в состоянии аффекта могут привести к волнениям во всем мире — прежде всего в том случае, если получат огласку масштабы валютных спекуляций и финансовых афер. Как будут реагировать на это другие предприниматели, банки и финансовые магнаты, а также биржи? Чрезвычайно велика опасность «черной пятницы», то есть гигантского скандала на бирже, если распадется этот синдикат преступников, к которому принадлежала и фирма «Куд». По совокупности всех этих причин следует рассматривать и предавать гласности все, что случилось и что еще может случиться, лишь как некое загадочное нагромождение несчастных случаев и преступлений.
Таким образом, на самом высшем уровне было решено поручить руководство всем этим делом человеку, в обязанности которого будет входить информирование прессы, радио, телевидения, а также французских и иностранных репортеров, во множестве слетевшихся в Канны после гибели Килвуда, всячески вуалируя подлинные события и, применяя приемы искуснейшей дипломатии, предотвращать самую возможность причинения неприятностей кому-либо из членов той компании «супербогачей», ограждая их от резких выпадов, дающих им основания для жалоб или обвинений.
