Потом мы сели в машину Игоря, на заднее сиденье, крепко держась за руки. Мы не проронили ни слова. Только до этого я представила ему Игоря, и Андрей легонько кивнул.
Когда машина въехала на нашу улицу, я сказала:
— Мы едем домой.
Он ничего не ответил, только крепче сжал мою руку. Уже дома, когда я немного отошла от первого наплыва бурных чувств, я поняла, что у Андрея жар, но он пытается скрыть свою болезнь из каких-то особых побуждений (неужели боялся, что, узнав о его болезни, я выгоню его из дома?!). И действительно, кроме легкой майки с короткими рукавами (той, в которой его арестовали в июле) и потертой кожаной куртки неизвестного происхождения, на нем ничего больше не было. Как я ни старалась выяснить происхождение куртки, мне это не удалось.
Болезнь протекала в тяжелой форме (это была последняя стадия запущенного воспаления легких, почти чахотка), и я сутками не отходила от его постели. Даже лечащий врач думал, что он умрет. Когда он засыпал тревожным лихорадочным сном, я старалась не думать о том, что было бы, если б я ушла. Поэтому наш разговор обо всем (волновавший меня до безумия) все откладывался. А однажды я поняла, что его не будет. Впрочем, этот разговор мне уже не был нужен. Ко мне вернулся совершенно другой человек. Я понимала это своим шестым чувством. Я не помню, кто сказал эту фразу (но где-то я ее уже слышала): «Из тюрьмы выходит не тот человек, который в нее входил».
Андрей никогда не говорил о тюрьме. Но изредка, по невольно вырвавшимся в бреду словам я пыталась составить связную картину. Он не хотел верить и понимать, что это я вытащила его из тюрьмы. Он не мог поверить в то, что это правда. Андрей стал абсолютно другим человеком, но, странное дело, новая личность мужа была более близка мне и понятна. От прежнего Андрея Каюнова сохранилось лишь несколько полузабытых, стертых черт. После выздоровления он хотел отбить галерею у Кремера. Но для этого нужен был суд. Известие о болезни Андрея каким-то образом просочилось в газеты (хотя Игорь и я пытались категорически этому воспрепятствовать).
Один особо бойкий журналист заявил, что Каюнов при смерти, в тюрьме сошел с ума, и задал вопрос: если Каюнов умрет, будет ли очередной суд по поводу его смерти? Андрей смеялся над этим. В нашем доме стали постоянно толпиться какие-то люди, и вскоре комната, где лежал больной, превратилась в оживленный банкетный зал или поле битвы после монголо-татарского нашествия. Приходили люди, которых я видела впервые, и заявляли, что на протяжении этой трагедии мысленно были с нами. Я старалась их выгнать, но появлялись новые и новые. Просто поразительно — никто из новоявленных друзей не показывался даже в начале улицы, где расположен наш дом, в то время, когда, бесконечно одинокая и проклятая всеми, я умирала в пустой холодной квартире от безнадежности и тоски. Однажды (когда нас ненадолго оставили наедине) Андрей сказал:
— Горе похоже на океан — и в том и в другом случае не видно конца. Впрочем, с берега моря противоположный берег не виден тоже, но ты по крайней мере знаешь, в какой он стороне.
Наступил день суда.
Андрей был еще очень слаб, но настоял на том, чтобы подняться с постели и пойти. Второй (и, надеюсь, последний) раз я вошла в эти стены. Я боялась идти. Я боялась, что в тот момент, когда переступлю этот порог, мое счастье и мечты снова рухнут в пропасть. В этом зале пасмурным осенним днем была разрушена вся моя жизнь. У меня дрожали руки и в глазах стоял туман. Я даже не понимала, что человек, ради которого прошла через ад, находится со мной рядом. Я должна была давать показания. Помню смутно, как все происходило. Глаза слепили сотни фотоаппаратов и телекамер. И еще помню, как Сикоров со скамьи подсудимых страшными глазами смотрел на меня.
В середине заседания Андрей нагнулся ко мне и шепнул:
— Думаешь, пресса и зеваки смоют с нас грязь? До конца жизни на нас обоих останутся эти пятна, и самое лучшее, что можно сделать — забыть о самых крупных.
Когда я закончила говорить, в мертвой тишине зала прозвучало одно только слово:
— Ведьма!
Сикоров выдохнул его хрипло, с надрывом. Суд шел с длинными перерывами два дня. Андрей был реабилитирован полностью. Сикорова приговорили к высшей мере наказания — смертной казни. Через несколько дней в газетах появились сообщения, что приговор приведен в исполнение.
А еще через некоторое время Андрей (как удалось ему это сделать, точно я не знаю) отбил у Кремера галерею. А чуть позже нас с Андреем стали зверски преследовать журналисты разных коммерческих изданий, предлагая немыслимые гонорары за то, чтобы мы писали статьи типа «Как моя сестра была любовницей главного мафиози Н.», «Как мне удалось провести мафию», «Как меня обвиняли в педофилии», «Тип женщин (мужчин), который я предпочитаю». Мы нанимали охрану, чтобы от них отбиться. Казалось, один неверный шаг в сторону, и можно с головой захлебнуться в потоке вылившихся на нас моральных нечистот. Однажды я сказала:
— Помнишь, когда-то давно ты просил меня уехать — словно знал, что может случиться с тобой.
— К чему ты клонишь? — удивился Андрей.
— Помнишь, как я отказалась?
— Да, но…
— Так вот, тебя прельщает то, что на наши фотографии цепляют павлиньи перья?
— Можешь не продолжать. Я понимаю. Я сам хотел тебе предложить, но не знал, как ты воспримешь…
Позже оказалось, что и место, куда уехать, мы выбрали одинаково. Игорь вернулся в Москву. Накануне его отъезда была шумная вечеринка в ресторане. В разгар веселья я отвела Игоря в сторону и сказала:
— Мы решили уехать. Куда — еще неизвестно. Это уж как получится. Мы уезжаем за границу. Надо только быстро оформить документы — визы, паспорта. Как только мы доберемся до места, я напишу тебе или позвоню. Сообщить, где я нахожусь, можно из любой страны мира.
— Постой, а галерея?
— Андрей решил ее продать. Все продать. И квартиру здесь — тоже.
— Но ты не сможешь без бурной светской жизни! И потом — язык…
— Язык всегда можно выучить. Тем более что я немного знаю английский. А насчет бурной светской жизни… Странно, ты совсем не знал меня прежней, а так говоришь. Так было раньше. Теперь я больше не хочу жить среди людей. Особенно среди тех, которые помнят… Я никогда не смогу избавиться от той боли, которую мне причинили люди. Знаешь, накануне того дня, когда Андрея должны были выпустить из тюрьмы, я думала уехать. А потом сделала свой выбор. Я решила начать нашу жизнь заново. Поэтому все, что мне теперь нужно — немного покоя и любви…
— Может, ты и права. Кто знает. Но у Андрея все-таки остаются картины. А что есть у тебя?
— У меня есть Андрей.
Игорь странно посмотрел на меня и сказал:
— Ладно, что-нибудь придумаем…
— Как только все уладится, я обязательно тебе все сообщу. И страну, и адрес. И обещай мне, пожалуйста, одно.
— Что? Почему-то тебе я готов обещать все, что угодно.
— Я знаю, что у тебя есть деньги. На мне ты неплохо заработал. И твоих средств хватит на небольшое заграничное путешествие. Обещай мне, что, как только ты получишь от меня известие, ты сразу же оставишь все дела, не пожалеешь потратить деньги и ко мне приедешь.
— Обещаю.
С тех пор прошел ровно год. Мы продали квартиру и машины, Андрей продал свою часть галереи. Ликвидировал все счета в зарубежных банках (те, к которым во время трагедии я не имела доступа). Мы уехали в Грецию. Вернее, не в саму Грецию, а на Кипр. Там, на этом теплом, солнечном острове, мы купили просторный двухэтажный дом (такие дома у нас принято называть виллами) в небольшом поселке на берегу Средиземного моря. Наш дом оказался очень удобным, в одном из больших помещений Андрей устроил себе мастерскую. А для меня есть красивые террасы с видом на море, небольшой сад и бассейн. Дом расположен на самой окраине поселка, вдали от шумных туристических трасс. Кроме этого, Андрей устроился работать в художественную галерею в Афинах. Прекрасно зная английский язык, Андрей вел раньше дела со многими иностранными фирмами. И теперь, сумев быстро восстановить все зарубежные связи, нашел себе работу. Хозяин художественной галереи, расположенной в самом центре Афин, американец по происхождению, очень долго жил в Греции, женился на гречанке и давно был знаком с Андреем. В этой галерее даже находились несколько его картин. Поэтому, узнав, что Андрей находится в Греции, он предложил ему работу.
Мы долго думали, где остановиться, в какой стране, и просто путешествовали без определенной цели… Но когда у Андрея появилась постоянная работа и одновременно с этим мы присмотрели себе дом, мы поняли, что именно здесь наше место. Кто знает, на сколько. По крайней мере теперь мы остались в Греции. И начали заново склеивать обломки нашей разбитой жизни. Я счастлива. Андрей тоже. Несколько раз в месяц он ездит в Афины на работу в галерею. Иногда у него бывают командировки. В основном почему-то во Францию. И я всегда езжу с ним.
